Соулмейты — это люди, связанные душой. Она у них одна на двоих. Вместе двое — половинки, два осколочка, что после воссоединения становятся одним целым.
К половинке тянет особо, человек, лишь взглянув в глаза, чувствует сильное и неконтролируемое влечение, которое со временем перетекает во влюблённость, а потом и в настоящую любовь. Соулмейта можно встретить по исполнении четырнадцати лет, а раньше — только в одном случае: родственной душе есть четырнадцать и она нашла младшую. Если прикоснуться к нему, то день встречи, а точнее, первого касания, будет повторятся снова и снова, пока две половинки не поцелуются. Этот период называется петлёй.
Априори известный факт (недоказуемый, своего рода аксиома): этот день бесконечен, петля может быть вечной — даже в случае смерти человек наутро проснётся в том же месте, в то же время, где и проснулся прошлым днём. И все последующие события будут происходить в точности, как в прошлый раз. Но так как человек ведёт себя каждый раз по-разному, исходы могут отличаться.
Если в петле поцеловать не своего соулмейта, день повторится; не поцеловать — тоже. Выходов нет никаких, кроме как искать свою половинку. А так же, при его поиске нельзя целовать двух и больше.
Петля действует на человеческий разум многогранно, точнее, зависит от количества дней, проведённых в ней. Человек, проходя одно и то же раз за разом, начинает видеть себя со стороны и подмечать свои недостатки, изменяясь в лучшую сторону, но это если проходить ней несколько дней, неделю в крайнем случае. Петля при долгом повторении провоцирует сильное психическое давление, и, в конце концов, пребывание в ней более нескольких месяцев начинает сводить человека с ума. Для бывших в петле долгое время существуют люди, занимающиеся их проблемами: особые психологи, психотерапевты, психиатры, специализирующиеся на соулмейтах. Петля опасна, может вызвать серьёзные психические расстройства, депрессии и фобии.
Рекомендуем прочесть книгу «Во время петли. Что лучше делать, а что не стоит. 1000 и 1 совет».
Только одна сторона попадает в петлю и определяет своего соулмейта. Чаще всего в неё попадают мужчины. В однополых парах — это те, в которых дух сильнее, а разум холоднее. Считается, что природа определяет их таким образом, чтобы время, проведённое в петле, было как можно более безопасным для психики.
Но бывают очень редкие случаи, когда двое попадают в петлю. Такие лишь миллионны. За целую историю всего мира зафиксировано только несколько десятков тысяч подобных пар.
У таких родственных душ особо сильна свя…
— Слушай, двавай спи уже, — прерывает ночное чтение Чон Хосок.
— А?.. да… ага, спокойной ночи.
— Не надо тут мне этого. Ложись спать.
— Иди в жопу, хён. Ложусь я, ложусь…
Ему вставать в одиннадцать часов тридцать семь минут. Не в шесть.
***
Каждый сорок восьмой человек на планете имеет соулмейта одного с ним пола. А с ним и родственная душа, в результате чего каждый двадцать четвёртый человек — гей или лесбиянка. Это факт.
Чон Чонгук сказал бы себе: он точно
не хочет быть двадцать четвёртым. Первым, вторым, десятым, шестнадцатым, сотым — да пожалуйста, но не двадцать четвёртым, сорок восьмым и не семьдесят вторым.
Чонгук любит хрупкие женские тела: худенькую талию; впалый животик вместо восьми кубиков с, возможно, скрытым девятым, как у лего-Бэтмена и длинные мягкие волосы. Чонгуку нравятся стройные элегантные ножки в милых балетках или наоборот, на высоких каблуках, а не волосатые нижние конечности мужиков. Он наслаждался тем, что, сидя раньше на уроках со своими друзьями-извращенцами, думал не о детородном органе молодого историка, а о пышных, хоть и силиконовых, формах учительницы английского. Чон, лёжа в своей постели, представлял, как будет счастливо валяться с девушкой и строить совместные планы на будущее, а не с парнем.
Чон Чонгук никогда не был не по
тем.
И не бывает.
Хоть атеист, но молит Бога, что не будет.
Но сейчас уже не осталось ни девушек, ни женщин, ни старухи-библиотекарши, которая ударила его по голове ладонью за то, что он соизволил не нажать на «silent», вследствие чего телефон зазвонил на весь читальный зал, и ни маленькой девочки, отблагодарившей невинным детским «спасибо, оппа» и чмоком в щёчку за пойманный ранее улетавший гелиевый шарик. Ни-од-ной. Совсем. Он перецеловал каждую (даже древнюю семидесятипятилетнюю библиотекаршу и шестилетнего ребёнка в губы!).
Чонгук надеется, что он что-то упустил, кого-то.
Огосподибожемоймолювсехктотамнанебеестьилинаоборотпустьсамсатанаглавноепустьпомогут, должна же остаться какая-нибудь особь женского пола. Чон отчаялся — даже будучи ранее придирчивым в выборе женщины, сейчас на все параметры в абсолютно точном значении выражения «мне поебать» ему поебать.
Лишь пусть в графе «gender» будет «f», а не «m».
Вообще, так не было девяноста семь дней назад. Столько дней назад, как и ровно сейчас, было и есть первое марта — первый день первого семестра на первом курсе юридического факультета СНУ. Абсолютно
первый день. Полное начало.
Девяносто седьмое по счёту.
Чонгук считает и до сих пор не может поверить в то, что не сбился, потому что любые материальные пометки время, поворачиваясь вспять, каждое утро отбирает; они остаются только в голове.
И страшно — это Чон Чонгук, прожил в петле уже три месяца. И он совершенно уже сходит с ума. Чон психует, рвя книги, одежду, ломая мебель, разбивая посуду. Дерётся с одногруппниками. Курит, чего никогда ранее не делал. Даже изредка, где-то раз в неделю, напивается до потери способности элементарно ходить, всё время натыкаясь на какую-то банду гопников, которые его избивают, и он падает в обморок в старом закоулке.
И оказывается наутро в одноместной кровати с бледно-кофейными простынями, без ссадин и синяков, без сломанных рук и рёбер. И вспоминает всё произошедшее вчера, которое опять сегодня.
Вчера каждый новый однокурсник, включая Чона, знакомился с другими, а более старшие ребята приняли его радушно. Каждый факультет для своих первокурсников на первый день, оказывается, каждый год устраивает вечеринку-сюрприз, на которую может прийти от всех второкурсников вплоть до преподавателей.
Вот и пришли. Много, кто гулял по зданию юрфака.
Какое проклятие: Чон Чонгук — человек контактный, любит рукопожатия, хлопки в спину, объятия. Только за чёртово первое марта — пять групп по тридцать человек, это только его курс, его факультет. С каждым он познакомился почти близко. Пожал руку стам, обнялся с десятью. Новые друзья не из его курса, контактировавшие с Чонгуком, — человек пятьдесят. Ещё какие-то левые люди с вечеринки первокурсников и преподаватели — примерно тридцать. Итого: почти двести.
Две сотни людей, один из которых его родственная душа, его половинка.
Поверить нереально, только из-за того, что Чон Чонгук такая тактильная шлюха, он же сам должен страдать. Так почему нет нигде, ни в какой стране законов о том, что нельзя трогать много людей?
Ему немного было ранее известно о соулмейтах, папа узнал маму сразу, брат тоже. Да и Чон никогда не интересовался этим.
Зря.
Чонгук вчера никого не целовал, просто так потратив день. Но он не знает, что делать, и пока взвешивает — бесконечно остаться тут и окончательно сойти с ума или начать целовать парней. Пока парень предпочитает первое.
Из раздумий вырывает звонок. Уже противный айфоновский рингтон неприятно засел в голове. Парню звонит мама; она скажет, что болеет за него и всё будет сегодня отлично. Да-да, проходили такое.
Чон
точно знает, что завтра с вероятностью в сто процентов не наступит — наступит сегодня, потому со злости — да от того, что реально доконало; хочется просто с крыши физфака самоубиться, но кто позволит? — кидает старый смартфон в стену. Какая разница? Наутро будет цел.
На звук разбивающегося предмета открывается дверь, показывая миру красивого красноволосого парня — не такого красивого, как Чонгук, но вполне привлекательного — с широкой улыбкой не то, что до ушей, а, кажется, даже пробравшейся выше.
— Воу-воу, с чего ты так? — начинает он, непонимающе глядя телефон с полностью разбитым экраном. — Я, конечно, понимаю, ты у нас миллионер, но твоих «миллионов» на данный момент не хватит даже на ремонт, что уж говорить о новом, — скептически выгибает бровь парень и поднимает старый телефон.
— Хён, давай сразу начистоту? Я уже проживал этот день, да-а-а… — широко улыбнулся Чонгук, вкладывая в мимику всё свое накопившееся отчаяние, от чего та похоже на улыбку маньяка.
А что уже поделать?
— Чонгук-и, ты в петле? Я надеюсь, ты первый день в ней? А… нет… Ты так спокойно об этом говоришь. Уже второй, третий? Какой? — сразу подскочив к кровати младшего, обеспокоенно спрашивает хён.
—
Девяносто седьмой.
— Чт… Чонгук… ты… нет, как так? Ты вообще ищешь её? Где ты мог её подцепить? Я надеюсь, ты целуешь только по одной в день? Иначе, день снова повторится.
— Да нет! — психует Чон. — Около двухсот, хён! Понимаешь?
— Оу… — Хоби всё понял, да он просто рофлит.
— «Оу»?! Всё, что ты можешь мне сказать?! — недовольный ответом Хосока аж вопит Чон. — Хё-о-о-н, что мне делать? Девушек не осталось, — ну давай Гук-и, заплачь ещё.
— И? — недопонимает Чон.
Вообще, Хосок знает отношение младшего к людям нетрадиционной ориентации. Единственные, кого он может терпеть, — это он сам и его давным-давно уже найденный соулмейт по имени Ким Тэхён. Конечно, без закатывания глаз, тяжёлых вздохов и кривляний не обходится.
— Что «и»?! — разводит руки Чонгук, окончательно срываясь. — Я хочу уже блевать, представив, как я целую какого-то мужика, что уж говорить о… большем.
— Это не так уж и противно… Ты его захочешь чуть ли не изнасиловать, когда посмотришь в глаза.
— Иди нахрен, хён. Я пошёл, — пробурчал парень, намереваясь идти в душ.
— Мы с Тэхёном хотели тебя поздравить с первым днём и купили тортик… Хочешь? — широко улыбается Чон, переводя тему.
— У меня от этого тирамису уже несварение, — кривится Чонгук и, вставая с кровати и хватая халат, уходит в ванную.
— Тирамису? — остаётся рассуждать Хосок. — Серьёзно, что ли, в петле? — бормочет он. — Еба… Чонгук!
***
Чонгук с ужасом смотрит на вход на территорию универа, осознавая, что деваться некуда. Вообще. Совершенно. Абсолютно. Он и представить не может, как целует какого-то мужлана с пятого курса.
Его губы коснутся чужих. Мерзких. Вонючих. До омерзения влажных из-за слюней.
Что-то в ВУЗ идти перехотелось. Да и какой в этом смысл? Он знает всё, что будет сегодня; всех, кто встретится ему.
Но может ли этот день быть особенным? Отличным от предыдущих девяносто шести?
— Хэй! Приветики! Ты же первокурсник, да? — подходит Чон Джису (конечно же, её имя за девяносто шесть раз «Я Чон Джису, а ты кто?» Чонгук знает). — Я вот тоже. М-м-м… можешь помочь мне? — улыбается она.
Парень поворачивается к ней лицом, глаза не говорят, а кричат лишь «отъебись от меня».
— Э-эм… Ну ладно. Я, наверное, другого спрошу… — понимая, что ей этот симпатичный брюнет не особо-то и рад ей, отнекивается девушка.
Та уходит, а Чон, храбрясь, идёт в сторону здания юридического факультета, на ходу встречая некоторых однокурсников и «знакомясь» с ними же. Когда он дошёл-таки, заходя в здание, Чонгук понимает — что-то явно не так.
У входа стоит всегда пацан в чёрной толстовке, а рядом — с выкрашенными в пепельный цвет волосами его друг. Оба болтают о чём-то, что Чонгуку явно не интересно. У стойки раздевалки стоят парни-пятикурсники, местные задиры типа. Кучка девчонок, до этого смотревших в сторону столовки, которая находится напротив входной двери в самом конце холла, замечает Чона и начинает перешёптываться и, встречая его взгляд, недолго тушуются и принимают образ великих-обольстительниц-невинных-милашек-душек. А справа что-то жрёт — что, вообще-то, категорически запрещено делать вне зоны столовой — какой-то бугай.
Казалось, что всё, как обычно. Так постоянно. Каждый день приветствует Чонгука данная картина. Но не эта. Эта включает в себя стоявшие у входа в столовую, куда смотрели ранее те леди, ноги в чёрных узких джинсах, расположенные в первой балетной позиции, длинные, а вроде не совсем и вовсе, наоборот, короткие (это типа 3D? Где с одной стороны глянешь — так, а с другой совсем нет?) хрен поймёт; худенькие ручки, выглядывающие из широких рукавов белоснежной рубашки; и волосы, выкрашенные в омбре, переходящее от корней жёлтовато-рыжего к нежно розовым, персиковым кончиками.
Это.
Кто.
Такой?
Чон Чонгук такого индивида ранее не видывал. Ни один раз из девяносто шести. А такое… нечто заметить среди всей этой серой толпы нереально ни практически, ни теоретически.
Что это ещё за гном стоит к нему спиной?!
Парень, точно не девушка, поворачивается, открывая Чону своё личико. Ручка с милыми ну о-о-очень короткими пальчиками проходится по макушке поправляя назад мешающую чёлку. А язык проходится по блядски пухлым — настолько, что никакая Анджелина Джоли не сравнится по этому параметру — губам, оставляя после себя влажную дорожку.
Как-то залипательно…
Кто несколько минут назад думал, что это омерзительно? Чон Чонгук ответит на этот вопрос: точно не он. Да ему башку сносит от того как какой-то парень стоит и облизывается.
Хочется не просто стоять и залипать, а подойти и впи…
Чон Чонгук
не гей. Чон Чонгук натуральнее всех натуральнейших натуралов. Просто этот самый индивид уж слишком женоподобен.
Чон Чонгук не гей.
Чон Чонгук не гей, поняли?
Глаза жёлто-рыже-персиково-розоволосого прищуриваются в осмотре помещения и людей, пока не останавливаются, улавливая взгляд брюнета. На него смотрят два чертовски миленьких огонька цвета тёмного шоколада и щурятся, видимо, пытаясь разглядеть. По-лисьи узкие глаза обвораживают и так подходят к такому миниатюрному симметричному личику парня. Смотрящие в душу Чонгука, напоминают, что он может лишиться девственности, которую, вообще-то, уже потерял (но хочется ещё раз), в любой момент, не смотря на то, что он
чистокровный натурал.
Чт…
Чонгук чувствует вроде то, а вроде не то, и вроде
ну совсем не то и, кажется,
самое, вашу мать, то. И всё это слишком неуместно вместе. Такое может быть?
Нет, определённо, у Гука нет никаких тупых бабочек в животе, от которых мурашки гуляют по коже, и сердечек перед глазами, а также мыслей выпить что то седативное, чтобы не думать об этом милом гноме. Милый…
Блять. Что там хён говорил про изнасилование?
Он что, под кайфом?
Иначе как объяснить движущиеся в его направлении ноги? А главное как доказать, что Чон Чонгук точно не на голубой стороне, имея мысли о том, что главная задача ног парня на данный момент доставить хозяина к незнакомцу и дать Чону поцеловать манящие влажные коралловые губы.
Любопытные зеваки уставились на парней стремительно идущих друг к другу.
Чонгук, преодолевая последние метры между ним и этим
милым гномиком, наплевав на прелюдии: имя и личную информацию, как ориентацию, номер, страховку, хотя зачем она ему — зачем она ему вообще? — подходит вплотную и смотрит.
Смотрит, будто давая время привыкнуть к неожиданному втиснению в личное пространство себя. Устремляет взгляд в проницательные до приторной сладости и одновременно жгучего желания в сердце и органе ниже, значительно ниже, глаза, что так же смотрят на него, как и он на них. Разглядывает и подмечает все недостатки, которых не было.
Кажется, пока он смотрел в эти томные глаза, прошла целая вечность.
«Это… ты чт… ты что творишь?!» — кричит сознание.
Но не прошло и пяти секунд, как парень напротив сам поддаётся вперёд, будто зная, что в голове у Чонгука.
Нетнетнетнетнетнетнет.
Дадададададададада.
Забывая, что его натуральная до невозможности душа против предстоящих действий, он закрывает глаза в наслаждении и принюхивается. От мягких розовых и немного пухлых щёчек пахнет яблочной пастилой. Чонгук не фанат таких десертов, но станет. Это точно.
Гук-и, твоя душа голубее самого ясного неба. Смирись.
Чонгук не может. Он не терпит, потому, хватая правой рукой его за талию, впускает в горячий рот парня напротив свой язык, сначала не забыв оценить вкус нежных губ. Тот отвечает сразу, и языки сплетаются в медленном танце. Чон чувствует пробегающие мурашки по всему телу снова и снова. Будто они не в сером университете, где на них пялится весь первый этаж, а только там, где они вдвоем, где нет абсолютно никого.
Даже то, что во рту парня остался вкус — какое удивительное совпадение — тирамису, Чонгука не воротит. А только напоминает о том, что он так любит этот прекрасный десерт.
Воздух кончается, но отрываться так не хочется, что Чонгук вдыхает через нос и продолжает, смакуя аппетитные губы. Прикусывает, а потом посасывает и зализывает новоприобретённую ранку, от чего тот еле слышно стонет.
Его голос мелодичный и звонкий, тоненький и высокий. Напоминает женский и никакой не грубоватый, а такой же мягкий, бархатный. Чон в эйфории. Если бы не губы, которые магнитом прицеплены к своим, Чонгук бы взлетел. Высоко и далеко. В космос, желательно прихватив этого пацана с собой, и чтобы ещё целоваться там всю оставшуюся бесконечность.
Гномик, вспомнив про то, что они стоят в общественном месте и бесстыже целуются, начинает сопротивляться и вырываться из хватки брюнета.
— Пак… Чи… мин, — тяжело дыша, проговаривает он.
— Чонгук.
— При… ятно познакомится,
соул.
— Надо было подождать следующий день, а не бросаться друг на друга как животные. Я телефон разбил.
— А я спустил все деньги на новую причёску. Вот почему мы с тобой соулмейты… одна лоховская душа на двоих. Поэтому, — весело восклицает Чимин, — ты платишь за меня.
— Чё? — недоумевает Чонгук.
— Я кушать хочу, корми! У меня денег нет, последнее, на что я потратил, — тирамису.
— Ну уж нет, я домой, — произносит Чон, Почему-то только что осознав, что вообще-то завтра второе марта. — М-м-м... и я не знаю, почему я это хочу и вообще предлагаю, но...
Да Чон Чонгук даже не смирился со своим
чертовски охуенным соулмейтом и тем, что тот парень. Плевать.
Просто слова Хосока насчёт того, что захочет с тем сделать Чонгук, — абсолютная правда.
— Пошли ко мне. Ты явно устал от универа.
— Шутишь? Мы же только первый день здесь, — смеётся Пак.
А завтра и вправду второе марта.
