Grenzen

–Выпьешь? Тэхён протягивает ему бокал красного сухого. Хочет расслабить, настроить его на дальнейшие полтора часа глубоко эмоционального стресса и духовных потрясений. На занятие любовью, иными словами. Его Чонгук, знаете, малыш Чонгуки, он такой трогательный, такой совсем невинный и неловкий в свои двадцать, словно подросток. Он так отчаянно краснеет, когда Тэхён смотрит ему прямо в глаза и терпеливо ждёт, когда же наконец ступор покинет его сознание и он пригубит терпкий напиток. Когда можно будет не бояться его напугать. Чонгук девственник. Чтобы вы понимали, за все его двадцать лет у него не было ни намёка на серьёзные отношения ни с парнем, ни с девушкой. И стоит ли говорить о его неуверенности, о куче комплексов и страхов, которые просыпаются в нём прямо сейчас, когда он должен будет раздеваться догола, поддаваться теплу чужих рук и издавать те звуки.... те самые звуки? Тэхён его никогда не торопил, только в самую макушку шептал: "Я не трону тебя". Тронет, чёрт возьми, ещё как тронет, и будет трогать его везде, куда только дотянется, всю ночь вплоть до рассвета. Тэхён так давно думал о нём в том самом плане и прятал свои "хочу его" и "хочу его прямо сейчас" подальше, чтобы не спугнуть это простодушное дитя. Пришло время выворачивать карманы. И выворачиваться наизнанку под пытливым взглядом этих застенчевых блестящих глаз. —Я не пью, хён...— говорит Чонгук, но бокал всё же принимает. —Тебе так будет легче... расслабиться. И Тэхён не врёт. Он не заставляет, лишь предлагает, помогает ему. Пережить этот сущий эмоциональный ужас, этот ад во плоти. Чонгук послушно делает глоток терпкого и недолго перекатывает вкус на языке. Выступает жгучая краска на щеках. И Тэхён смотрит на него так затянуто-глубоко, привалившись к спинке дивана. Чонгук ловит пару мурашек по предплечьям, когда понимает всю серьёзность ситуации, отражающуюся в чёрном, как смоль, блестящем взгляде напротив. Демон, не иначе. Вытянутой на спинке дивана рукой Тэхён подзывает Чонгука чуть ближе к себе, и он идёт, подсаживаясь сначала неуклюже, а после пригласительного жеста — перебираясь старшему на колени. Гореть. Гореть тебе со стыда, Чон Чонгук. —Ты же знаешь, что я тебя не обижу,— говорит с нежностью и успокаивающе, поглаживая мягкое карамельное амбре. Чонгук сейчас заплачет. Ком подступает к горлу, и ему остаётся лишь кивнуть, потупив взгляд. Дело не в том, что он не хочет. Он хочет, ещё как, но по факту: это его первый раз. О боги, он даже не знает, как сказать Тэхёну, что ни разу в жизни не трогал себя в том самом месте, где по логике природы трогать и не должен. Что уж говорить о том, что он боится раздеваться перед ним и подавать голос, что он боится просто тронуть не там, сделать так, как Тэхёну не понравится. Он ничерта не умеет. И до слёз стесняется. Иногда он думает, что, возможно, дело не только в нём, но и в Тэхёне, который красив, как бог, и знает и умеет куда больше. Возможно, отчасти дело в нём, ведь рядом с ним помимо спокойствия и безграничного доверия Чонгук ощущает не то комплекс неполноценности, не то просто банальную и острую неуверенность в себе. —Мы ещё даже не начали, а ты уже плачешь? Звучит не как издёвка, скорее обеспокоенно, но младшего это настораживает. Чонгук сидит на тэхёновых коленях такой неловкий и зажатый, почти дрожащий, что Тэхёну сердце щемит. Его бы приласкать, укутать в одеяло, и пусть весь мир его не тронет. Маленькая чайная ложка. Чонгук берёт широкую ладонь своими и прикладывает к щеке, забавно-трогательно притираясь. Сухая и тёплая кожа, Чонгук целует косые линии и почти каждую подушечку его пальцев. У Тэхёна тяжелеет в животе. Как же давно он ждал его согласия, чёрт... И теперь его можно трогать. Забраться руками под чёрный худи и притянуть поближе, чтобы поцеловать. Чонгук в этом словно забывается, оседает на чужих коленях и трогательно складывает ладони у Тэхёна на груди. С ним спокойно, с ним хорошо. Он никогда не делал больно. С ним не страшно. Тэхён с ним обходительный. Всегда был. Он похож на мужчину того времени, когда в моде были шляпы и галстуки, костюмы-тройки. Его манерность не по тем временам, но что-то похожее часто проскальзывает в его поведении, когда он открывает Чонгуку дверь своей машины, пока тот долго и нервно возится с ремнём безопасности. Когда предлагает ему руку, согнутую в локте, чтобы Чонгук держался за неё во время прогулки. Тэхён с ним всегда был таким. Нежным, ласковым. Он ему говорил: "Я тебя уважаю". Потому не заставлю. —Боже мой, ты весь горишь. Шёпотом на ушко. И слёзы как рукой сняло. Чонгук поймал лёгкую дрожь. Он здесь не жертва. Он — самый желанный в мире человек. Чонгук медленно переосмысливает этот факт, пока Тэхён подушечками пальцев считает каждый его позвонок. Пока тянет на себя за завязки на воротнике. Целует в шею. За ушком... Вино густеет у него в крови. Тэхён сделал всё, чтобы Чонгуку было комфортно с ним сейчас. Полумрак, огни ночного города за плотными полуприкрытыми шторами. Всё то, что может вызвать в Чонгуке сомнение, спрятано в прикроватной тумбочке в спальне. Тэхён обращается с ним осторожно, затянуто-трепетно, словно пытается усыпить чужую бдительность. И он не позволяет сделать себе ни малейшего неосторожного движения, только бы не спугнуть его. Он так долго за ним наблюдал, так давно хотел выместить на него всю свою безразмерную любовь и вязкими поцелуями заштамповать его нежные части тела. Пометить свои территории. Тишина раскололась в дрожащем пламени свечи. Чонгук коротко и тихо что-то промычал, но тут же постыдился этого своего звука, вызывая у Тэхёна улыбку. Его улыбка пришлась куда-то в мочку проколотого уха, и он долго втянул запах чонгуковой кожи, забываясь. —Не молчи. Это нормально, ты всё правильно делаешь. Тэхён говорит это, задирая младшему толстовку почти до груди. Он молочно-песочного цвета, обманным образом такой совсем ребёночек. И его хочется валить, а потом шептать на уши, и хочется выдрать его до слёз, а потом целовать и целовать, и жалеть его, и гладить, и слушать его заплаканный уставший голос. "Успокойся" Успокойся, Ким Тэхён. И усмири свою паршивую фантазию. Чонгук замирает в его руках, перехватывает свою толстовку и застенчиво поднимает её выше груди. Несмело и молча предлагает, отведя глаза в сторону. Он пропускает через себя каждое прикосновение горячих ладоней, терпит эти жаркие поцелуи у самого пупка, когда Тэхён заставляет его немного приподняться на коленях. Он не может найти себя и собрать хоть пару частичек в этой реальности, настолько это хорошо и стыдно. Так стыдно, когда его бёдра сжимают стальной хваткой, а в мягкий живот целуют раз за разом всё дольше, всё выше, и все эти звуки поцелуев, и кончик его языка у самой груди, и... —Ах, хён..! Чонгук случайно отпускает свою кофту, неуклюже хватаясь за волосы Тэхёна. Тот смотрит на него снизу вверх как-то внимательно и с интересом, позволяя ему выкручивать свои волосы, пока он самыми кончиками пальцев задевает тёмный участок на его груди. Россыпь мурашек приходится на тонкую кожу до самых ямочек за ушами. Чонгук ёрзает, хнычет что-то себе под нос, пока Тэхён выцеловывает его грудь от и до. С ним всё так затянуто-медленно, не торопясь, и Чонгуку хватает времени, чтобы снова успокоиться и поддаться. Тэхён делает ему хорошо. И это хорошо шумит в висках, грохотом перекатываясь по черепной коробке. Ведомый чужими наставлениями, Чонгук поднимает руки, чтобы с него сняли толстовку. Поцелуй за поцелуем — слаще мёда, нежнее, чем пенка карамельного латте. Чонгук почти не позволяет себе сделать лишнего движения, зачаровывая Тэхёна изгибами талии и мокрыми вздохами прямо ему в шею. Чонгук выпрямляется, сдвигая ладонь по его плечу вниз. —Нечестно,— шепчет он почти недовольно, дёргая за верхнюю пуговицу тэхёновой рубашки. И останавливается, глядя на него вдруг неуверенно, с опаской. Тэхён взглядом говорит: "Можно. Тебе всё можно",— и кивает, наблюдая, как непослушные чонгуковы пальцы одну за одной расстёгивают пуговицы его рубашки. Тэхёну едва хватает выдержки, а Чонгук даже не предполагает, насколько у того всё кипит внутри, как нетерпеливо дрожат его ресницы, как ему хочется Чонгука раз и навсегда. Только себе, только рядом, и быть им, теряться в нём и снова находить себя в морщинках у его глаз, когда он улыбается. —Пойдём в спальню,— говорит он, и Чонгук не знает, чего пугается больше — смысла самой фразы или того, насколько глубоко и возбуждённо прозвучал его голос. Чонгука потряхивает, пока он слезает с его коленей, и ноги его дрожат невыносимо, пока Тэхён за руку ведёт в другую комнату. Он подталкивает его к кровати, и Чонгук садится почти на самый край, неотрывно смотря своими невозможными оленьими глазами, как Тэхён стягивает по плечам рубашку, незаметно подходя ближе. —Ложись. Тэхён легко толкает его в грудь, забираясь следом. Покрывало шумит под весом их тел, заходясь складками. И Чонгук лежит, почти не шевелясь, словно все его мышцы превратились в камень. Тэхён приближается к нему, раздвагая своим коленом его зажатые ноги, и недолго смотрит на младшего пристальным, участливым взглядом. —Ты ведь не боишься меня?— спрашивает он, спускаясь к нему ниже и трогая ладонью за щёку.— Скажи мне, Чонгук. Ну же, солнце, скажи. Чонгуку с трудом удаётся посмотреть на него. Стоило сменить локацию и положение, и паника и стеснение накатывают с новой силой, как вновь вспыхнувшая эпидемия. А Тэхён всё смотрит — и не сдвинется с места, пока не получит ответа. Он заставляет Чонгука переступать через себя, будь то простое стеснение, волнение или же вещи куда более серьёзные. —Не боюсь, хён. Только... Не договаривает, прикусив губу. Чонгук немного резко приподнимает голову с намерением поцеловать Тэхёна, но застывает в милиметре от него. Тэхён даёт ему возможность делать так, как он сам захочет, и повинуется ему, терпеливо выжидая, куда придётся новое касание. Чонгук немного притягивает его за затылок к себе и трогает губами мочку его уха, целует пару раз рядом с козелком, выдыхая горячий воздух прямо в ушную раковину. Тэхён его слушается до поры до времени, но после поднимается, убирает чёлку ему с лица и настаивает: —Только что? Чонгук отводит взгляд, но заставляет себя вновь вернуть его к глазам напротив. Как же ему сказать... —Только... Будь нежнее, пожалуйста, я себя... не... никогда там... Видя, как с каждым новым словом Чонгук краснеет и нервничает ещё больше, Тэхён его останавливает, избавляет от мучительного признания. Ему не трудно догадаться. Но Чонгуку не обязательно было просить об этом. "Глупый, как будто не знаешь, что ты — всё для меня" Тэхёну требуется много времени, чтобы заставить Чонгука раздеться догола. Он не припомнит, чтобы хоть с кем-то, кого он отныне зовёт "бывшими любовниками", у него было такое, чтобы растягивать прелюдию почти на час. И тем не менее, Чонгук ему даётся после пары искренних комплиментов и глубокого поцелуя. Когда Тэхён стягивает с него бельё, он сводит ноги, прикрывая руками пах. —Убери руки, Чонгук,— мягко просит старший и медленно, но настойчиво отодвигает их в стороны. Чонгук сбился со счёта, в который раз он уже переступает через себя этим вечером. Он не смотрит вниз, не смотрит на Тэхёна и в итоге хватает подушку, закрывая лицо. Тэхён думает, так не пойдёт, и пытается отобрать её, наталкиваясь на явное сопротивление. Чонгук то и дело сбивается с мысли о том, что в занятии любовью нет ничего постыдного, поэтому сгорает со стыда с каждым новым действием, и чем дальше они с Тэхёном заходят, тем больше его душат слёзы. —Ты задохнёшься, Чонгук. Отдай подушку,— Тэхён пытается его уговорить, шепча рядом с его ухом и оттягивая угол наволочки.— Ты не должен меня стесняться. Это нормально, слышишь? Доверяй мне. Голос Тэхёна не тот, каким говорят с маленькими детьми, плачущими от сильного испуга, но очень на таковой похож. Чонгук вылезает из укрытия, выдавливая тихое "прости". Прости за то, что не уверен в себе. Прости за то, что устроил здесь детский сад. Прости мне всё, чем я доставляю тебе проблемы. Тэхён разогревает его поцелуями, ложась сверху между его ног, и гладит его везде, где только дотянется рука. Иногда Чонгук смотрит на него из-под опущенных ресниц и негромко, почти несмело стонет. Тэхён поднимается, и Чонгук впервые безо всякого стыда разглядывает его мужественную фигуру, его руки, бережно поднимающие одну чонгукову ногу вверх, дорожку тёмных волос, спускающуюся вниз по твёрдому животу, и... Чонгук откидывается на подушки, наслаждаясь поцелуями по лодыжке к колену и одновременно паникуя где-то в дальнем уголке сознания. "Тэхён красивый. Везде красивый",— думает он, пока старший прижимается губами к его бедру с внутренней стороны, разгоняет россыпь мурашек под кожей. Чонгук забывается в поцелуях, приходящихся то в живот, то в тазобедренную косточку, то снова в мягкую часть бедра, и даже не подозревает, что его ожидает. Тэхён прижимается губами к головке его члена, оставляя короткий поцелуй. Чонгука как током ударило. —Хён, не надо... хён,— он вертится, так что Тэхёну приходится подняться к нему, чтобы заверить: —Тебе понравится, я обещаю. Успокойся, ладно? И не своди ноги. Он кладёт одну его лодыжку себе на плечо и приступает к тому, о чём Чонгук и думать не смел. Тэхёнова макушка между его ног — это вершина безумия. Он хватается за простынь и первый раз по-настоящему громко стонет, когда Тэхён делает первые движения головой. Одна его рука придерживает чонгуково бедро, вторая — помогает делать глубокий горловой. Тэхёна поражает, как отзывчив к нему Чонгук. Сквозь толщу его зажатости и скованности он может видеть в нём особое откровение, которое не спрятать, не скрыть в себе совершенно никак. Чонгук давно не мальчик, не подросток, но Тэхён видит в нём такую взыгравшую юношескую нежность, детский трепет в его ладонях, его мило поджатый живот и — о боже — эти его тихие, совсем робкие звуки, как будто он вот-вот заплачет. Тэхён, вполне возможно, сошёл с ума по нему, взял его за новый культ, но он определённо точно ещё в сознании, чтобы видеть насквозь его всего. Чонгук напрягается спустя короткие минуты, приподнимает бёдра вверх, и Тэхён думает отстраниться, потому что Чонгуку, кажется, уже хватит для того, чтобы достичь грани, но не успевает. Чонгук коротко простонал несколько раз, пока кончал, и для Тэхёна это стало не то чтобы неожиданностью, но он закашлялся, пока глотал его семя. —О боже мой,— Чонгук приподнимается, пятится вверх к изголовью кровати, и на лице его выражение абсолютного испуга.— Тэ, я не... Я случайно, я... не хотел так... Тэхён вытирает уголок губ тыльной стороной ладони, в упор глядя на Чонгука. —Всё в порядке,— говорит Тэхён, гладя его щёку большим пальцем, и незаметно укладывает обратно.— В следующий раз просто предупреди. "В следующий раз". Это значит, что такое повторится. Что Тэхён не злится на него. Что он будет делать ему так ещё. Чонгук немного успокаивается, пока они целуются. Все его сторонние мысли притупились жаром, который Тэхён пустил ему внутривенно. Чонгук часто думает, что он рядом с ним — один сплошной недостаток, но Тэхён... Доказывает прямо противоположное. Он не причина его стеснения, он тот, кто впитывает каждый его глупый комплекс, малейшую неуверенность в собственном теле и поведении, процеживает изнутри и выбрасывает ненужным тряпьём. Тэхён его наизнанку выворачивает и заставляет видеть, как красиво в нём играет его природное очарование, как он нежен и чуток. Тэхён заставляет его видеть отражение в своих глазах. И Чонгук всё понимает. —Тэхён,— без формальностей, он смотрит глубоко в него, выпуская горячий воздух изо рта,— я люблю тебя. Мурашки Чонгука переползают под кожу Тэхёна. Он не думал, что этот человек имеет над ним столько власти. Не думал, что Чонгук может быть таким слишком для него. Слишком желанным, слишком хрупким, слишком откровенным. Он заставляет его бредить собой, при этом оставаясь донельзя невинным в своих действиях. В мире нет ничего более жестокого, чем Чон Чонгук. В мире нет ничего более жестокого, чем поцелуи этого мальчишки, девственно-сладкие и провокационные, в сочетании с теми движениями поясницы, которыми он бесстыдно притирается к нему между ног. "Я возьму тебя силой, я буду тобой обладать" "Ты вынуждаешь меня, чёрт возьми" Чонгук не ждёт ответа, потому что знает его. Тэхёново невербальное высечено у него крохотными буковками на каждой косточке рёбер, на мельчайшем суставе. Оно перетекает в его венах, оседает в лунках невидимых пор. Чонгук смотрит на него неприкрыто, распахнув губы и опустив ресницы. Он смотрит, и густой блеск в его глазах заставляет Тэхёна замереть над ним. —Что ты творишь со мной... Бесстыдный. Чонгук смотрит в потолок, полосуя короткими ногтями тэхёновы лопатки, и теряется в жаре собственных щёк и ушей. Секунда за секундой, он смелеет, скорее машинально притягивая Тэхёна ближе к себе, просится поцеловать и желанное раз из раза получает. —Тебе придётся потерпеть, котёнок. Сотни милых прозвищ, провоцирующих разнеженную улыбку. Только сейчас Чонгук не улыбается, а коротко кивает. Тэхён мужественный, как ни посмотри. Его стать, его руки, уверенность во всём, за что бы он ни взялся. Чонгук хочет подражать ему, хочет брать с него пример. И хочет, чтобы брали его, прямо сейчас, когда он наконец-то готов отдавать всё, что у него есть. Он смотрит, как Тэхён выдавливает на ладонь смазку, и, смирившись со всем, что сейчас произойдёт, откидывается назад. Тэхён опирается на локоть рядом с его головой и, чмокнув в губы, водит холодными от геля пальцами между разведённых бёдер. Чонгук жмурится, но терпит, когда принимает в себя первый палец. Это ещё не так больно и очень странно, особенно когда Тэхён смотрит сверху вниз прямо в глаза самым внимательным из своих взглядов. Когда он, прижавшись губами к плечу, мягко проталкивает второй, Чонгук коротко вскрикивает и зажимается. Тэхён догадывался, что так и будет, что без жертв сегодня, увы, не обойтись. —Ты мне не поддаёшься. Постарайся расслабиться там, иначе у нас ничего не получится. Тэхён шепчет ещё много всего в надежде отвлечь Чонгука на себя, но у него не скоро получается привыкнуть. И всё равно он всем телом сопротивляется, когда его растягивают тремя, и хнычет недовольно, совершенно не слушая Тэхёна, но цепляясь за него, как за единственное спасение. Терпению старшего завидовать, и только. Он возится с ним уже настолько долго, что возбуждение гремит в висках, от него начинают трястись руки. В какой-то момент Чонгук закидывает щиколотки Тэхёну на поясницу, прижимая ближе к себе, словно подстрекая на дальнейшие действия. Ад начинается, когда Тэхён, придержав его под поясницей, толкается внутрь, плавно и, казалось, безболезненно, а Чонгук весь застывает и буквально всем телом непроизвольно противится ему. Тэхён целует его, куда попадёт, гладит по спине и всё шепчет, шепчет. Он пытается убедить, что скоро станет легче, и позволяет коленями упереться себе в бока, когда вжимается ещё чуть сильнее. Чонгук и правда не даётся, не даётся его тело, что зажимается абсолютно везде, где не стоило бы. Он молчит, тяжело и глубоко дышит, как Тэхён и просил, и, дрожа, впивается ногтями в его спину. Видя его откровенно загнанное состояние, Тэхён зачем-то винит в этом себя. Он смотрит на Чонгука, на его алые от напряжения щёки и чувствует, как он просто сдавливает его внизу до болезненных спазмов. —Говори со мной, если хочешь,— шепчет Тэхён, приподнявшись над ним.— Не молчи. —Мне больно. Очень, хён. —Я знаю, солнце, прости меня. —Н-нет, не извиняйся. Поцелуй. И тянет его к себе за шею, душно целуя, рвано выдыхая в губы раскалённый воздух. Где-то в дальнем уголке сознания ему безумно стыдно за то, что он не умеет делать правильно. За то, что делает Тэхёну больно, наверное, точно так же больно, как и себе. Он бы очень хотел слушаться его и контролировать собственные эмоции, он ведь доверяет, безоговорочно и целиком, он бы ни разу не соврал, если бы так и сказал: "Я доверяю". Но он и не думал, что это будет настолько сложно. Тэхён закидывает его вниманием с головы до тех мест, куда дотянется, всё мурлычет ему на ухо утешения, комплименты и "ну же, давай", когда проходит достаточно времени, чтобы двигаться дальше. Чонгук хочет сказать, что ещё не готов, что всё ещё боится, но молчит и терпит, и трогательно хватается рукой за руку Тэхёна около своей головы. Ему приходится делать больно — Тэхён почти проклинает себя. "Вынуждаешь",— думает он, совершая в нём первое крошечное движение. Он не хочет, чтобы Чонгук запомнил свой первый раз вот так — с болью, духотой и адским напряжением везде, где только можно. Чонгук, как и любое человеческое создание, — нежный, почти не терпящий боль и требующий к себе заботы. Тэхён готов для него на всё, точно так же готов всё, что у него есть, сложить баррикадами у его ног и затеряться там раз и навсегда. И он теряется, когда Чонгук, ненадолго замолчав, первый раз расслабленно выдыхает. Напряжение в нём спадает периодами, концентрируется в пальцах, которыми он намертво цепляется за тэхёнову ладонь. Он растекается по кровати, прилипает телом к смятой простыне и, неприкрытым взором впиваясь в Тэхёна, наконец расслабляет зажатые ноги. Шепчет сиплое "да". Тэхён сгребает его к себе и прижимается к его животу своим, коротко прорычав. Он думает, что отпускать себя рано, что Чонгуку ещё нужно привыкнуть, нужно стерпеться с этим. Чонгук начинает стонать не сразу. Он просто шумно дышит через рот, иногда прерываясь на поцелуи в висок, волосы или лоб. Дыхание Тэхёна, тяжёлое и с явным призвуком нетерпения, опаляет ему половину лица. Страшно представить, насколько сильно ему хочется. Хочется прямо сейчас, душно и любовно-нежно, чтобы время замедлило свой ход, чтобы Чонгук открывал рот в немых криках и тонул вместе с ним в зияющей бездне. Шорох простыней, складки заходятся волнами под коленями и плечами. Чонгук целует Тэхёна до асфиксии, до обморока и цветных пятен под веками, пока не дёргается в его руках, задрав голову. Он вертится неспокойно и начинает коротко хныкать, а Тэхён догадывается. Чонгуку становится хорошо, его брови ползут вверх, складываясь домиком. Он смотрит на Тэхёна так, словно не понимает, что происходит, но разрешает себя и отдаёт во владение. Он раскрывается, как весенний цветок, как нежная майская веточка сирени, и забывается в истоме, расползающейся по телу. Тэхён не может насмотреться на него, наслушаться его голоса, его тихих постанываний и редких всхлипов. Он приподнимается на руках, напряжение пронзает его тело с головы до пят и концентрируется в низу живота. Тэхён чувствует себя так, словно занимает в нём добрую половину, словно он вливается в него и пристаёт намертво изнутри. Он наслаждается им, дышит его вспотевшей кожей, его волосами и едва ли может вспомнить, где они и кто. Прилипчивое "вместе", "вместе только с ним". Я заберусь к нему под кожу и буду жить там. Он не убежит от меня никогда. Он моё моё моё. Тэхён закрепляет права на его душу и тело хриплым, каким-то до скрипа в груди родным "Чонгук", пока сгребает его к себе, под себя, пока сходит с ума и толкается в его обжигающе отзывчивое тело с такой остервенелой нежностью, на какую только способен человек. Чонгук уже в который раз не мальчик, не ребёнок. Фемининность в нём играет тонами едва заметными, сливается с формами мужчины в его теле. Чонгук не тонкий, но ломкий, не хрупкий, но чувствительный, как сердце, как горе, как любовь. Он умирает и возрождается, рассыпается пылью и собирается вновь под липкими поцелуями Тэхёна, который не здесь, не с ним, но в нём, глубоко в его трепетной душе руками по рёбрам, губами, глазами, дрожащими ресницами и редкими столкновениями косточек на щиколотках. Тэхён и правда пробирается в него, как простуда, как зараза, душит его глотку, как ангина. Чонгук вдыхает — и напрасно. У него не получается, ему не хватает кислорода, не хватает тренированых лёгких, он просто витает на грани обморока и удовольствия, закатывает глаза — один раз, второй, третий... А потом открывает, чтобы смотреть точно на Тэхёна. Неприкрыто и очень откровенно, честно и голо смотреть в его любовные глаза, пока тело заходится судорогой от бёдер и пока он кончает, не стыдясь запачкать его живот. Тэхёну хватает меньше минуты, он выходит из измученного тела, доводит себя рукой в два-три движения и валится на него сверху, вжимая телом в помятые простыни. С Чонгуком не так, словно можно насытиться одним разом. Он не такой, словно к нему разом пропадает интерес. После него не хочется курить, не хочется идти в душ. С ним хочется остаться в этой постели, в этой квартире, в этом мире. В этой жизни с ним хочется сковать запястья наручниками и натереть пястные косточки до крови. Чонгук молчит, пока переводит дыхание, но, когда Тэхён поднимается и разнеженно целует его, грудь его начинает вздыматься слишком резко, он кривит губы в поцелуй и плачет, забыв закрыться ладонями. Полузадушенно воет и утыкается холодным носом в ямочку за тэхёновым ухом. У него дрожат ноги, болит спина и давит в груди, он только что отдавал бразды правления в другие руки и позволял делать с собой все эти вещи. Он был беззащитен, как никогда, любим, как никто до этого, и ощущения смешались в кучу, выливаясь из глаз жгучими слезами. Тэхён принимает его приступ, как свой собственный, ложится на бок, утягивая Чонгука к себе в кольцо рук, усыпляюще гладит по спине и шёпотом обещает, что всё будет хорошо. Уверяет, что это пройдёт, что "тебе станет легче, солнце, поспи". Он искажает реальность, где Чонгук только что вверил ему своё тело, отдал наизнос душу. "Я люблю тебя, не плачь" "Я всё сделаю, только прекрати" Чонгук успокаивается скоро, утомлённый эмоциями и переживший стресс. Сильнейшее психологическое давление сказалось на нём крошечной истерикой, которую немедленно пресекли. Тэхён целует его в макушку, растирает по нему жар, остужает. Ему в грудь отдаёт колкими ударами загнанного сердца. Тэхён его жалеет, боготворит и трогательно прижимается губами к чёрной макушке, оставляя тепло среди пряно-сладкого запаха волос.