Almond Latte

Sing me songs you wrote before I tell you this my poison prince You'll soon be knockin' on heaven's door (Amy MacDonald - Poison Prince)

Звякнул колокольчик на входной двери, и холодный ветер взметнул волосы юноши за стойкой. Закончив вытирать чашку, тот поспешил обслужить посетителя, и глаза его сначала удивлённо распахнулись, а затем игриво прищурились, когда он присмотрелся к гостю. — О, к нам пожаловал сам Маэстро. Чего желаете? Взгляд Сальери распознал в ответ бывшего студента — того самого, который отчислился пару месяцев назад, а теперь, получается, наливал кофе напротив академии. Личность неординарная и спорная, и от того незабываемая. — Латте, пожалуйста. — Сахар? Корица? Сироп? — Миндальный есть? Тогда его. — Вам здесь или с собой? — Здесь. — Что-то ещё? — Нет. Сальери расплатился и сел за столик у окна. Не прошло и пяти минут, как Моцарт, о чем-то договорившись с напарником, уселся напротив. Сальери со вздохом закрыл книгу. — Как Ваша работа? — Моя работа замечательно, спасибо. — То есть как всегда? — Именно. — И Вы всем довольны? Сальери не сразу нашёлся, что ответить: чувство субординации у юного Моцарта отсутствовало напрочь. — А Вы сами-то довольны? — Более чем, — невозмутимо ответил Моцарт. — Не жалеете, что… ушли из академии? — Давайте будем честными — об этом жалеете только Вы. Это было почти правдой. Большинство преподавателей его недолюбливали, и на то были причины. — Вы могли бы стать отличным музыкантом, — сказал Сальери немного погодя. — Да? Я никогда не слышал от Вас похвалы на занятиях. — В основном из-за Вашего… неподобающего поведения. — Вы хотели сказать «отвратительного»? — закатил глаза Моцарт. — Неужели это для Вас на первом месте, а не музыка? — Для того чтобы провести занятие, нужно, чтобы Вы как минимум его не срывали. Моцарт откинулся и рассмеялся: — Вы все такие невыносимо скучные! Сальери отставил чашку. Конечно, это не с ним что-то не так — что-то не так со всеми вокруг. Манжеты белой рубашки были забрызганы кофе. Очаровательный короткий фартук, скошенная бабочка на шее, грязные ногти. На носу едва заметная россыпь веснушек, а глаза и улыбка полны жизни и страсти. Если бы только ходил на пары, если бы не опаздывал, если бы общался чуть тише — цены бы не было. Но конфликтность сделала свое дело. Ещё один посетитель зашёл в кофейню, и, прежде чем уйти, Моцарт бросил насмешливо: — Не забудьте про чаевые! *** Когда Сальери пришел в другой раз, Моцарт узнал его ещё с порога. Он облокотился на стойку и проговорил с придыханием: — Вам миндальный латте? — С собой, — кивнул Сальери. Моцарт прищурился. — Не напомните?.. — Антонио. — Тони, — сказал Моцарт, выводя маркером буквы на бумажном стакане. — Вольфи, — парировал Сальери, и Моцарт вздрогнул, а его рука остановилась. Его щеки едва заметно порозовели. — Неуютно, правда? — Я думал, Вы не помните, — негромко ответил Моцарт. — Но я вовсе не против, — продолжил он, подмигнув для верности. Сальери решил даже не спрашивать, что все это значит. *** В аудитории было полутемно — занятия закончились поздно, студенты уже разошлись, и Сальери тоже собирался домой. Пахло старым деревом и лаком, паркет скрипел под шагами. Свет из коридора высветил портреты композиторов на стене — на пороге стоял Моцарт с бумажной подложкой для стаканов. — Я не опоздал, — заметил он, и, пройдя мимо Сальери, поставил кофе на стол и скинул с себя пальто. — Не думал увидеть Вас в этих стенах. — Соскучился по фортепиано, — объявил Моцарт, усаживаясь за инструмент. Сальери прислонился к столу, отпивая кофе и внимательно следя за пальцами Моцарта, выжидая, когда он коснётся клавиш. И когда они, наконец, легко нажали, прикрыл глаза. Музыка Моцарта была холодной рекой, бежавшей по извилистому руслу: она обтекала камни, журчала на мелководье. В неё окунали ветви растущие вдоль берега деревья, они же укрывали её резной тенью, пряча в глубине леса от посторонних глаз. В ней мелькали серебряные рыбки, из неё пили птицы, на поверхность падали семена трав — она давала жизнь, давала силу. В ней отражалось небо. Сальери открыл глаза. Моцарт, обернувшись, смотрел на него — его руки двигались сами по себе, завершая мелодию. Его музыка не была заученной последовательностью нот — это было цельное произведение, звучавшее в голове Моцарта наперёд его собственных пальцев. Ему не нужно было знать теорию, чтобы сочинять — он просто знал, как будет правильно. Сальери ненавидел его в этот момент. Отливающую голубым светлую кожу, улыбку с острыми клыками, блеск глаз. — А Вам действительно нравится, — сказал Моцарт, опуская крышку и соскакивая так же стремительно, как ворвался сюда, нарушив покой. — Ведь Вы с детства занимаетесь музыкой. Почему бросаете именно сейчас? — Мой отец никогда не спрашивал меня, хочу ли я этого, — ответил Моцарт дерзким тоном, застегивая пальто. Сальери горько усмехнулся. — Мой отец и думать не хотел, что я займусь музыкой. И дело было даже не в том, что Моцарт не хотел заниматься музыкой — он был полон энтузиазма. Просто он ненавидел, когда его заставляли, подгоняли под рамки, просто кроме музыки он хотел жить, он хотел творить сам по себе и без каких-либо ограничений. — Как Вам миндальный латте? — Замечательно, благодарю. Моцарт подошёл ближе к Сальери, поправляя шарф и засовывая руки в карманы — близко настолько, что тот даже в полумраке смог различить веснушки на его щеках. — А хотите попробовать карамельный раф? — прищурился он, слегка поднимаясь на цыпочках. Сальери замер, понимая, но не находя ответа; он прикрыл глаза и позволил этому случиться. Поцелуй был быстрый, мягкий, трепещущий — то ли от волнения, то ли от нетерпения. И кофе Моцарта правда был слегка переслащен сиропом. — Пойдёмте, Вы же не собираетесь остаться здесь после закрытия? — спросил Моцарт, уже стоя за порогом кабинета, и лишь тогда Сальери опомнился. *** — Подождите! — выкрикнул Моцарт, когда Сальери выходил из кофейни. Тот замер у двери, ожидая, пока Моцарт накинет пальто и выбежит вперёд него на улицу, оставляя помощницу одну за стойкой. Моцарт отошёл за угол, доставая из кармана пальто вейп; Сальери в ответ достал сигареты. Они обменялись многозначительными взглядами. Моцарт затянулся, выдыхая облако пара, и Сальери усмехнулся: оказывается, он не только переслащенный кофе пьёт, он ещё и парит что-то фруктово-ягодное. — Смотрю, Вы предпочитаете классику? — А Вы, похоже, поддаетесь веяниям моды, — парировал Сальери, зажимая в губах сигарету и пряча в ладонях пламя зажигалки от пронизывающего ветра. Это особенный ритуал — выбежать, не застегнувшись, на улицу, пусть хоть на мороз, чтобы получить дозу никотина и со спокойной душой вернуться в тепло. Только вот Сальери пойдёт дальше. — Зато мусора куда меньше, — сказал Моцарт, присаживаясь на выступ в фасаде здания. — От сигарет бычки повсюду. — В самом деле? А как же аккумуляторы? — Их можно сдавать, — возразил Моцарт. Справедливое замечание. Они постояли молча. — Вы ведь поете. Не боитесь испортить голос? — Мне уже можно, — пожал плечами Сальери. — Вот значит как, — усмехнулся Моцарт. — А мне было бы жаль испортить такой вокал. — Теперь вы все-таки признаете мою технику? — Ох, Маэстро, я никогда не сомневался в вашей технике или в вашей музыке. Я лишь выражаю недовольство вашими педагогическими компетенциями. Сальери быстро затушил сигарету и, протянув руку, поправил галстук на шее Моцарта. Она куда лучше смотрелась бы на нем, как на артисте. *** Кофемашины и посуда были вымыты, стойка протерта. Свет выключен, входная дверь заперта. Фартук откинут на ближайший столик. Моцарт сидел на его коленях, утыкался в плечо и шею, пытался расстегнуть непослушными пальцами пуговицу на рубашке, целовал его коротко и неглубоко, со сладким привкусом на языке. Он был насмешливым и дразнящим, он цепко ухватился за петельки неравнодушия внутри Сальери и без зазрения совести вытаскивал их наружу. Темнота съедала черты их лиц, превращала в расплывчатые черно-синие маски — невозможно было по ним распознать эмоции. Но это дыхание на ухо, эти невесомые прикосновения губами к шее и переплетения пальцев — Сальери прикусывал губы, чтобы не раствориться под этим всем, чтобы вернуть себя в реальность и отрезвить. Он обнимал гибкую спину, притягивал Моцарта за мягкие волосы для очередного поцелуя и терся щетиной о пахнущую молоком кожу. — О, Маэстро, — тихо засмеялся Моцарт, поначалу вздрогнув от ощущения ладони на собственном паху. Сальери вскинул голову, опасаясь наткнуться на отказ, но наткнулся лишь на очередную лукавую улыбку, и, медленно пропуская руку под ткань грубой джинсы, продолжал смотреть на эти тонкие, невероятно красиво оформленные губы, чуть приоткрывшиеся, обнажившие белые зубы, чтобы впиться в нижнюю из них. Моцарт смежил ресницы, касаясь лица Сальери, и тот, слегка повернувшись, принялся целовать кончики пальцев, короткие ногти, и, вобрав в рот, ласкать их языком. Моцарт сжал на его плече вторую руку, заерзал бедрами, подаваясь на прикосновения, и издал несмелый, сдающийся стон. — На колкости Вас не осталось? — спросил Сальери, выпуская его пальцы, длинные, тонкие, и укладывая в них собственное лицо. Глаза Моцарта сверкнули, будто ему было, что ответить, но он уткнулся в его шею, одаривая маленьким болезненным укусом, прежде чем прошептать: — Вам повезло, что я больше не Ваш студент. — Но я все же заставил Вас быть послушнее, — ответил Сальери, почти не скрывая самодовольства. 24.09.2019-23.03.2020