Подарок

— Некоторые щенки вырастают в препротивных псин. — Вероятно, у них были на то п-причины. У щенков. Они молчат. Бриллинг щёлкает зажигалкой и медленно затягивается сигаретой, то и дело косясь на наглухо застёгнутого Фандорина, чей силуэт чётко прорисовывается на фоне косых штрихов дождя. Эраст Петрович — по имени назвать уже не получается, язык не поворачивается — не курит. Он перебирает чётки из зелёного камня в руках и прислушивается к чему-то внутри себя. Отстранённый. Чужой. Бриллинг никогда его таким не видел. Слухи ходили самые разные, зачастую невероятные даже по меркам экзорцистов и всей этой заварушки с Адом. Седые виски выглядят не седыми. Они похожи на серебряную ленту, которую ради импозантности нацепил на себя молодой мужчина. Красиво, эстетично, прекрасно. Только сути не меняет. Седина остаётся сединой. Эраст Петрович вдруг выглядывает из-под навеса, ловит в ладонь холодные капли дождя и растирает. Затем неторопливо откладывает зонт на каменный выступ здания и уже двумя руками чётки перебирает, прикрыв глаза. Словно через них с той стороной связываясь. Бриллинг молчит. Любуется. Дым выдыхает вместе с сожалением — жаль щенка того, талантливым был, горячим. Вырос не менее талантливой, но всё-таки псиной. Холодной, кусачей, равнодушно взирающей на весь этот мир с его проклятым равновесием, ангелами, демонами, одержимыми и полукровками. Сигарета выгорает до фильтра и обжигает пальцы. Ловким щелчком Бриллинг отправляет её в урну. А потом слышит тихий, но не менее оглушающий будто бы стеклянный стук. — Нервничаете, Эраст Петрович? — Скалит зубы в насмешливой улыбке Иван. Эраст Петрович чётки рассматривает и вновь бусины друг о дружку ударяет. Затем невероятно стремительно поворачивается и шагает к Бриллингу вплотную. А на лице странное, непонятное выражение, после которого почему-то улыбка с губ стекает вместе с дождём. — На п-память. Думаю, наши дела больше не п-пересекутся. — И ладонь его обхватывает, успокаивая обожжённые пальцы прохладой каменных чёток. — Даст Бог, свидимся. Пути Господни неисповедимы, слышали, Фандорин? Бриллинг в глаза его смотрит и ничего не понимает. Есть какое-то выражение, непривычное, неясное. Брови в ответ насмешливо приподнимает, потому что правда смешно — в верном псе закона сентиментальность проснулось? Лживо выглядит, Эраст Петрович, не старайтесь. Но чётки принимает, спрашивает только: — Камень? — Нефрит. Вот и поговорили. Фандорин ещё несколько мгновений в лицо всматривается и отпускает руку, отворачиваясь, подхватывая зонт. Бриллинг спокойно смотрит ему в спину, когда Эраст Петрович, не раскрывая зонта, выходит под ливень, тут же портя свою идеальную причёску. А потом вдруг оборачивается, усмехается до странного весело. Мокрые чёрные пряди лицо обрамляют, ещё ярче серебряные виски выделяя. Козыряет от пустой головы, словно юнец, правил не знающий, и говорит: — Ну, не прощаюсь. Уходит, так и не раскрыв зонта. Бриллингу ещё долго чудится среди дождя тёмная точёная фигура. Красивый сукин сын. Эффектный. Не меньше Бриллинга эффектный. Новости среди таких, как он, разносятся быстро. Без этого они работать не могут. Бриллинг помешивает трубочкой вырвиглазного цвета коктейль и слышит краем уха диалог порядком подвыпивших московских коллег: —… Страшная трагедия. Дети по счастливой случайности в этом взрыве не пострадали. Конечно, по сироткам плакать бы не стали власти, но от этого лишь страшнее. Помнишь того фантастически везучего сукина сына? — Ты про кого сейчас? — Тот самый, который с седыми висками уже ходил, даже когда усы расти не начали. Бриллинг замирает и вслушивается внимательнее. И холодеет. — Фандорин? — Ага. Так вот он там и взорвался. Вместе с почти легионом демонов, в Ад их отправил и запечатал. Собой. Детей спасти вроде как пытался. Из наших крыса была, которая туда демонов привела. Ну, так поговаривают. — Жаль. Высокомерный сукин сын, но талантливый, этого у него было не отнять. У него же жена осталась? Такая молодая, а уже вдова… Дальше Бриллинг не слушал, сражённый внезапным ужасным осознанием. В том взгляде была грусть. Грусть того человека, который стоял напротив него под дулом револьвера и отчаянно звал «шеф!», пытаясь достучаться до спятившего, как ему казалось, Бриллинга. Живого такого человека, яркого, чувственного. Настоящего. Щеночка доверчивого, который к людям до последнего тянется. Иван похолодевшими вдруг пальцами касается едва тёплых бусин чёток, лежащих в кармане пальто. Удивительно, как только не вывалились. Бриллинг про них совсем забыл. Действительно, подарок. На память. Коктейль остаётся нетронутым.