Легенда о волке

Над тундрой сияли звезды, а под ними жили волки. Белые твари с тёмными ремнями вдоль хребтов и с жёлтыми глазами на умных, широких мордах. Звёздный свет в этих глазах преломлялся, отражая то голодную злобу, когда волки гнали стадо оленей прямо на своих притаившихся в засаде товарищей, то бесшабашное веселье, когда вдоволь наевшись тёплой оленины, они играли с круглобокими, мягколапыми детёнышами. Белые звери были хозяевами всего вокруг - олени рождались, что бы послужить им кормом, ягель рос, что бы эти олени нагуливали жир, а солнце светило, чтобы лучше рос ягель. Потом появились люди и объявили, что олени отныне принадлежат им. Теперь эти двуногие хищники берегли стада лучше самых матёрых вожаков. От тех волков, кто сразу не признал их владычества, быстро остались только пушистые шкуры, покрывающие слабые человечьи тела. Что ж - уцелевшие в этих первых стычках стали осторожней – они прекрасно усвоили, что мясо двуногих, конечно вкусней оленьего, но плата за него слишком высока. Волки по-прежнему шли за стадами, заставляли степенных важенок грозно вскидывать рога, а любопытных оленят забывать об играх и проказах и пугливо жаться к ногам родителей. Но теперь они лишь взымали дань в память о былом господстве: десятка оленей хватало, что бы подтвердить свою охотничью удаль и показать народившейся в этом году молоди, как нужно валить здорового самца на белый снег и делать этот снег розовым. Да, волков не стало меньше, но потеряв самых отчаянных и свирепых – они сделались умней и осторожней. Теперь, вместо оленей, к их услугам были лоси, зайцы, белые полярные курочки, которых они ели прямо с перьями и костями, да кислые ягоды клюквы и черники. На последних годах этого шаткого перемирия людей и волков, в расщелине под корнями старой, скрученной ветрами и трутовиком ели и появился на свет Талей. Он был одним из пяти сыновей и дочерей молодой волчицы Сывне. Немного крупнее остальных, немного сильней - этого немногого хватало Талею, чтобы каждый раз, отпихивая своих братьев и сестёр, добираться до самого мягкого и полного молока соска. Так в своих первых стычках еще слепой и глухой волчонок отвоевывал право стать Большим Талеем - «Нгарко Талеем», как потом со страхом будут произносить люди, увидев след трехпалой лапы рядом с оленьими костями. Год, когда дети Сынве, появились на свет, всем запомнился как небывало-щедрый. Короткое северное лето наступило рано и держалось долго. Всё живое в тундре радовалось сочному мху, желтым огонькам полярных маков и бурым шляпкам грибов, украдкой выглянувших из колючего ягеля. Даже старая, давно не щенная волчиха Еля, вылезала погреть свои кости на пригорок, а иногда, забывшись, носилась наперегонки с Панико – отцом Талея и вожаком стаи. Всё радовалось и спешило принести в этот приветливый мир своё потомство. Сынве повезло – каждый из её волчат открыл глаза, встал на лапы и отрастил вместо молочных зубов коренные – белые и крепкие. Даже самый слабенький из братьев смог пережить холодные месяцы и теперь упрямо атаковал то материнский хвост, то отцовские лапы. Талею уже давно прискучили такие забавы, как, кстати, и полупереваренная еда, которой щедро делились с волчатами их старшие братья и даже ворчливая Еля. Панико часто приносил детям придушенных, но ещё шевелящихся зайцев или оленят – с ними было уже поинтересней, и Талей никогда не упускал случая добить подранка. Но просыпающиеся в нём силы искали себе другого применения. Он ждал. Сначала едва слышный шорох где-то под его лапами, потом тонкий писк – и острые уши волчонка заходили влево-вправо над крупной пушистой головой. Потом в дело вступил нос – в воздухе, наполненном ароматом трав и мускусным запахом стаи, появился новый тонкий ручеёк. Пахло чем-то тёплым, шерстистым и живым. Талей припал к земле, слился с ней, пропустил её едва-заметную дрожь вдоль хребта и одним прыжком врезался в моховую кочку. Лапы принялись разбрасывать во все стороны едва оттаявшую землю и с пронзительным писком пятнистый мышонок забился в маленькой пасти. Прежде чем остальные волчата рванулись узнать, что же схватил их братец, от мышонка осталась только полосатая шкурка, которую Талей брезгливо сплюнул и долго потом выковыривал лапой забившийся между зубами мех. Такой стала первая жертва этого волка. Потом их было ещё много – мышей, птенцов, один раз ему даже достался молодой заяц, с перепугу вылетевший прямо на волчью лёжку. Надо было пройти ещё целой осени и начаться новой, второй в жизни Талея, зиме, прежде чем ему выпало счастье попасть на настоящую охоту. Но раньше, чем это случилось, волку пришлось получить ещё одно знание - то знание, что с кровью, оставленных в капкане лап, с грохотом выстрелов и с холодом охотничьего ножа, входящего под ребро уже впитала память его предков. Оно пришло, когда солнце уже почти не вставало над тундрой, погружая её в бесконечную полярную ночь. Зелёные и алые всполохи северного сияния освещали никому не известную волчью тропу, по которой и бежал Талей со своими братьями и сёстрами. Подросшие волчата теперь всё меньше жались друг-к-другу, каждый из них уже готовился занять в стае то место, которое смогут удержать его когти и зубы. Стычки происходили постоянно и то, что ни разу кровь так и не пролилась – было заслугой Сынве - стоило игре перерасти в драку – как могучая материнская лапа разбрасывала драчунов по колючим кустам вокруг логова. Однако теперь молодые волки шли плотной цепочкой – след-в след, так, что даже самый опытный охотник не сможет потом понять, сколько же их прошло тут. Первым бежал Талей, прокладывая путь остальным. Даже снежинки не взлетали из-под тяжёлых лап – так осторожен был его быстрый шаг. Им не везло в тот день, даже заячьих следов не попалось на пути. А голод начинал подводить желудки и заставлять носы всё сильнее втягивать льдистый воздух. Вдруг Талей замер, принюхиваясь. Слева, прямо со стороны двух бесконечно-длинных полос на снегу, потянуло так, что волк аж фыркнул от жадности. Пахло мясом, свежей кровью и ещё чем-то незнакомым, но невыносимо-приятным. Запах был таким плотным, что звери почти видели его - жирная дымка опускалась на них, заставляла ноздри раздуваться, а пасти наполняться тягучей слюной. Талей опустил нос к снегу, навострил уши, совсем как тогда, во время своей первой охоты и круто развернулся влево. Он не видел добычи, но, не умея сопротивляться запаху, волк уже чувствовал её – оленёнок, совсем как те, что приносил отец, отбившийся от стада, раненый, но ещё живой. Иначе откуда столько свежей крови? Слишком поздно, в прыжке, Талей понял, что этот кислый, металлический запах означает не кровь. Понял, попытался остановиться, но сильное и уже тяжёлое тело не подчинилось. Металл клацнул и Талей закричал, почти по-человечьи, когда стальные челюсти впились в мягкий хрящ. Остальные волки тут же отпрянули от пленённого брата. Талей бился в белой пыли, катался по снегу, грыз металл, стараясь освободить лапу. Одна из молодых волчиц, почуяв кровь, понеслась, петляя назад к логову, двое самцов, поджав хвосты, ринулись за ней, и только последний из волков, тот, что всегда был слабее других, почувствовал слабость пленника. Талей – визжащий от боли и ужаса, извозившийся в собственной крови – сам стал добычей. Свободный волк глухо зарычал и бросился, целясь в шею Талея. Дай он себе труда прицелится получше, выжди момент, когда пленник устанет или потеряет больше крови – и эта история стала бы совсем короткой, но младший брат не блистал не только силой, но и умом. Трёх лап и зубов хватило Талею, что бы подмять врага под себя и самому оскалиться над беззащитным горлом. Волк заскулил, запрокинул голову, ещё больше подставляя шею под зубы пленника. Талей замер. Даже сейчас, когда боль и ярость заливали раненое тело, он помнил волчий закон «сдавшегося – не добивают». Для него нет исключений – иначе волки давным-давно истребили бы самих себя. Талей рыкнул и позволил брату встать. Тот припал к земле, поджал хвост, совсем как его сестра недавно, и затрусил к логову. Талей остался один. Тяжёлое бревно, к которому был прикован капкан, не давало ему сдвинуться даже на длину собственного хвоста. Ярость сменилась усталостью, а боль – холодом. Металл покрывался корочкой льда, а вместе с ним коченела и рана. Кровь унялась. Пошёл снег. Он всё сильнее покрывал шкуру Талея, волк поначалу стряхивал его, а потом весь скрылся под белым одеялом. Пар, вырываясь из его окровавленного рта, тихо курился над сугробом, в котором умирал Талей. Иногда он просыпался от забытья, снова начинал метаться, грызть капкан, лизать раненые пальцы, но каждый раз так и не найдя свободы, клал голову на обессиленные лапы и снова впадал в тяжёлый сон. А утром к нему пришла Смерть. Люди в этих местах представляют её духов горбатыми и косыми карликами, а их хозяйку – огромной и слепой с длинными когтями на худых руках. Смерть волка была совсем иной – она возвестила о себе собачьим лаем и скрипом снега под лыжами. И пахла… нет, Талей не знал этого запаха, так не пахнут ни звери, ни птицы. Сколько бы ему не осталось лежать на свалявшемся снегу – Талей будет хранить в памяти этот солёный запах с частицами дыма, пота и неведомых трав. Волк поднялся на три здоровые лапы, выгнул спину, стряхивая белую порошу и угрюмо взглянул на Смерть. Невысокий человек в светлой малице, перехваченной широкой тасмой, смотрел на него из под низко опушенного капюшона. По обе стороны от него вышагивали две чёрных лайки. Собаки скалились и рычали на Талея, но без приказа хозяина нападать не решались. Степан Хатанзейский растерялся: такого огромного прибылого ему ещё видеть не приходилось. Он слышал от русских охотников о таёжных волках, но всегда считал, что «луцэ», по обычаю всех промысловиков, привирали. Ну не может зверь быть размером с годовалого оленя. Но сейчас, глядя на застывшего на снегу Талея, Степан готов был просить прощения за свою недоверчивость. Теперь надо было прикончить зверя, не повредив шкуру. На миг Степану показалось, что это будет нетрудно. Волк, похоже, за ночь намёрзся, измучился и легко примет смерть как избавление. Охотник цыкнул на собак, дрожащих от ярости, и вскинул двустволку, целясь в левый глаз зверя. Талей увидел два чёрных зрачка, наведённых прямо на него. Откуда, из каких глубин волчье памяти всплыло знание, что эта чёрная палка с дырами на конце, означает гибель? Жажда жизни подбросила Талея в воздух, из пересохшей пасти вырвался страшный, хрипящий вопль и, отдав два пальца капкану, волк свалился на Степанаа Хатанзейского с неимоверной высоты своего последнего прыжка. Человека смяло под меховой тяжестью, двустволка оказалась зажата под белым брюхом, и только обе лайки, вцепившееся в бока Талея спасли охотника от неминуемой смерти. Одна из собак отлетела в сторону с распоротым брюхом, но, даже волоча за собой кишки, рвалась в драку. Вторая, старая и опытная, вгрызлась в больную лапу Талея, заставила его освободить человека и бежать широкими петлями, оставляя за собой алые следы. Степан быстро опомнился, встал на четвереньки и закричал что было сил: «Ля, Дружок, Ля!». Собака сразу же развернулась и прыжками понеслась к хозяину. «Не лови ты его, не надо» - приговаривал Степан, ероша густую чёрную шерсть, - такого разве завалишь? Сам пропадёшь, вон, как Дымка». Так, успокаивая то ли лайку, то ли себя самого, Степан поплёлся к стойбищу. Там он долго ещё рассказывал соседям о встрече с Нгарко Талеем, печалился о смерти Дымки, широко разводил руки – обозначая длину волка от носа до хвоста, с каждым рассказом волк становился всё больше, и тут же объяснил двух зарезанных на прошлой неделе оленей, делом зубов этого великана. Тринадцатилетняя Аня, дочь его старого друга Ефима Лаптандера подливала гостю чай и тихо ненавидела белого «волчищу». Талей долго петлял по тундре, пока боль и страх не прекратили нести устало тело. Тогда он залег в зарослях брусничника и всё лизал раненную лапу. А Степан хотел было созвать облаву на огромного волка, да скорые проводы детей в интернат не дали. Утро застало Талея все на том же месте. Задрав голову, он долго провожал взглядом странную стрекочущую птицу. Аня Лаптандер украдкой вытирала слезы, все вспоминая отца и мать - как они вытягивали шеи, привставали на цыпочки и махали руками вслед улетавшей дочери. Белый олененок Сэрты - питомец, ласковый маленький друг, вскидывал еще безрогую голову и смешно подпрыгивал во взметнувшемся от винта снежном облаке. А ещё Аня думала о Большом Талее, как уже успели обозвать огромного волка, вырвавшегося из капкан, убившего Дымку и едва не прикончившего Степана. При мысли о Сэрты и острых волчьих зубах она втягивала голову в плечи и сжимала кулачки. Вертолёт вскоре исчез за горизонтом. А Талей поковылял к последней лежке своей стаи. Временами он принимался выть, без толку вглядываясь в колючие звезды. Всё зря - ответа не было. Наконец, нос привёл его к тому самому месту, откуда Талей, его братья и сестры начали свой обход. Все было пусто, пушистый снег покрыл те места, где недавно лежали Старая Еля, Сынве и его отец. Волк не мог знать, что в тот самый миг, когда четверо прибылых вернулись на лежбище, потеряв брата, Сынве и отец подняли оставшихся и повели её одним только им известным путем. Как не принюхивался Талей, как не ворошил здоровыми лапами снег, след ему взять так и не удалось. Волки не умеют считать, поэтому не знал Талей сколько километров он прошёл по заледенелой тундре. волки не умеют считать, поэтому не ведал Талей, сколько раз он звал сородичей истошно воя и пугая песцов и куропаток во всех сторонах от себя. Волки не умеют считать, но тот миг, когда больная трехпалая лапа снова обрела силу, когда опор снова стало четыре, а не три, и когда он впервые догнал зайца, надолго засел в талеевой памяти. Волк-одиночка больше не выл, ему некого было звать и некому отзываться. Голодная злоба стала его верным спутником. Как будто те предки, что никого не боялись и думали, что они хозяева всего вокруг обрели новую жизнь в нем. Олени гибли под его клыками по нескольку раз за месяц. Сколько раз Степан проклинаю себя за ушедшего прибылого, за то, что не смог уговорить мужчин устроить облаву! Теперь Нгарко Талей стал неуловим. Он уходил от охотников, задирал собак у самого стойбища, выедал приманку прямо из капканов. Он глумливо издевался над людьми, мстил им за свое увечье, за потерянную семью.