Классная попка

      За окном багровели тучные облака, сбиваясь в кучу и заслоняя серое неприветливое небо. - Тучи…ну просто… ты бы только видел. Оттенок непередаваемый, их только и рисовать. Кто бы мне нарисовал такое небо…, - по палате разносился громкий шепот, перебиваемый только мерным писком кардиомонитора и тяжелым шипением аппарата искусственного дыхания. Парень сидел параллельно кровати справа, чуть обратив голову к окну. Одной рукой он крепко сжимал кисть лежащего на кровати безжизненного тела, а другой подпирал уставшую, свинцовую по ощущениям голову. Глаза слипались, но он настойчиво продолжал тяжело моргать, заставляя сознание оставаться на месте. Он хотел запечатлеть каждую секунду этого дня в своем сознании. Мужчина заплатил немалую сумму, чтобы остаться в больнице на всю ночь, и приказал себе ни за что не смыкать глаз. Обернулся на кровать – мерно вздымающаяся грудь из-за искусственного, ненатурального дыхания, плотно сомкнутые глаза, холодные руки, не отвечающие ни на единое прикосновение с грубо обрезанными ногтями на длинных исхудавших пальцах. - Я здесь, я буду здесь до конца, - утром приходили родители несчастного. Их слова врезались в подкорку, но лишь отдельными словами – словами, которые как острые клинки пробивали черепную коробку: «отключат», «нельзя больше мучить», «нет средств», «никаких положительных исходов». Он знал это, признавал и подчинялся, но внутри него сидело другое «я», горящее, задыхающееся в пламени отчаяния, не желающее верить ни единому звуку. Именно оно из последних сил заставляло его не закрывать глаза, не переставать говорить и крепко сжимать чужую руку, оставляя белые разводы на коже.       Небо неспешно темнело, словно кистью смазывая облака, приводя их к одному общему цвету – иссиня-черному. Тому черному, в который хотелось одновременно и бесконечно всматриваться, и от которого хотелось отвести взгляд – настолько пугающим и удручающим он был. Человек знал, что где-то там, среди потемневших облаков сейчас парит ЕГО сознание. Раньше они часто говорили о небе, пытались сквозь городской смог рассмотреть тускло мерцающие звезды, любовались луной и неотрывно следили за бегущими по собственным делам облаками. Раньше. Как давно это было? Казалось, что прошлое было лишь навеянным сном, проекцией собственных больных фантазий. А настоящее – вот оно. Горькое, с привкусом отвратительного кофе из аппарата, с писком всевозможных медицинских устройств, и сочувствующими взглядами неравнодушных. Он дернул головой, отгоняя грустные мысли и вновь предаваясь наваждению, в котором – прошлое, такое далекое и недостижимое. Перевел взгляд на часы: 01:13. Оставалось около 9 часов. Через 9 часов разнесется по палате последний ненатуральный вздох и комната опустеет на целого одного человека. Целого человека, которого нет уже достаточно давно, чтобы свыкнуться и примириться с болью. Казалось так. Так ощущалось. Но это пока. Это «пока» длинной в целые 9 часов, из которых он не должен был потерять и минуты.       Ночь словно услышала его мысли, прочла все в заволоченных сонной дымкой глазах. Решив нарушить его планы, она словно махнула своей темной вуалью, в одно мгновение погружая в сон человека, сидящего в кресле около кровати. Словно старалась облегчить его страдания, принося долгожданный, но краткий покой. Глаза широко распахнулись, тут же найдя часы: 05:27. - Прости… с тобой так хорошо, что меня сморило, прости…, - безудержный истерический шепот разносился по палате, спадая на пол, разбегаясь по стенам вверх под потолок и обратно к говорящему. Безумное «прости» раз за разом огибало комнату, создавая невидимый знак бесконечности. На смену словам пришли неразборчивые всхлипы. - Ты дождись меня, слышишь, ты! Дождись меня там, я умоляю. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы найти тебя даже там! Я доберусь до тебя и не отпущу, слышишь? Никогда не отпущу. Прости меня, я не знаю, что мне делать, когда тебя не будет. Как мне жить? Как смотреть в глаза твоим родителям? Как уйти отсюда? Я дорогу домой хуже помню, чем путь сюда! Ты слышишь? Боже, я никогда не молился. Но за тебя я буду молиться. Я буду молиться, чтобы ты нашел успокоения там, но не забыл меня! ты мой, мой весь, и я – я только твой. Я никогда не смогу тебя пережить. Ты всегда будешь преградой на моем пути к жизни, но я не виню тебя, я просто хочу, чтобы ты это знал. Помни меня! Следи за мной! Дай мне знать, что ты меня не забыл… Прости, я не знаю, что мне делать. Я рано тебя хороню…, - слова лились изо рта нескончаемым потоком, прерываемым всхлипами и рваными вскриками. Любые слова казались вымученными, ненастоящими. Но как передать то, что творилось на душе – он не знал ответа. К горлу подступил комок. Дышать становилось тяжелее, легкие лишь поверхностно хватали кислород, не давая воспаленному сознанию остыть, охладиться. Руки, казалось, сейчас сломают чужие кисти, перемелют все кости под этой тонкой бледной кожей. Голова была не в силах оторваться от покрывал больничной койки, макушкой упираясь в чужое бедро. Сожаление. Грусть. Не светлая, а самая темная. Смоль разливалась в душе, не оставляя ни одной живой мысли. Все медленно умирало внутри. Казалось, что с последним вздохом этого лежащего человека оборвется жизненная нить и другого. Как можно быть настолько влюбленным? Привязанным? Если это то, что описывают в многочисленных книгах – то хотелось сжечь их все. Никакие слова не могли передать, какой огонь бушевал в этой истощенной душе. Ссохшиеся губы коснулись тонкого запястья. Ничего не оставалось. Сердце колотилось, как бешеное. Будто еще мгновение – и оно выскочит из груди, пройдется по горлу и окажется лежать оторванным на кровати. Но что с ним, что без него – было уже все равно. Физическое тело не имело никакого значения, если душа, лежавшая в шаге, доживала последние часы. Буквально. Нужно было попить воды. Непослушные затекшие ноги никак не хотели работать, отзываясь лишь колкой ватой. - Блять… ты этого не слышал, - он посмотрел еще раз на своего единственного соседа по палате. Бесстыжая слеза пробилась сквозь ресничную преграду и начала свой забег до подбородка. Сил встать не было, не было сил даже моргнуть. Только опустошение и ненормально колотящееся сердце. К бешеному темпу мышечного органа добавилась колющая боль. Раз за разом она становилась все ощутимее. И заставляла паниковать. Ничто не должно нарушить единение последних, самых важных часов в его жизни. Нужно было пойти к дежурному и попросить успокоительного. Но дышать было практически невозможно. Боль натягивалась в районе плеча и лопатки, заставляя сильнее стискивать чужую руку своей. Вдох. Еще вдох. Полная концентрация остатков внимания на сбивчивом дыхании и боли, сжимающей. Нельзя. Нельзя сейчас поддаваться панике. Нужно было дышать и идти. Звать на помощь. Он сильно втянул воздух ртом и попытался кричать, но легкие были полностью пустыми. Воздух будто через сквозное отверстие пролетел, не задерживаясь. Еще попытка, еще – голова безбожно кружилась, челюсти сводило от боли, не давая их разомкнуть. ///       Голова человека покоится на больничной койке, упираясь макушкой в бедро второго. По комнате разносится писк аппарата – кардиомонитора. Ни единого постороннего звука не вторит этому писку. Облака за окном продолжают свой бег, гонимые утренним ветром. 7:15 – обход по палате. - Вы спите?, - тишину палаты нарушает не сильно бодрый женский голос, - молодой человек? Девушка в костюме медсестры подходит к кровати, с силой тормоша мужчину, спящего рядом. Чем в большее движение ее рука приводит не шелохнувшееся тело, чем более неестественно под ней раскачиваются широкие плечи и, тем заметнее, что грудь не вздымается. - Боже мой, Алёна, Алёна, срочно зови Виктора Николаевича, Алена, быстрее, - на пол падает картонный планшет, из-под зажима которого вываливаются всевозможные бумаги. Люди кишат по палате, снуют из угла в угол, пытаясь понять, что происходит. Кто-то ввозит мобильный дефибриллятор. Женские крики «господи» и «о боже» смешиваются в единый протяжный стон. Поздно. Уже слишком поздно. Врач констатирует смерть: 7:15 – сердечный приступ. Тело с трудом поднимают: лицо прилипло к покрывалу из-за пролитых слез, а рука, оцепенев, как это случается после смерти, сжимала чужую – еще теплую руку. Палата пуста. Тихие звуки сливаются со звенящей тишиной внутри. «Хм, сюда не доходят даже сигналы проезжающих машин», - проносится мысль по комнате. В кресле, держа одной рукой кисть мужчины, а другой подпирая невесомую голову, сидит человек. Он рассматривает пейзаж за окном: въезд в больницу, у которого курят закончившие дежурство фельдшеры, стоят, активно переругиваясь, люди, тяжело вкатываются чьи-то машины. Сверху, будто насмехаясь над ними, искрится солнечный диск, играясь в мягких парящих облаках и придавая особую яркость лазури неба. Человек поднимает предплечье и пальцами очерчивает в воздухе изгибы небесной ваты. Странно это, чувство, словно живой. Чувствуется даже тепло его руки. Переводит взгляд на кровать: «Ну вот, я же сказал, что тебя не оставлю». Впервые за долгое время он ощущает себя хорошо, абсолютно спокойно, ни одна грустная мысль не отзывается болезненно в сердце, как оказалось, изрядно барахлящем. Где-то сейчас, наверное, его тело пакуют в морге. Возникает надежда: лишь бы не разделывали, как мясо на рынке, никакого вскрытия. Он встает, подходит чуть ближе к кровати и заглядывает в чужое лицо. «О чем ты думаешь? Где ты сейчас?» Время одновременно замерло и несется с невероятной скоростью. Уверенность встретиться после смерти с его душой ослабла, оставляя их по разные стороны баррикад. Один – умер, покинул телесный мир, другой – все еще держался на грани, как человек, идущий по канату над пропастью. Стало страшно. Стало страшно, когда в палату с воем ворвалась женщина и тут же испарилась, оставляя после себя лишь несмолкающее эхо стенаний. Когда мужчина в коридоре беседовал с парой осунувшихся, измученных людей, легко приобняв рыдающую женщину за плечо. Когда ко всем ним подошел врач, толкнув дверь и пропустив посетителей вперед. Голоса живых звучали глухо – словно он слышал их из-под воды. Что-то про «попрощайтесь», «быстро», «делаете правильный выбор». Находившийся вне поля зрения человек поймал себя на мысли, что всегда считал врачей беспристрастными благодетелями, которые не должны судить что «правильно», а что «нет». Но сейчас это было не важно. Он наклонился обратно к кровати, практически упираясь собственным лбом в чужой, и легко провел рукой по щеке. «Я люблю тебя и жду тебя здесь», - крутилось на языке, но не срывалось с губ очевидное признание. Отойдя, он перевел взгляд на пару, стоявшую в углу у двери комнаты. «Мама, папа, простите меня, простите и помните, что вы – мое все. Я люблю вас, живите для меня», - он скользил между ними, тщетно пытаясь обнять рыдающие фигуры. Отец поднял глаза - секунду вглядываясь ровно туда, где стоял человек, но тут же отвел взгляд, прижимаясь губами к виску женщины. Оставалось надеяться, что у них все будет хорошо. Конечно, не должны родители хоронить детей, но хотелось верить, что его поймут. Общее горе затопило комнату. Воздух потяжелел, вбиваясь в легкие людей густой пылью. 9:58 – врачи суетились около кровати, по одному отсоединяя провода, отодвигая приборы, не давая зрителям в полной мере рассмотреть каждую деталь процесса. Последнее – трубка искусственной вентиляции выходит из горла, медсестра закрывает податливый рот. Секунда, две, три – сердце пускает последний залп и затихает, разрезая тишину долгим писком на одной ноте. В комнате никого. Боль и траур уносились мокрым следом вперед по коридору, сворачивая за угол туда – ближе к моргу. Палату насыщала только кварцевая ультрафиолетовая лампа, выжигая последние напоминания о событиях, произошедших здесь совсем недавно. Парень сидел в облюбованном им кресле, открытыми глазами цепляя солнце, раз за разом поражаясь отсутствию жжения и «солнечных зайчиков» в них. Оставалось ждать. Он чувствовал – вот-вот его должна настигнуть нега, то самое чувство, которое покинуло его около четырех месяцев назад. - Мне нужно было попрощаться, - на плечо опустилась худая жилистая ладонь. - Я все понимаю, - поворот головы – в больничной сорочке стоял ОН - долгожданный, настоящий. С его мимикой и искрами в глазах. Он. - Привет… - Привет… Давно не виделись. Я скучал, - поднимается с кресла, и, если бы мог плакать, потопа было бы не миновать. Телом к телу, так тесно, чтобы даже в призрачном мире весь воздух сперло где-то между их животами. - Прости меня, прости, - чужая голова опускает на плечо, утыкаясь в него, - я не хотел... Из-за меня теперь пришлось ум… - Не надо. Я люблю тебя, я рядом, неважно где. - Пойдем? - Угу… Ты…кхм… так и пойдешь в больничной рубашке? - Ну, мне тут как-то выбора не предоставляли, - пожимает плечами и сплетает пальцы. - Классная попка! - чуть отстав, мужчина секунду наблюдает неприкрытую филейную часть того, кого крепко держит за руку, и снова возвращается в исходное положение. - Ничего не меняется…, - усмешка растягивается на губах. Двое вышли из больницы, сцепив в крепкий замок свои руки. Свет заливал каждый уголок двора, в котором они оказались. Обогнули группу спешащих фельдшеров – на каталке у них находился явно не жилец. Оглянулись на выходящих из больницы родных – постояли, провожая их в последний раз взглядами. Прошли прямо до выезда из больницы, секунда – глаза в глаза – искренние улыбки, долгожданное чувство любви – он вышли за ворота, растворяясь в дневном теплом воздухе и лучах играющего солнца.