Падший

Белая голубка взмахнула крыльями и упорхнула ввысь, к таким же белоснежным облакам, унося с собой тихие молитвы, что срывались с уст прихожан в доме Господнем. Прохладный летний ветерок блуждал по узким улочкам, меж домами и кронами деревьев, пробирался через узкие щели здания и колыхал пламя свечей, заставляя огонёк дрожать в танце. Люди учтиво склонили головы, очищая сознание от всего мирского, наполняя измученные сердца благодатью, что витала в храме. Дженес Флаттери - уже немолодой священник, проводящий службу и ищущий украдкой одно божье создание среди собравшихся под одним сводом. Он подносит руки вверх, прося спасения душ присутствующих, но сам молит об одном: увидеть блеск в чужих, но уже столь родных, желанных глазах. Бренность существования перестаёт казаться такой скучной, когда веки опускаются и перед взором предстаёт лик спасителя. Но вовсе не Бога в привычном понимании. Это идол. Живое воплощение идеала. Если не божество, то точно ангел, спустившийся на греховную землю, неся истину в изящных руках. Очередной испещрённый ровными чёрным буквами лист цвета слоновой кости переворачивается, и глубокий смысл сыплется изо рта преподобного приятным баритоном, лаская уши слушателей. Часовая стрелка на наручных часах Флаттери сдвигается вперёд, когда последнее слово было сказано и служба подошла к концу. Дубовые лавочки начали редеть, оставаясь пустовать до следующей службы или визита паломника. – Извините, святой отец, вы не могли бы... – Дженес прищуривается, сверху-вниз смотря янтарными глазами на подростка, что нервно переминается с ноги на ногу и неосознанно теребит в руках свисающий шнурок из капюшона черно-фиолетовой толстовки. – Да, сын мой, ты что-то хотел? – тень удовлетворения на секунду озаряет немного морщинистое лицо и так же быстро испаряется. Новопришедший набирает воздуха в грудь, продолжая изучение однотипного орнамента плитки на полу. – Да. Вы не могли бы исповедовать меня? – уголок губ чертит линию к старому ожогу на щеке, что остался клеймом по молодости, примерно в годы парня стоящего перед человеком в темной сутане. – Конечно, прошу, – тон слишком сладкий, слишком приторный, слишком убедительный, чтобы отказаться. И вот он, Вёрджил Сайкс, ступает по столь знакомому пути и наблюдает, как складки одежды качаются в такт движениям настоятеля. – Что беспокоит тебя? – спрашивает падре, когда лишь неясный силуэт темной фигуры пробивался сквозь решётку, что отделяет кающегося и священника. Вёрджил никогда не любил тёмные и узкие пространства, и сейчас желание броситься со всех ног к выходу, на улицу, боролось с потребностью быть услышанным и понятым хоть кем-то. – Я согрешил, святой отец. – Все мы не без греха, но в чем твоя провинность? – подросток молчал, как и молчали старые стены этого места, вобравшие в себя запах нежного ладана, липкого воска, негромких молитв и отчаянных признаний. – Я снова думал о том, как хочу лишить себя жизни, – язык с усилием поворачивается, произнося эти слова, и они падают точно камнями под ноги, пока кто-то с чистой душой не поднимет и не бросит этот же камень обратно в него самого, – Каждое утро начинается не с молитвы, а с вопроса: зачем все это? И я не нахожусь с ответом. Дженес вслушивается в хрипловатый голос парня, и для него это сладостное пение хора ангелов. Они не впервые сидят на своих местах, играя роли слушателя и рассказчика. Уже полгода, как Сайкс приходит на чтение священного писания, после исповедуется и уходит бороться с внутренними демонами с новыми силами. Паутина слов и фальши все большим слоем ложится пеленой на гетерохромные глаза подростка, и тот становится слепым до беспомощности, внемлющим только словам священника, а тот лишь предоставляет очередную дозу успокоения для души, как наркотик, будучи полностью уверенным, что его неземной гость вновь переступит через порог костела, ища спасения именно в его компании. Во власть Дженеса попала заплутавшая пташка, сбившаяся с праведного пути, и он стал для неё маяком, ярко сияющим обманчиво-спасительным светом, что в конце концов приведёт к гибели. Наблюдать за парнем интересно, захватывающе. Давно забытый интерес к людям возгорается ярым пламенем, стоит взглянуть на это совершенное несовершенство, а желание изучать помогает подниматься утром с кровати и возвращаться к осточертевшей рутине. – Бог посылает нам испытания, зная наш предел, – он играет, переставляя буквы на свое усмотрение, и направляет чужой взор в нужное русло, – Мы слабы телом, но наши дух и вера крепче камня, пусть иногда мы и тонем в мирских заботах, забывая все, чему нас учил наш отец. Я отпускаю твои грехи, сын мой. Флаттери смотрит на белые перчатки на своих руках, что скрывают грубые рубцы ожогов, и представляет, как подушечки пальцев скользят по молодой нежной коже сидящего напротив. Как чертит линией замысловатые знаки, понятные лишь ему, и останавливается возле адамового яблока, рельефом выпирающего на тонкой шее. Как продолжает свой путь, поднимаясь вверх, к лицу, большим пальцем огладив контур бледноватых уст, как надавливает на нижнюю губу, приоткрывая чужой рот. Он заберёт все переживания, укроет подолом от невзгод и подарит забвение страдающему в своих объятиях. Но падший всё чаще смотрит в небеса грустным взглядом, отчаянно тянется обратно, в желании покинуть прогнивший мир людей. Дженес хватает Вёрджила за тонкое запястье и одергивает на себя, не позволяя сделать шаг в бездну: ослеплённый мирскими радостями простых людей, ангел не замечает, что в своем греховном танце удовольствия приближается к пропасти. Взлёт – это падение. Святость превращается в порочность, вода – в вино, блаженство - в мучение, праведник – в грешника. Часовая стрелка оставляет ещё один час жизни позади, пока двое сидят, разделённые моральными принципами и тонкой перегородкой исповедальни. Когда белые перчатки ловят белоснежные крылья, тогда мир замирает и отходит на второй план, остаются лишь усталые глаза, повидавшие жесткость и несправедливость, смертельная бледность лица и глупая толстовка в черно-фиолитовых пятнах. Руки змеями обвивают хрупкую шею, притягивая жертву к себе, и Сайкс укоризненно глядит в небо, проклиная свое падение и моля о прощении. – Путь на небеса закрыт для нас обоих, – одними губами шепчет священник, склоняя голову набок, – Мы оба свернули не на тот путь, поддались сладким речам бесов собственных желаний. Помечены тяжелым клеймом, выжженным на сердце, служившем нам якорем в одно время, а в другое – грузом, что утащит наши души в геенну огненную. И даже если ворота эдема отопрутся для тебя, простив твои пороки, я не позволю упорхнуть своему совершенству. Спокойный взгляд Дженеса провожает Вёрджила. Именно сейчас первый уверен, как никогда, что скоро настанет последняя исповедь. Белая голубка так и не поднялась в небеса: сбитая детьми из рогатки, безвольным камнем полетела вниз.