ваниль твоей кожи

      Первое, что узнал Клаус после того, как наконец смог совратить своего брата — у Пятого чертовски мягкая кожа. Мягкая и какая-то невозможно идеальная. На ней не было ни единого шрамика (что при учете его рода деятельности казалось довольно странным), ни одной малюсенькой царапинки, даже темные пятнышки родинок встречались редко и смотрелись до одури правильно, каждая на своем месте. Клаус, кстати, довольно быстро выучил расположение всех «несовершенств» на коже Пятого. Две маленькие точки родинок на щеке прямо рядом с ямочкой, которая появляется, когда Пятый улыбается. Бледная, едва заметная родинка под правой ключицей. Родимое пятнышко на обтянутых бледной кожей ребрах с левой стороны, где-то рядом с сердцем — Клаус точно знает, потому что когда проходится по нему языком, чувствует под губами бешено бьющийся пульс. Яркая точка с внутренней стороны правого бедра, на особенно нежной и чувствительной коже, которую Клаус иногда несильно прикусывает зубами, вызывая у Пятого дрожь по всему телу. Небольшая родинка на левом запястье, которое обманчиво кажется таким хрупким; россыпь бледных пятнышек на лопатках, еще одно на лодыжке и, наконец, любимая родинка Клауса — под правой ягодицей.       Четвертому хочется каждое утро начинать с маниакального пересчета всех этих маленьких точек на теплом, податливом теле брата. Клаус бы соврал, если бы сказал, что ему не нравится слышать сонное недовольное бормотание из уст Пятого, когда он невесомо целует те самые родинки на лице, щекоча теплым дыханием кожу. Пятый ворчит, смешно морщится и отворачивается от Клауса, перекатываясь на другой бок в наивной надежде поспать еще немного (после того как апокалипсис был официально предотвращен и Пятый смог выдохнуть, он оказался той еще соней). Но должного эффекта это не достигает, потому что теперь губам и языку Клауса доступны несколько родинок на спине, которые он с большим энтузиазмом принимается пересчитывать. Его поцелуи совсем легкие, едва ли ощутимые. А вот язык наверняка щекочет и неприятно холодит, когда Клаус быстро, словно вор, облизывает родинку на позвоночнике. Пятый сердито пыхтит и сводит лопатки, стараясь уйти от прикосновения, а Клаус улыбается так, словно ничто на свете не может сделать его еще счастливее.       Клаус стягивает с Пятого одеяло куда-то к бедрам и слышит недовольное, рассерженное шипение еще отчетливей, даже разбирая пару слов вроде «невозможный», «задушу тебя во сне» и «дай поспать, мудак». Хмыкнув себе под нос, Четвертый продолжает прокладывать дорожку поцелуев вдоль выпирающих позвонков, а рукой лезет под одеяло, поглаживая бедро брата. Так хорошо и спокойно. Клаус уже говорил, что готов заниматься этим целый день каждый день? Так вот да, он готов оставить весь скучный наружный мир своим братьям и сестрам, а сам навсегда запереться в этой комнате с Пятым и не отпускать этого пиздюка от себя дальше, чем на три метра, а то опять пропадет в каком-нибудь своем прошлом-будущем и ищи его следующие шестнадцать лет. Нет уж, спасибо, не надо — плавали, знаем.       Хотя вообще-то Пятый обещал больше не пропадать. Клаус плохо помнил тот вечер, он был пьян, накурен и полез целоваться, едва Пятый появился в гостиной. Клаус что-то лепетал, заплетающимся языком и перескакивая с темы на тему, про первую влюбленность; про то, как сильно он хочет вмазать ему по лицу за то, что посмел кинуть его, Клауса, одного на шестнадцать лет; про чертового педофила, которым точно станет, если Пятый продолжит расхаживать повсюду в этой блядской форме с едва прикрывающими коленки шортиками и гольфами, которые… ох, блять, эти гольфы… В общем, Клаус был Клаусом, а Пятый почему-то улыбался. Почему-то не скинул с себя цепкие руки Клауса, который обнял его, прижал к себе с таким отчаяньем, будто не мог поверить что тот правда здесь, и зарылся носом в темные волосы, вдыхая запах мыла и ванили (с того вечера запах ванили преследовал его постоянно, к слову). Еще Пятый почему-то обнял в ответ и почему-то нежно погладил Клауса по спине успокаивающим и обещающим жестом. А потом почему-то робко поцеловал в шею, когда Клаус дрожащим голосом сказал, какой он «гондон блять, я думал, сдохну без тебя». И наконец, Пятый почему-то ответил на исступленный, горький поцелуй, который Клаус уже успел списать на «первый и последний». Но последним он не стал, потому что стоило Клаусу отстраниться и замереть в ожидании ругани и, возможно, ударов, как Пятый сам потянулся к чужим губам.       Тем-то вечером Пятый и пообещал больше никогда не пропадать и никогда не оставлять Клауса одного, потому что «если ты мне не поклянешься, уебок, я с тобой трахаться не стану». С тех пор они вроде как… вместе. Встречаются типа. Выглядит это конечно до пизды странно. То есть, Пятый все еще в теле гормонального подростка, а Клаус все еще годится ему в отцы. И насрать всем, что на самом деле Пятый в пару раз старше Клауса. Хотя вся эта морока с возрастом вообще не должна иметь значения. Они же, ну, вроде как, любят друг друга, а остальное не ебет. Именно это повторяет себе Клаус, когда его совесть резко просыпается в самый неожиданный момент и орет что-то вроде «КЛАУС, ТЫ ТРАХАЕШЬСЯ С РЕБЕНКОМ, КЛАУС, ОДУМАЙСЯ», но сам Клаус на эти вопли только шикает, затягивается косяком и тянется к Пятому, чтобы выдохнуть густой дым в его губы.       А теперь давайте вернемся к запаху ванили, который преследует Клауса до такой степени, что, кажется, въелся в его легкие и навсегда запечатался робкой сладостью на языке и кончиках пальцев. Когда он впервые почувствовал этот запах, зарывшись носом в волосы Пятого — он решил, что кто-то сегодня явно перебрал с наркотой и словил обонятельные галлюцинации. Потому что Пятый не может пахнуть чертовой ванилью. Это же Пятый! Он должен пахнуть смертью, кровью и крепким кофе, но никак не, мать ее, ванилью. Однако на следующее утро, спустившись на кухню и влажно поцеловав Пятого куда-то в изгиб между шеей и плечом, он снова почувствовал отголоски ванильного запаха на коже своего псевдо-брата. Это было странно, но спрашивать Клаус не стал — он бы точно завернул вопрос в какую-нибудь дебильную шутку, а у Пятого, знаете ли, под рукой был нож для масла и полупустая чашка уже остывшего кофе, которые он мог швырнуть прямо в голову Клауса. А Клаус ведь только решил, что не хочет погибать молодым!       В общем, промучившись этим вопросом — какого черта Пятый пахнет как свежеиспеченная ванильная булочка, хотя на деле может вскрыть вам горло зубочисткой — еще пару недель, Клаус, наконец, дорвался до истины. И лучше бы он этого не делал. Потому что эта чертова истина заставила его одновременно возбудиться, умилиться и осознать в какой же глубокой беспросветной жопе он оказался (в жопе под название влюбленность в Пятого — не самое ужасное место, конечно, но все равно ебанный пиздец).       Увлажняющий гиалуроновый крем для кожи с питательными витаминами, восстанавливающими свойствами и ароматом ванили.       Блять. Пиздец.       Ну, то есть вы осознаете масштаб трагедии. Пятый, который увлажняет свою чертову кожу кремом с запахом ванили. Ага, отлично, спасибо, дайте две и с собой заверните, пожалуйста. Во-первых, нет, блять, правда? Во-вторых, Пятый даже такое простое действие как втирание в себя крема умудрялся превратить в целое порно-представление, что для слабой психики Клауса было, словно красная тряпка для быка — возбуждало мгновенно. И тут у Клауса было несколько вариантов — либо это Клаус сексуально озабоченный, либо Пятый делал это так томно и неспешно специально, либо это Клаус сексуально озабоченный. Как видите, ответ уже почти найден. — Ну и что, по-твоему, ты делаешь? — послышался, как обычно, недовольный голос Пятого.       Клаус так глубоко задумался, что даже не заметил, как перешел поцелуями уже на торс брата, проложив влажную дорожку по ребрам и теперь всасывая бледную кожу на груди, нависая над Пятым, который спать уже явно не собирался, судя по упирающемуся в ногу Клауса утреннему стояку. — А на что это похоже? — Клаус растянул губы в улыбке и снова лизнул чужую мягкую кожу — сладко, все та же ваниль на языке и россыпь мурашек по телу парня от влажного касания.       Пятый закатил глаза. — Не отвечай мне вопросом на вопрос. — Не будь такой букой с самого утра, — наигранно надул губы Клаус. — Я бы не был букой, если бы кто-то дал мне поспать. Или хотя бы пошел и приготовил кофе, — все же расслабившись, сказал Пятый и провел рукой по растрепанным волосам Клауса. — А со своей проблемой, — Четвертый указал взглядом куда-то вниз, намекая на стояк, — сам разберешься?       Четвертый видел, как брат с силой сжал челюсти и раздраженно выдохнул — ну надо же, кто-то сегодня и правда бука. — И что же ты намерен делать с «моей проблемой»? — О, есть у меня пара вариантов, — довольно прошептал Клаус и резко сменил их положение, откидываясь на спину и усаживая Пятого на собственные бедра.       Пятый пару раз моргнул и расплылся в улыбке. Что ж, Клаус пусть и заноза в заднице периодически, но такая игра Пятому явно по душе.       Клаус выгнул бровь, ожидая действий со стороны брата. И он не заставил себя долго ждать. Пятый требовательно впился в губы Клауса, сминая и покусывая их, сразу зализывая и снова покусывая. Пятый вообще не сильно любил все эти нежности в постели — ему нужно было быстро, грубо, без всякой возни и дебильных прелюдий. Но Клаус любил пообжиматься перед сексом, поэтому Пятый страстно целовал его, лаская горячими ладонями худое тело, иногда царапая кожу короткими ногтями.       Клаус рвано отвечал на поцелуй, стараясь не так часто стонать в чужие полные губы. Одной рукой он зарылся в темные волосы брата, а другой стягивал с него пижамные штаны. Но сделать он этого не успел, потому что Пятый спустился ниже, влажно целуя шею, оставляя на ней пока лишь красноватые засосы, которые через какое-то время нальются еще цветом, становясь ярче и превращаясь в слишком заметную, в слишком откровенную метку — «занято, не трогать». Пятый потянулся к чужим соскам, резко прикусив один, чем вызвал довольное шипение Клауса, который одной рукой снова зарылся в мягкие волосы, а другой нетерпеливо поглаживал узкую спину брата. Пятый не стал долго задерживаться на сосках и, еще пару раз взяв каждый из них в рот, наигрался и начал снова опускаться ниже, попутно стягивая с Клауса мешающее сейчас нижнее белье.       Пятый навис над уже стоявшим колом членом брата и поднял на Клауса абсолютно крышесносный, похотливый, затуманенный взгляд, в котором разом читалась целая куча всего: желание взять все и сразу, желание полностью владеть ситуацией, желание слышать, как Клаус выстанывает его имя и срывающимся голосом умоляет дать ему уже кончить. Блять, какой же Пятый был пиздецки красивый в этот момент. Еще и утреннее солнце, пробиваясь через неплотно закрытые шторы, падало своими рассеянными лучами прямо на Пятого, путаясь в его темных волосах и танцуя шаманские танцы на острых бледных ключицах. Если бы Клаус мог кончить от одного только вида Пятого — он бы кончил прямо сейчас и пошел (нахуй) заваривать этому засранцу кофе.       Клаус зажмурился, когда заметил, как Пятый опускается к его члену, но потом не выдержал и открыл глаза, потому что зрелище того, как Пятый обхватывает губами головку и втягивает щеки, стоит вообще, блять, всего в этом мире. Горячее дыхание Пятого щекотало чувствительную кожу, Клаус вцепился пальцами в простыни, зная, что этот пиздюк не позволит ему взять себя за волосы и управлять процессом. Пятый облизнул губы, делая их просто ахуительно блестяще-влажными, словно они и были созданы только для того чтобы сосать член. У Клауса уже немели пальцы и дрожали ноги от томительно ожидания, но Пятый почему-то не спешил — в первый, сука, раз в жизни этот ебанный мудак решил, мать его, не торопиться. — Я отсосу тебе, если ты поклянешься больше никогда не называть меня тем идиотским прозвищем, — томно прошептал Пятый, чуть склонив голову в бок, снова задевая дыханием возбужденный орган.       Блять. Клаусу захотелось то ли застонать от разочарования, то ли рассмеяться от абсурдности ситуации.       В чем, в общем-то, проблема? «В том, что Номер Четыре — клинический долбоеб без возможности лечения» — ответил бы вам Пятый, но на деле все обстояло куда менее трагично. Пару недель назад у них был семейный ужин, который теперь, вроде как, должен стать традицией — но не суть. После него в доме, помимо Клауса и Пятого, остались ночевать еще Лютер с Элисон. И когда на следующее утро, Клаус спустился к завтраку, эти трое уже пили кофе и ели заботливо приготовленный Грейс омлет. Четвертый поздоровался, пожелал всем добрейшего утра, спросил, как им всем спалось, и приземлился на стул рядом с Пятым. И господибожемой как же от Пятого потрясающе пахло этой чертовой сладкой ванилью. К запаху ванили примешивался еще аромат горького, только что сваренного кофе. Клаус был готов разложить Пятого прямо на этом столе, слизывая с его губ вкус кофе и забивая легкие этой дурацкой ванилью до отказа. Но Клаус сдержался, каким-то чудом или молитвами Бена — не иначе. Он только вяленько поклевал оставленную ему порцию омлета и сделал пару глотков едва теплого кофе. (И нет, мысль о том, что на его губах теперь точно такой же горький вкус, как и на губах Пятого, совершенно не разъебала его и не заставила член заинтересованно дернуться)       Несмотря на то, что было раннее утро (одиннадцать утра ведь все еще считается ранним утром?), Пятый выглядел, как всегда, собранным и серьезным, готовым в любую минуту отражать снайперскую или инопланетную атаку. Хотя некоторая рассеянность в его действиях все же ощущалась: пальцы слабо держали маленькую фарфоровую чашку, взгляд периодически утыкался в пространство небрежным расфокусом, и прядь волос смешно выбилась из расчесанных темных волос. Он выглядел таким маленьким, но храбрым воробушком, что Клаус, кажется, заново влюбился в него, уже второй раз в жизни. Или третий. Хотя скорее даже четвертый — он уже потерял счет. И, конечно же, Клаус не смог отказать себе в какой-нибудь глупой, милой выходке. Поднимаясь со своего места, он мягко провел ладонью по волосам брата, устраивая такой забавный и какой-то даже уютный беспорядок на его голове, и с нескрываемым восхищением в голосе произнес: — Ты такая сладкая ванильная булочка, Пятый, — и оставил легкий быстрый поцелуй на его виске.       И если вы думаете, что полетевший в него в ту же минуту нож для масла и последующая за ним почти пустая чашка кофе (которая пролетела в сантиметре от головы Четвертого), заставили Клауса навсегда забыть это милое прозвище, то вы плохо знаете Клауса. Вообще-то, ему безумно понравилось называть так Пятого, потому что реакция брата на эти слова была просто фантастическая. Иногда. А иногда он совершенно по-детски надувал губки и бросив что-то вроде «три дня без секса» уходил ночевать в свою комнату. Да, Клаус прекрасно видел, как сильно Пятого раздражают его слова, но он ничего не мог с собой поделать, Пятый ведь и правда был чертовой ванильной булочкой! Или сладкой булочкой. Или еще ванильным пирожочком. Да, у Клауса отличная фантазия на подобную херню и он знает крайне много взаимозаменяемых слов.       В общем, блять. Клаус не был готов прощаться с «ванильной булочкой» (потому что верил, что брату в тайне нравится это милое прозвище), даже за отсос. Кто бы мог подумать.       Четвертый поджал губы и упрямо посмотрел на Пятого. Пятый вопросительно и немного удивленно выгнул бровь. — Ты серьезно? — как-то растерянно и раздраженно спросил он, нахмурившись.       Клаус виновато улыбнулся. — Перевернись, — серьезным тоном вдруг сказал Пятый и немного отстранился, давая Клаусу пространство. — Что? — Сейчас же.       Воу, ладно, этот приказной тон звучал ахуенно возбуждающе и даже не выглядел нелепо из уст этого пиздюка. Клаус неловко, неуклюже завозился и, наконец, улегся на живот, уткнувшись стояком в светло-голубые простыни. Пятый, мудак такой, снова уселся на чужие бедра и без предупреждения шлепнул своей узкой ладонью по обнаженной заднице Клауса. Клаус несдержанно простонал и уткнулся лбом в подушку. Через пару секунд последовал еще один шлепок, чуть сильнее предыдущего, но к этому Номер Четыре был готов и только закусил губу, сдерживая очередной стон. Клаус почувствовал, как брат прижимается грудью к его спине. — Тебе же нравится, Клаус, — горячо прошептал парень в ухо Клауса, — можешь не сдерживать свои блядские стоны.       Затем резко выпрямился и снова шлепнул по уже порозовевшей коже. Ладно, Клауса попросили не сдерживаться — Клаус не будет сдерживаться. Он хрипло застонал, приглушая звук подушкой, в которую вцепился зубами. Пятый неожиданно мягко коснулся пальцами кожи, на которой расцветал красноватый след от его ладони, поглаживая. Клаус что-то прохрипел и чуть повернул голову, надеясь увидеть выражение лица брата. — Ты иногда можешь быть таким хорошим мальчиком, Номер Четыре, — почти ласково сказал Пятый, продолжая поглаживать немного горевшую от ударов кожу.       Только Клаус решил, что уже можно расслабиться, как Пятый так же неожиданно замахнулся и оставил на коже еще один шлепок. — Блять, — не сдержался Клаус. — Мудак, — сквозь зубы прошипел он.       Пятый хмыкнул. — Сам виноват, — бросил Пятый и еще раз, совсем слабо, шлепнул по ягодице брата.       Клаус снова почувствовал вес чужого горячего тела на своей спине — Пятый потянулся к тумбочке, где лежали презервативы и смазка. Четвертый тяжело сглотнул вязкую слюну. Ох, блять, уже до звезд перед глазами хотелось почувствовать член Пятого в себе. Хотя собственный член уже изнывал от отсутствия внимания, но Клаус не решался опустить руку и наскоро подрочить себе, он знал, что Пятый этого не одобрит и сам займется его возбуждением, когда решит, что пришло время. — Клаус, — сурово и почему-то с упреком (хотя Четвертый еще даже ничего не сделал) сказал Пятый. — Где смазка? Я точно помню, что говорил тебе купить смазку.       Клаус осторожно глянул в сторону пустой тумбочки. Да еб твою мать, его вообще выебут сегодня или единственный половой акт, который ему светит это лекции Бена на тему, почему он должен перестать быть таким распиздяем? — Я забыл, — честно признался Клаус и потерся стояком о простынь, чтобы почувствовать хоть какое-то движение в отношении его возбужденного члена.       Клаус даже не глядя на брата, почувствовал, как тот недовольно поджал губы. — Да блять, давай без смазки, я тебе не малолетняя целочка, — прошипел Клаус и вскинул бедра, пытаясь побудить Пятого хоть к каким-то действиям.       Номер Пять наклонился и несильно куснул Клауса за плечо, сразу зализывая следы от своих зубов. — Я тут решаю, что и как.       Клаус разочарованно уткнулся лбом в подушку и обижено запыхтел. Со стороны Пятого послышалась какая-то возня, но Четвертый по ощущениям слабо понимал, что именно этот говнюк там делает. Поэтому когда его ануса коснулся влажный горячий язык, Клаус ахуел. — Пятый, блять, — из горла мужчины вырвался такой громкий стон, что Клаус даже не подозревал, что может так громко стонать.       Номер Четыре задницей почувствовал ухмылку Пятого. Буквально. Ох, окей, это было неожиданно, крышесносно и просто до одури хорошо. Клаус был уверен, что Пятый никогда в жизни не делал ничего подобного, но он действовал так уверенно, что от удовольствия немели кончики пальцев. Подвижный горячий язык как-то порывисто касался расслабленного и раскрывающегося колечка мышц, откидывая Клауса куда-то на острую грань болезненного возбуждения. Клаус цеплялся напряженными пальцами за простынь и методично выстанывал имя брата, пытаясь задушить в себе желание занести руку за спину и зарыться в волосы этого пиздюка, надавливая сильнее, прося большего — зная Пятого, он скорее откусит ему руку, если Клаус попытается выкинуть что-то подобное.       Клаус понимал, что пацан делает это только чтобы смазать его сзади слюной и легче войти, но господьблятьсранныйиисус Клаус готов всю оставшуюся жизнь забывать купить смазку, если Пятый каждый раз будет подготавливать его таким невозможно дурящим способом. От очередного слишком влажного касания, размашистого и медленного — пиздюк словно издевается — по венам бурлящей волной растеклась адская лава удовольствия. Клаус почти захныкал. Нет, это решительно невозможно терпеть.       Номер Четыре точно кончил был бы без рук как чертова малолетка, если бы Пятый продолжил в том же духе еще несколько минут. Но Пятый видимо не совсем мудак ебанный и все-таки отлип от задницы брата, быстро заменяя язык сразу двумя пальцами, наскоро разводя их, растягивая Клауса, который уже просто скулил в подушку и подмахивал бедрами, пытаясь насадиться. Почувствовав, что Клаус уже относительно, более-менее растянут, Пятый добавил еще палец и пару раз на пробу толкнулся так внутрь, чем вызвал еще несколько рванных судорожных стонов, в которых слишком явно слышалась мольба заменить пальцы на что-то более приемлемое и удовлетворяющее.       Знаете, в чем главная проблема слюны, как замены естественной или синтетической смазки? Слюна слишком быстро высыхает. Слишком, блять, быстро. Серьезно, Клаус чуть не расплакался, когда Пятый остановился, так и не войдя в него, и нахмурился — Клаус, конечно, не видел, как тот хмурится, но позвоночником, блять, ощущал это движение бровей к переносице. — Если ты сейчас мне не вставишь, я член тебе откушу, мудак, — слишком жалким, чтобы звучать угрожающе, голосом прорычал Клаус и подался бедрами назад, чувствуя растянутым входом головку.       Клаус чертыхнулся и потянулся рукой к ближайшей полке, хватая с нее круглую баночку ванильного крема. — На, — он вложил баночку в руку брата и повернул голову, чтобы видеть его реакцию.       Пятый посмотрел на Клауса так, словно Клаус ни с того ни с сего предложил пойти убить английскую королеву. Хотя, скорее всего, если бы Клаус правда предложил убить английскую королеву, Пятый бы пожал плечами и начал спокойно перезаряжать пистолет. В общем, Пятый смотрел на Клауса как на придурка (то есть так же как и каждый раз после своего возвращения). Номер Пять закусил губу и нехотя все-таки открыл баночку крема. Клаус невольно засмотрелся на брата. Черт, этот мелкий пиздюк был невозможно, просто непозволительно красив. Временами. Его светлые серые глаза потемнели, став цвета мрачных грозовых туч, прикушенная губа чуть распухла и налилась ярким винным цветом, а на щеках осел лихорадочный, возбужденный румянец. Его руки нетерпеливо тряслись, когда он собирал пальцами крем с крышечки, наполняя воздух между ними сладким запахом ванили.       То, что сейчас происходило — было чем-то запредельным. Клаус даже мечтать не мог, что когда-нибудь Пятый трахнет его, смазав своим чертовым кремом для кожи. Хотя нет, не так. Своим блядским ванильным кремом для кожи. У Клауса уже мозг плавился от обилия всяких легких кинков на сегодня. Этот пиздюк отлично знал, как правильно играть на возбуждении и удовольствии Клауса. Вот же мелкий жестокий уебок. И нет, Клаус не испытывал никакого восхищения по этому поводу. Абсолютно никакого.       Когда смазанные кремом пальцы коснулись расслабленного колечка мышц, оставляя на нем влажную скользкую ваниль, Клаус мог только самозабвенно стонать в подушку и подаваться бедрами назад, пытаясь насадиться на длинные тонкие пальцы. Холодный крем на разгоряченной плоти на секунду прояснил мысли резкой контрастностью, но стоило проворным пальцам толкнуться чуть сильнее и глубже, как все это секундное прояснение мгновенно смыло новой волной удовольствия и туманом желания. Хотелось большего. Пальцев катастрофически не хватало. Хотя их бы хватило, если бы Пятый их чуть согнул и пару раз проехался по простате. Тогда да — фейерверки и фанфары. Но Пятый — мудак ебанный, это мы уже выяснили. Он вынул пальцы, оставив Клаусу ощущение пустоты и разочарования. Но Клаус даже не успел возмутиться по этому поводу, потому что почти сразу почувствовал горячую головку, толкающуюся в него.       Вот теперь были фейерверки и фанфары. Пятый плавно вошел полностью и замер в таком положении, чтобы опуститься ниже и впиться в бледную шею Клауса, явно оставляя на коже яркий след от своих губ и зубов. Пока Пятый был занят шеей брата и не делал буквально ничего (ну какой же мудак, господи), Клаус вертел задницей и пытался двигаться, что в его положении было немного неудобно, поэтому он то и дело бессильно срывался на молебные стоны.       Пятый наконец оторвался от чужой шеи и начал двигаться. Очень, сука, медленно двигаться. Если у кого-то до этого момента оставались сомнения в безграничной жестокости Пятого, то вот сейчас они точно должны исчезнуть. Этот пиздюк издевался. Он знал, как сильно Клаусу нужно больше движений, больше агрессии, больше, блять, секса. Но он двигался отвратительно медленно, словно впервые изучал Клауса, будто хотел запомнить каждую секунду их близости. Но на самом деле нихуя подобного он не хотел. Он просто издевался и доводил Клауса до отчаянья, хотя секс вообще-то предполагает доведение до оргазма, но Клаусу в этом плане очень не повезло с партнером — в случае с Пятым только отчаянье.       Клаус никогда особо не отличался ангельским терпением, которое было присуще например Лютеру и Ване. Клаус ненавидел ждать. Поэтому когда Пятый извращенно медленно подался назад, выходя из брата почти полностью — Клаус резко, почти грубо, толкнулся к нему с силой насаживаясь на чужой член до упора, наслаждаясь долгожданным удовольствием, иголками рассыпавшимся по телу от позвоночника до кончиков пальцев. Стон вышел громкий, пошлый и какой-то грязный, кажется, даже Пятый как-то удовлетворенно несдержанно выдохнул. Клаус, будучи не в силах и дальше терпеть этот пиздец, просунул руку между собой и матрасом и сжал пульсирующий болезненным возбуждением член. — Ты такой нетерпеливый, — чуть сорвавшимся голосом сказал Пятый, и, вопреки ожиданиям Клауса, в его голосе не было недовольства — только едва слышная улыбка и что-то вроде снисхождения.       Пятый опустил руку на плечо Клауса и потянул его вверх, на себя, прижимаясь грудью к его спине и обнимая поперек живота. Клаус едва не задохнулся от накативших ощущений. Во-первых, его собственный член перестал болезненно упираться в матрас. Во-вторых, в такой позе Пятый входил в него под другим углом и каждый толчок задевал по простате. И наконец, в-третьих, Пятый так трогательно обнимал его и упирался лбом куда-то в шею, периодически оставляя быстрые легкие поцелуи на плечах и лопатках, что Клауса буквально топила так невовремя разлившаяся по груди нежность к этому засранцу. Клаус откинул голову назад и повернул ее в сторону брата, потянувшись за поцелуем. Было неудобно, неловко и в таком положении быстро затекала шея, но, блять, какие же это все мелочи по сравнению с тем, как Пятый самозабвенно, страстно и искренне целовал его губы, ни на секунду не прекращая двигаться внутри.       Ощущения, прикосновения, рванные глубокие толчки, мокрые поцелуи, горячие вдохи и болезненно приятные выдохи — всего этого вдруг стало слишком много; все это подталкивало Клауса на острую грань удовольствия. Он поспешно несколько раз провел рукой по своему члену и со срывающимся стоном-именем Пятого на губах кончил и опустошенно обмяк, удерживаемый только руками Пятого, который продолжал двигаться в нем. Но до затуманенного оргазмом сознания Клауса долетали эти несдержанные короткие стоны брата, так что Клаус понимал, что тот тоже на грани. Пятый осторожно повалил Клауса обратно на постель и смог сделать еще несколько резких толчков, прежде чем с облегченным стоном кончил, не выходя из Клауса.       Они оба тяжело дышали. Клаус — утыкаясь лицом в подушку, Пятый — лежа на спине брата и бездумно поглаживая пальцами его спину и бок. Внезапно стало спокойно, тихо и невероятно уютно. Двигаться не хотелось, вставать — тем более. Мягкая бархатная истома разливалась по телу, согревая изнутри и покалывая кончики пальцев. Клаус был бы не против провести вот так, в постели, весь день, обнимаясь и иногда лениво целуясь. Но у Пятого явно были другие планы. Он ловко перекатился со спины брата на свободную часть кровати и удобно устроился на подушке, повернув голову в сторону Клауса. — Я все еще хочу кофе, — усмехнувшись, сказал Пятый, и вся магия момента куда-то испарилась. — Так иди и сделай, — немного ворчливо отозвался Клаус, но абсолютно вопреки своему недовольному тону игриво и как-то совершенно по-детски чмокнул Пятого в щеку, за что получил несильный шлепок по руке, явно намекающий больше так не делать. — Тебе же не нравится, как я готовлю кофе, — напомнил он.       Пятый не ответил. Только недовольно поджал губы и скрестил руки на груди. Ох, ладно, он такой милый, когда пытается быть букой. Клаус не удержался и снова чмокнул его в щеку. Пятый чуть не зарычал на него за это и рассерженно (несколько наигранно-рассерженно на самом деле) вылез из постели и молча ушел в ванную. А Клаус радостно улыбался, как придурок, смотря в потолок. Ему вообще-то тоже следовало бы сходить в душ. Но он никак не мог отделаться от идиотской, пульсирующей ярким неоном мысли в голове — теперь от него тоже пахнет этой блядской сладкой ванилью.