из весны с любовью

в воспоминаниях, которые я уже забыл, и вещах, которые сейчас я уже не узнаю, было что-то такое грустное и нереальное, словно с кассеты старого проигрывателя, но вместе с тем чарующе-знакомое. что-то такое, с чем я не был готов мириться, но что сейчас не имеет значения. *** дождь льёт с самого утра, нагоняя безумную усталость, которая, между всего прочего, абсолютно выбивает из колеи (хотя было ли все в порядке ещё до начала дождя — большой-большой вопрос). кроссовки немного промокли, оставляя на чистых белых носках слегка грязные разводы, и кенме хочется переобуться сразу после первого урока информатики, на который он, кстати, опоздал. и сейчас он сидит на третьей парте, а не на своей законной — последней, с пустой тетрадью и совершенно без всякого понимания происходящего. единственное, что он правда осознаёт, так это то, что где-то за триста шестьдесят восемь километров (что примерно четыре часа на машине или 2 часа на скоростном поезде; ага, кенма считал, и не раз) сидит такой же парень. только немного (или много, тут уж как получится) глупее, младше и с целью в жизни. «блин, кенма, тут такой тухляк. мне 15. 15. а они говорят со мной о пенсионом фонде» «всем нам в душе 50» «россия» на этом диалог заканчивается, хината и так плохо учится, а за телефон на уроках и то по шее надают (хотя можно ли назвать болтовню страхового агента уроком, непонятно. но тут с какой юридической стороны смотреть), так что кенма открывает какую-то новую рпг и уже с самого начала понимает, что смысла в ней как во всех других — ноль (как и в наших жизнях, замечает как-то куроо, танцуя тектоник одними руками у кенмы на кухне часа так в три ночи, но это ненужные подробности). дождь только усиливается, кенма думает «какого черта» и надеется, что не придётся вплавь добираться до дома. стадион у школы превращается в грязевую ванну, и козуме искренне жалеет людей, которым домой добираться этой дорогой. на нервы все больше действует звук падающих в ведро капель с потолка в коридоре. и слава богу, что кенма не пнет это ведро куда подальше и не превратит эту инсталляцию в полноценный перфоманс — завуч будет ругаться на необоснованный грохот. а жаль. на телефон приходит ещё одно сообщение и козуме отвлекается «ааааааа кенма у нас снег опять выпал, а все только растаяло(((((((» хината прикрепляет фото, сделанное втихаря (смазанные углы и случайно влезший в кадр палец и правда говорят о многом), и отправляет штук пять плачущих смайлов. кенма по снегу скучает даже очень (и не только по снегу, но он яростно это отрицает, даже не замечая, что сохраняет это несчастное фото себе на телефон в папку «шое». и откуда она там вообще взялась?) и уже в уме начинает отсчитывать свои сбережения. на билет может и хватит, но мест может не оказаться из-за матерей с бесчисленным множеством плачущих детей; вахтовиков и других рабочих. да, вот такая русская сказка о транспорте в провинции. (хотя трудно назвать его город провинцией при наличии в нем метро. но черт с ним, все города в россии одинаковые) и кенма уже где-то насчитывает третью тысячу накопленных, как звонок прерывает вереницу чисел. приходится паковать вещи очень быстро, чтоб успеть в полупустой гардероб, пока его не заполнили счастливчики, пришедшие ко второму уроку. на парте, оказывается, замазкой криво написано «такетора лох». кенма хмыкает и молча соглашается. *** я ненавижу оранжевый *** кенма молча заходит в дом, и хлопок входной двери эхом раздаётся в комнатах (он знает, что они пустые, но так хочется, чтобы нет). на настенном календаре отметка чисел опаздывает на несколько дней. с того момента, как в его жизни стало тише, дни он предпочитает не отмечать. из открытых окон, веет какой-то грустной прохладой, что хочется сегодня так долго не спать, чтоб увидеть, как ещё не взошедшее солнце освещает утреннее небо. но пока за окном — закат и блоки каменных домов, все, как один. — что здесь случилось? как-то на ломанном английском, указывая на череду бетонных муравейников, спрашивает у него знакомый из японии, приехавший за новыми ощущениями (познать бедность, наверное; ничего другого в голову даже яку не идёт). — независимость. коротко отвечает кенма. и вдруг, без лишних слов, всем все становится понятно. больше таких вопросов ему не задают. кенма будто путается в собственных ногах, босыми стопами шаркая по полу, пару раз чуть не падает. «протереть стекла» — первая мысль, когда он выходит на балкон. вверху отчего-то такой красиво-необычный небесный ренессанс играет разными красками (и серые дома, изрядно побитые временем, такие блеклые, хотя в окнах тоже краски отображаются переливами), и лужи на земле четко отражают это возрождение. и козуме кажется, что если бы он прям сейчас упал со своего балкона, то точно бы ударился лбом о дно небес. но этого не происходит, и он на балконе своего частного дома остаётся цел и невредим. пока. облака двигаются на запад, и кенма чувствует, что завтра будет жарко. прям как в этой идиотской бразилии, как по прогнозу — тридцать пять. а тут градусов пятнадцать от силы. и это только днём (и здесь наличие олимпиек у местных гопников, довольно цивильно сейчас сидящих на лавке, вполне себе становится понятным). «то облако похоже на шое» как-то резко и по-глупому отдаёт в голове и сердце неприятным ощущением, электрической волной пробегающим по телу. кенма поджимает губы и сжимает телефон в кармане толстовки, как то единственное, что позволяет хоть как-то находиться «рядом». печаль пылью оседает на рабочем столе, комоде и полках (куроо отказался приходить в гости, пока здесь не будет порядка. и это одна из причин, почему кенма так и не убрался), отчего иногда чихать хочется; и фотографии на тумбе в уже покарябанных с отколупившейся краской рамках, которые нашлись в кладовке родительской квартиры, рядом с кроватью напоминают о многом. иногда вообще не хочется видеть улыбающегося на ней человека (российская весна в душе с ее слякотью и таящим снегом хлюпает где-то внутри), но фото так и стоят на своём месте. и в своей немой грусти (не болезненной, а просто такой, в которой хочется сидеть на балконе с деревянными окнами — у кенмы пластиковые — и пить горький чай из потрескавшейся кружки) он как-то не сразу замечает тусующую во дворе молодёжь на старой скамье со старой гитарой, песнями годов двухтысячных и бутылками вишневого гаража на фоне страшных пятиэтажек. «когда то и мне было шестнадцать, и все были рядом» проносится в мыслях быстро и ненавязчиво (и здесь один человек — все. капля за целое море). и думается уже, что тоскливей быть не может. «блин кЕнМа на песке играть неудобно. когда стрим?» и все становится хорошо, будто ему до сих пор шестнадцать. *** оранжевый — мой любимый цвет *** нижняя боковушка плацкартного вагона — лучшее место, кенма в этом уверен на все сто процентов. а ещё он уверен, смотря на сменяющийся стремительно пейзаж за окном и чувствуя кончиками пальцев уже немного остывший в кружке чай, который, кстати, был просто отвратительным (в принципе как и все, с чем кенма столкнулся в последнее время. не покупайте чайные пакетики у проводников, грозит болезненным самокопанием), что россия живет скоростями. и кенма за этими скоростями не поспевает (в принципе, за людьми-звёздами и первооткрывателями тоже). но так хочется хотя бы успевать замечать, как и попытаться догнать. но это совсем наглость — просить все и сразу. поэтому приходится садиться в поезд и ехать, совсем не имея гарантий на то, чтоб успеть. но в возможности кенма цепляется крепко. россия по общепринятому и на сто процентов правдивому мнению для людей грустных, неправильных и ироничных. но не пойми неправильно. это скорее меланхолия, где порой тепло и уютно, а порой холодно и грустно. и все протекает размеренно — серьезно собираешься провести в этой дыре выходные? куроо до смеха, а вот кенма потратил на уговоры около двух дней. уикенд в обмен на пятерку в четверти по английскому (в своих ночных кошмарах уже видится эта старуха в очках и снег за окном, депрессивно и со вкусом. и нет, английский ему не по душе точно). ему не смешно вообще. — вот тебе чувства. в них и причина любого искусства. да-да, кенма грустью ранен и далее по списку. но все это совершенно неважно (как и то, что этот хрен (см. в словаре синонимов — куроо) чертов сборник цитат из песен animal джаz). но и до искусства ещё долгая дорога из терний и камней (точно не самоцветов), тропы не вымощены золотом с вероятностью в целую единицу, но кенма просто собирает небольшую сумку и садится в свой вагон. «по-мужски» — куроо поднимает большой палец вверх и провожает его взглядом. за окном уже насчиталось где-то несколько стад лошадей, может с десяток деревень (заброшенных и нет), практически все в развалинах посреди пожелтевшей травы и тонкого слоя холодного снега. и в месте, куда кенма едет, возможно холоднее, серее, дыма из труб больше и склоны круче. и он просто надеется, что все так и есть. не ошибается. шое встречает его на станции и с каким-то диким вскриком кидается в объятия. у него звёзды из глаз (у хинаты или у кенмы — вопрос), коротышка весь очень яркий и заметный, прям до тех самых искорок в глазах и стука сердца. с ним все кажется светлей, даже январская ночь. кстати, снег и правда падает большими и мягкими хлопьями, небо становится серо-белым и таким затуманенным, что даже радость встречи приобретает какой-то печальных характер. граничит между «прощанием» и «приветствием», «расставанием» и «встречей». любая болтовня сейчас выбесит, но из объятий вылезать не хочется, он и станет. тепло и ожидаемо — зачем портить момент? ветер рёбрами играет, как на арфе. только если там рвутся струны, то здесь сломаются рёбра — так сильно бьется сердце. — в моей метафизической россии всегда зима. хината подаёт голос и все снова приходит в движение: люди вокруг, снег и сам кенма тоже. смысл высказывания доходит не сразу, но как только в совершенно пустой голове все встаёт на свои места, хочется посмеяться и на всякий случай залезть в словарь. — ты оказывается такие слова знаешь? — эй! хината прыскает куда-то в шею и, наконец, выбирается из кольца рук. козуме это не нравится, сразу становится холодно и сыро, снежинки на волосах теперь стремительно тают, но деваться некуда. да и ладони замёрзли уже. *** он как свет уходящего будущего, преломляющийся на обломках заката. яркого и снежного. *** оттягивая почему-то слишком сильно душащий галстук, кенма идёт сквозь дворы мимо играющих детей, нескольких компаний подростков, сталкивается с парой пьяных бездомных и слушает подкаст на (он точно не уверен) французском. с одной стороны язык такой далекий и оставляет ассоциации с «войной и миром», где каждый интеллигент говорит элегантно и картавит (и вроде как по-другому представить этот язык невозможно). но вот во франции (это так же очевидно, как и то, что жигуль мужчины у третьего подъезда вряд ли поедет на этой неделе) на этом языке говорит каждый. даже пьяницы. конечно, некоторые пьяницы и здесь говорят на французском. так и ждёшь, пока к тебе подойдёт какой-нибудь улетевший в зюзю и начнёт «экскьюзмуа, бонжур тужур». так почти и происходит. но кенма, слава всем, кто мог поспособствовать, успел уйти. ключи летят на небольшой столик у коридора и почему-то сразу понятно — что-то не так. секунд тридцать на размышления (усталость даёт знать. в лучшие времена хватило бы семь), и теперь даже кожей чувствуется разница. в доме чисто. дышится легче. куроо. — я сказал тебе не приходить сюда. ему все равно, он лежит на диване и играет в приставку, которую недавно сам же и подарил на какое-то там событие (поэтому кенму почти и не любили. праздников не помнил, ничего не дарил, не поздравлял). хотя его дом в нескольких кварталах отсюда, его хочется выгнать, даже если на это время электрички до нужной остановки не ходят. — нанял бы себе домработницу, что ли. я должен требовать оплату за свою работу. ах да, ты все спустил на переезд. — заткнись. — грубо. в общем-то, все. сейчас кенма где-то в диапазоне между отчаянием и надеждой, так что все, на что он согласен и что связанно с куроо — попытаться его прогнать (потрачено) или просто делать свои дела на фоне его болтовни обо всем и ни о чем (поздравляю, вы прошли на следующий уровень). слышатся отрывки «а бокуто, придурок,...», «а акааши такой», «не ну ты прикинь, я аж сам офигел», где-то на фоне играют мелодии из релаксирующего радио, и банка пива стоит на подлокотнике (куроо рассказал целую историю, как он чуть не взял безалкогольное и побудил учиться на его ошибках). а кенма сидит перед ноутом, серфит вк, пьёт, а из окна панелька под облаками. на забавные истории этого идиота реагировать иначе, как закатывание глаз, цыканье и фейспалм, возможным не представляется. но сидеть в чистом доме, полным отсутствием грязной посуды в раковине и коричневых от плохого чая разводов в кружке — благодать. так что куроо приходится терпеть. нет. кенма его не терпел никогда. просто тетсуро всегда был рядом и смотрится уже как полноценный элемент интерьера. — как там твоя полторашка? а в такие моменты хочется придушить и никогда не вспоминать, что этот человек — часть твоей жизни. — сто семьдесят на двадцать сантиметров больше. (слово твой упорно игнорируем и переводим внимание на другую часть вопроса) — какая разница. будь в нем хоть все сто восемьдесят, ты бы убивался не меньше. как в воду глядит. кенму раздражает, что его так легко прочесть. — напомни, почему мы все ещё общаемся? раздражаешь. куроо вдруг поднимается, в несколько легких движений поправляет свитер и направляется к двери (и нет, не обиделся, время позднее). кенма встаёт следом, складывая на диван те несколько подушек, на которые бесстыдно приземлялась пятая точка тетсуро. — о да. именно поэтому у меня есть ключи от твоего дома. куроо активно трясёт связкой перед лицом козуме, хочется выхватить, переплавить в какую-нибудь цепочку и кинуть обратно, мол, пользуйся, всегда добро пожаловать. но ключи все же летят в карман чужой джинсовки. — напиши ему уже. я зайду в другой раз. — я сменю замки. — денег не хватит! доносится уже за пределами дома, но ещё перед поворотом к выходу из квартала. — я как птица феникс. всегда воскресаю из пепла! кенма немного повышает голос, куроо машет ручкой (допляшется, и махать уже будет нечем) и удаляется. ой ну пускай и катится (прим. сказано не со зла, но серьезно). и уже в спальне кенма решается на самый абсурдный поступок в жизни. «я буду тебя спонсировать» *** мы станем лучше, неизвестно где, неизвестно когда. я встречу его в августе неследующего лета. где-то в пределах отсутствующего адреса. в день, которого нет в месяце. *** хината везёт его непонятно куда за город, даёт один наушник и заваливается ему на плечо. кенма обнаруживает, что дышать он может только через секунд сорок, но вот пейзажи за окном немного отвлекают. хорошо. ему правда кажется, что это место действительно у черта на куличках, где мягкая земля с влажным мхом и грязной водой. почва чавкает под ногами, стопы немного проваливаются, но до цели они всё-таки добираются. перед кенмой небольшой обрыв (первый, как назвал его хината. есть и другие, только они дальше и до земли расстояние больше), он слышит, как шое щёлкает пару фото и, оборачиваясь, не видит никого. а место то красивое. странно, что сюда никто не ходит. — нас тут только двое? — четверо. хината тычет в их отражение в луже и счастливо улыбается. роскошно. — плохое, делает хуже любое движенье. — тогда двое. русское поднебесье дарит лучи закатного солнца, пока они возвращаются обратно на автобусе. замёрзшие и счастливые. но если у хинаты улыбка на пол лица, то у кенмы это только чуть приподнятые уголки губ. — променял детскую улыбку на мнимую хмурость. от хинаты это слышать необычно, но кенма соглашается без лишних слов и вопросов, смотрит в окно трясущегося транспорта. и если верхушки деревьев возможно разглядеть чуть ли не до каждой ветки, то стволы и землю смазывает невозможно, и вскоре кенма бросает это занятие. хочется в дом (и не свой). комната у хинаты небольшая, но уютная до безобразия. и посреди всего этого тепла кенма старается не вспоминать, что ему уезжать завтра в обед и пахать на пятерку по английскому. но самое тупое, на что они вообще могли потратить время из множества предложенных вариантов (класс отстойности которых базировался от одного до пяти), — просмотр тиктока. столько бреда, хороших идей с дерьмовой реализацией и просто бессмысленных роликов в одном месте кенма не встречал никогда. но в тот момент, когда в ленте появилось видео хинаты, отмахивавшегося и просящего не смотреть, становится интересно. тупой текст под тупой бит с тупым хинатой (обидам места нет. завалить пробник по русскому — минус двадцать iq всей улицы). — my hair is messy, my life too. it’s so funny, because it’s true. кенма уверен, что ничего жизненнее этого не видел. он сохраняет и закрывает приложение. на балконе становится все холодней, но, встречая закат в небольшом городке, менять ничего не хочется (в принципе, можно было бы, но зачем да, если нет). и после захода солнца они все ещё стоят, терпят колющий мороз под футболками и перетаптываются с ноги на ногу. хината указывает на звёзды, рассказывает много всего, повторяет трижды «видишь? они вон там», соединяет воздушными линиями созвездие стрельца и объясняет, как найти малую медведицу. — я не вижу звёзды, шое. зрение плохое. объяснения становятся подробнее. — может, останешься? кенме до безумия хочется, честное слово, но... — это не первое и не последнее утро, что я тебе подарю. первый поцелуй какой-то быстрый и смущающий, они, по сути, просто соприкасаются губами, но интимности в моменте столько, что, кажется, мужики с дворовой скамьи присвистнули и немного, совсем не обидно и по-доброму посмеялись. а вот кто-то прикрикнул «срам!», из-за чего на балконе они остаться просто не могли. на станции же шое провожает долгими объятиями, предупреждениями позвонить по приезду и небольшим яблочным пирогом. поворачивая голову в стороны слишком часто и убеждаясь, что никто не смотрит, быстро целует в щеку и толкает ко входу в вагон. кенма так и не смог ничего сказать. только садится на своё место и заостряет взгляд на хинате, даже после отъезда смотрит в одну точку. любому, кто спрашивал о том, можно ли сесть напротив (да, боковушки все ещё самая удобная часть поезда), хочется ответить «нет, там занято. я русский, со мной бог», чтоб никто не видел заливающихся краской щёк и бегающих глаз. и только бабушка с плацкартного места с легкой улыбкой подмечает — ты из-за него такой счастливый. и как только русские бабушки обо всем узнают, остаётся загадкой и поныне. впереди только омут из долгов, недосыпа и нервного тика, а за спиной лучшие выходные в жизни. *** а хочется просто как в деревне летом. чтоб окно и поля зелёные, озеро недалеко и ты чтоб рядом. закаты и рассветы встречать. яркие такие, как после вечернего дождя, когда дедушка на кухне говорит «к погоде». *** — хорошо быть пессимистом. либо я прав, либо все заканчивается хорошо. потому что хината никогда не будет рядом. абсолютно пьяный, но все ещё имеющий навыки остаться адекватным (этому нужно поучиться алкашам за окном), кенма припечатывается головой о стол, и куроо напротив, подставляя руку под подбородок, наблюдает за этой картиной с напускным отвращением (кенма бы ему врезал, но обстоятельства не те). сказать ему нечего, так что, поддерживая разговор лишь посторонними темами и непонятно откуда появляющимися банками алкоголя, атмосфера немного разбавляется. — делать пирсинг больно. столько крови было, прикинь. — я тоже хочу сделать пирсинг. — базаришь? — ага. в виске. желательно свинцом. куроо запускает в него мятую и пропахшую сидром салфетку и подтягивает под себя ноги. кенма прыскает, садится на подоконник и не понимает, что из возможных вариантов — пить с куроо, говорить с куроо или опять выгнать куроо — лучше всего (ах да, замки на дверях все те же). прошло уже два года, в течение которых кенма ничего, кроме редких сообщений с пожеланием доброго утра и пары вопросов, не получал. от этого грустно и беситься охото. сердце не требует перемен, любовь любовью пусть останется, а вот понятие «расстояние» (хоть это и временный фактор, но такой же противный, как весна в россии) нужно, просто необходимо и жизненно важно вычеркнуть. потому что говорят, что любовь живет три года. у кенмы юбилей. пять лет. и ему не хочется, чтобы шестой год стал последним (три на два шесть, простая арифметика, но куроо почему-то крутит пальцем у виска и треплется об этом с бокуто). кстати, когда боку-бро зовёт его кататься на санках (летом. со склона. без снега. в четыре утра), куроо сматывается и говорит, что «коротун» скоро возвращается, так что — не ссы, все по высшему разряду будет, рил ток. кенма предпочитает молча согласиться. его дом и душа — заброшенная тюрьма для личности. пока что ничего менять не хочется. незачем стараться, ведь с приездом хинаты все изменится само. минимум усилий, максимум результата. поэтому он предпочитает ждать. и дожидается. хината смеётся сквозь легкие поцелуи с таким же легким, осипшим придыханием, люди в аэропорту оборачиваются, некоторые снимают (на любое представление своя аудитория, особенно, если актеры — личности известные), хинате неловко, кенме плевать. теперь у обоих в их метафизической россии наступает лето.