my bad habit

— Чувак, если ты продолжишь тут торчать, то сольёшься с обоями и победишь в игре в прятки. — Что? — Ремус невидящим взглядом ищет источник голоса, всё продолжая игнорировать существование Сириуса, на что тот фыркает от злобы или смеха. — Мне пришлось разговаривать с твоей мамой! Ты вообще это себе представляешь? К счастью, я слишком обаятелен для отказов, — парень кидает кожаную куртку на ближайший стул, бесцеремонно устраиваясь рядом с Люпином, который сразу же шарахается. — Хей, ты чего? Молчание. — И это ты меня называешь ребёнком! Я всё ещё тебя вижу и даже слышу как ты дышишь, поэтому давай без всего вот этого. Просто признайся — что я сделал не так? Лунатик неуверенно мнёт край одеяла, которое теперь никак нельзя было вытащить из-под Блэка и закусывает губу. Они познакомились совсем недавно, случайно оказавшись на одном праздновании дня рождения. В толпе Бродяга выхватывает взглядом русую кудрявую макушку, спрятавшуюся в углу (слишком по-интровертски), выбирая очередной жертвой для пустых разговоров. Но он ему понравился. Чертовски понравился. И Сириус сразу же придумывает ему эту дебильную кличку, когда они стоят на балконе ночью, выкуривая одну сигарету за другой. Ремус никогда раньше не курил. Переписки, пара звонков и целая одна прогулка, о которой сейчас пришлось пожалеть, ведь он знает его дом. И, во имя всего святого, теперь и маму! Да ещё и ведёт себя совершенно распущенно, словно живёт здесь хотя бы пару лет. И как же хреново понимать, что Блэк отлично вписывается в интерьер. — У тебя, конечно, милая комната, но пойдём на свежий воздух, я вижу, что тебе некомфортно, — Бродяга морщится, ведь за короткий срок успел привыкнуть к пареньку, чувствуя его особенно домашним и заботливым, хоть и переполненным сарказмом, когда не волнуется. А он почти всегда волнуется. Они договорились снова встретиться. Только вот в последний момент Люпин сказал, что не может. Буквально в самый последний момент, когда увидел знакомую фигуру за окном, попутно натягивая свитер, а потом резко понял, что человек, находящийся так близко сейчас, уже вызывает бурю эмоций, которые пора было бы остановить, пристыдить, прекратить, ведь, серьёзно, зная пару недель невозможно настолько сильно впасть в это безумие, когда в животе что-то приятно переворачивается и горлу становится теплее, стоит только произнести «Лунатик». И возможно ли станет сдерживаться, когда ты можешь рассмотреть его глаза и услышать запах? Нет. Его руки трясутся. Но он встаёт, собираясь послушаться, ведь терять этого человека — идиотизм, этого никогда не должно произойти, потому что Ремус читал много книг, а это уберегает от старческого маразма, который уже непременно начинает наступать, когда тебе целых шестнадцать. Они бесцельно идут уже несколько минут по дворам, не проронив ни слова. Для Люпина любовь всю жизнь являлась химическим дефектом человека, который успешно удавалось игнорировать всё это время. По крайней мере, в его фантазиях, вызванных только крайним одиночеством в некоторые моменты, это не происходило так быстро. Не могло произойти так быстро. Или это была лишь привязанность, потому что, вау, первый раз кто-то был настолько добр к нему? Но волосы Сириуса правда выглядят восхитительно, их обладатель, кстати, прекрасно об этом знает, а губы, постоянно вытягивающиеся в очаровательную улыбку, манили больше всего. Это невозможно. — Прекрати, — строго говорит Блэк, нахмурившись, останавливая его, ухватив за запястье. — Ох, — Лунатик вырывается, но лишь для того, чтоб прикрыть лицо ладонями. — Я знаю, что веду себя максимально глупо, прости. Пожалуйста. Кажется, парень немного удивлён подобным заявлением, даже немного отшатывается в сторону, недоверчиво уставясь на эту уже родную русую макушку. — Всё в порядке, просто не мог бы ты объяснить? — Мм... Это максимум, который может выдавить из себя юноша, собирается с силами, чтоб выдавить из себя милую улыбку, в которую сам постепенно начинает верить. — Я могу показать одно место, что охуеешь, серьёзно. Бродяга поражённо вскидывает брови, но, немного замявшись, всё же сдаётся, следуя за ним.

***

Если бы кто-нибудь сказал Ремусу Люпину два месяца назад, что он начнёт курить, пусть и не за свой счёт, а лишь стреляя сигареты, когда придётся, перестанет аккуратными стопками складывать книги и читать их, открывая так, чтоб корешок вообще не хрустел, что раньше не допускалось и считалось высшим преступлением, а ещё и выпросит деньги на косуху, то он, верно, отправил бы этого сумасшедшего как можно дальше, не желая слушать подобный бред. Но прямо сейчас они лежат на полу его комнаты, закинув ноги на низкий столик, где-то в углу скомканная одежда, что так сильно противоречит натуре её обладателя, в лёгких снова дым, который выходит из рта замысловатыми узорами и становится так плевать, если его вредная привычка станет обнаружена родителями, ведь она не так страшна по сравнению с другой. Сириус Блэк — вот его самая вредная привычка. Бродяга в один день притаскивает плакат с Фредди Меркьюри, чёрный лак для ногтей и бутылку вина, потому что пива терпеть не мог. Он подводит глаза прямо здесь и сейчас, зная, что ему нравится за этим наблюдать, а потом кидает флакон и вытягивает свою руку, демонстрируя немного отросшие ногти, что, возможно, стоило некоторых усилий, ибо Сириус предпочитал их сгрызать. Его глаза зажигаются интересом и предвкушением, когда тонкие пальцы обхватывают чужую ладонь, флегматично нанося слои покрытия. И потом с энергией, присущей только ему, скачет по комнате, пытаясь высушить как можно скорее. — Когда вернётся твоя мама? — задорно спрашивает Блэк, прищурившись, на что другой парень жмёт плечами, бормоча что-то про запас в четыре часа. Пробка с некоторым усилием, но покидает горлышко бутылки. Первый обжигающий глоток приятно ударяет в голову, обволакивает горло, проникая в желудок, но заставляет сморщиться от того, как же это кисло. Но приятно. «Как и с Бродягой», — проносится в мыслях Лунатика, которые сразу же отгоняет расслабленным жестом руки, над чем смеётся Сириус, замечая. Хреново понимать, что твой лучший друг становится только привлекательнее с каждым днём. Забитый Ремус, болезненный, шарахающийся от каждого резкого движения, являвшийся объектом нападок местных хулиганов, да и просто аутсайдер, с которым никто особо не общается, вдруг начинает вкушать жизнь. Издевательства прекратились, как только Блэк встретил его после школы, удержавшись от избиения других мудаков только лишь потому, что Люпин очень попросил. Но видеть этот источник всего самого лучшего и невероятного, отдающего себя полностью, такого незамысловатого, простого и открытого — адское мучение. Но, видимо, Лунатик мазохист, раз ему это настолько нравится. Ощущать неровное биение сердца во время каждого прикосновения, но научиться не страдать по этому поводу, а получать настоящее удовольствие. Ему нравилась эта игра. И с одной стороны хотелось как можно скорее прийти к финалу, но с другой — вдруг весь азарт сразу же пропадёт? Вдруг всё остынет в один миг, наполнив атмосферу полнейшим безразличием. Вдруг? Ведь после достижения цели становится скучно продолжать, уже добившись своего. Бродяга склонился над его лицом, выжидающе высматривая. — Что? — нахмурившись, вопрошает Ремус, догадавшись, что, видимо, друг задал вопрос. Он слишком занят своими мыслями и тем, что вино сейчас не у него в руках. За два месяца стал равнодушнее, запрятав сентиментального себя куда-то гораздо глубже, чем кто-либо мог дотянуться. Даже он сам. Но никто ещё не отрицал того факта, что эта романтическая его часть, начитавшись сладких историй, вырывается наружу. Ему правда нравился Сириус. Особенно имя. Особенно завязывать его волосы в хвост. Особенно лежать с ним так близко, ощущая разливающееся по груди приятное тепло, вызванное самыми светлыми чувствами. — У тебя есть ещё такие свитера? — Блэк касается тёмно-синего и растянутого, но любимого, сбившегося в одну сторону, поэтому оголяющего узкое плечо. — Посмотри в шкафу, — опускает уголки губ вниз, наконец потушив сигарету о собственную руку, тихо прошипев от боли. Парень слишком долго возится там, прикидывая то, в чём будет как можно комфортнее, но в итоге останавливается на совершенно простом чёрном джемпере, относительно новом. И стягивает с себя футболку, заменяя на более комфортную одежду. Люпин наблюдает за всем этим сверху вниз, задрав голову, что не остаётся без внимания, выраженного в усмешке. Бродяга заваливается на чужую кровать, приглашающим жестом хлопая рядом с собой. Лунатик сбивчиво мнётся, но потом нехотя встаёт с пола, делает несколько мощных глотков вина и ложится рядом, тут же оказываясь в крепких объятиях. Подобное происходило первый раз. И сердце предательски превысило привычный ритм именно в тот момент, когда Сириус прижимается ухом к его груди, а Ремус на автомате начинает перебирать его волосы, пропуская меж пальцев. Блэк слишком близко. Непозволительно близко. — Раньше от тебя пахло лучше. — Мне стоит спросить о том, что изменилось или лучше поинтересоваться, зачем ты меня нюхал? — Люпин морщится, но всё внутри него ликует. — Мм, просто это чувствовалось, сейчас насквозь провонял табаком. — Я думал, что тебе нравится. — Да, только ты сам не свой. — Что ж, это ты меня таким сделал. — Что за дерьмо? — Бродяга отрывается, сверкнув глазами, но потом повнимательнее вглядывается в лицо друга, пытаясь распознать всё то, что тот скрывает не слишком тщательно, как стоило бы. И, зажмурившись, начинает смеяться, заливисто, лающе. Лунатику всё равно, пока он продолжает смотреть на эти губы, расползающиеся в улыбке. — Только у тебя появилось больше веснушек — чаще выходишь на улицу. Тоже хочу. Думаешь, мне бы пошли? — Забирай, — пожимает плечами, прикрыв глаза. И вздрагивает, когда чувствует совсем лёгкий поцелуй на середине носа, а затем следующий, но на левой щеке, на правой, на веках. И с каким-то остервенением перехватывает запястья Сириуса, вперившись в него почти злобным взглядом, на который тот пьяно хихикает. — Я тебя ненавижу, — процедил сквозь зубы Ремус, тут же впиваясь в чужие губы со всем желанием, копившимся всё это время, со всей страстью, выплёскивающейся наружу в этом безропотном порыве, когда контролировать себя так тяжело и невозможно. Воздуха всё меньше. — Люби-ишь, — протягивает Блэк в ухмылке, когда вынужден оторваться, запечатлев её в памяти Лунатика навсегда. Ремус Люпин слишком поменялся за последние два месяца, но Сириус Блэк в теперь слишком частых прикосновениях доказывает, что это было вовсе необязательно.