Future

      ...Рано или поздно это пришлось бы объяснить. Слишком много недосказанностей оставил после себя, казалось бы, конец их истории, на деле ставший началом новой, — едва ли не фантастической, на грани совершенной, неясной мистики.       Началось всё с того, что Шнайдер попал прямиком в ад. Кровавые катакомбы Преисподней окружали его; от каменных, обезображенных багровыми пятнами сущей боли стен отбивалось эхо тысячи криков и стонов, издаваемых грешниками, и Кристоф невольно чувствовал пронимавшую его насквозь дрожь, когда представлял, что вскоре присоединится к ним. Впрочем, зря: вокруг он не видел пока ни крутых скал, что острыми копьями пронзали кислотные тучи, ни серных рек цвета индиго, что шипели, протекая в разломах плит нижнего мира, и закипали в жерлах сотен вулканов.       Очень скоро бывшего ударника встретил демон-некромант — нечисть довольно высокого ранга, имя которой Шнайдер узнать так и не удосужился, — немногословный и привычно молчаливый парниша в пепельно-кровавом балахоне, не прикрывавшем разве что увесистые, закрученные кверху рога и лицо в костяной маске на всю физиономию с угловатыми прорезями для глаз, разглядеть которые тоже возможным не представлялось. Именно это существо на свободном немецком с адским акцентом кратко обрисовало ему реалии Преисподней, Затмения и даже Туманности, — мордастое чудо-юдо ни сном ни духом не ведало разве что про порядок дел в Поднебесьи, что Кристофа не слишком-то и интересовало.       Сам нижний мир, где и очутился Шнайдер, представлял из себя щитовидный пласт литосферной плиты, состоявшей из прочнейшего камня (если верить легендам, его багровый оттенок — пролитая на земли ада кровь Отца всех демонов). Сам этот пласт располагался на двух обсидиановых колоннах над жерлом Матери вулканов — самого большого и мощного из них. Поверья гласят, что в самом её нутре располагается истинный нижный мир, что глубже самой Преисподней, — Огниво. Прозвали его так потому, что, по преданию, в центре этих овеянных тайной земель располагается храм Огнеборца, славного отца верховного дьявола, принёсшего кровавое пламя в извечную тьму пекла.       Именно он и стал первым повелителем ада, а вместе с ночным привидением-демоницей дал жизнь самому Люциферу. К несчастью, правление его длилось недолго: прознав о неверности жены, укротитель пламени совсем потерял рассудок и бросил супругу прямиком в лаву, а сам в отчаянии отправился следом за ней. Поговаривают, что именно голубая кровь неверной дьяволицы породила серные потоки, окрасив их в аметистово-кобальтовый цвет. Сама же "птица ночи" обратилась в сильнейший из вулканов, что находился прямо под нижним миром, и, возможно, в жерле которого располагалось Огниво. В храме отца демонов хранился Хаос — живущее в алтаре вечное пламя, что при извержении прародительницы создало бы разрушительный пожар, способный погубить не только Преисподнюю, но и другие миры, — возможно, его смертоносные языки добрались бы даже до Поднебесья.       Впрочем, некромант был уверен, что это всё байки для детишек, и ни Матери вулканов, ни мифического Огнива не существует.       Над адом возвышалось Затмение — что-то вроде сберегательной камеры для заблудших душ. Туда определяли чертей, обретших нимб и крылья святости, и падших ангелов, а единственный способ попасть в эти земли человеку сразу после смерти — погибнуть от клинка отречения, особого оружия, что было лишь у жнецов (собирателей душ), демонов и Сатаны, причём любой владелец, помимо Вельзевула, мог использовать кинжал лишь один раз за всё своё существование.       Ещё выше располагалась Туманность — облачное царство самоубийц и оборвавшейся любви. Именно туда был определён Рихард: каждый несчастный мог дождаться свою вторую половинку там при условии, что тот человек будет любить его так же искренне до самой своей смерти, но при этом не будет убит ядом от клинка отречения.       Наконец, выше всего находилось Поднебесье — как охарактеризовал его некромант, "тот самый рай из мифов и сказочек". Туда попадали дети, великомученики, воссоединившиеся пары из Туманности и попросту добрейшей души создания, прожившие, может, и не по всем законам морали, а всё же никого нарочно не обидевшие, честные и сочувственные, — проще говоря, "самые-самые", как презрительно величал их демон.       При этом четыре разных мира нельзя было сопоставить ни в одну пространственную систему, ни даже в общую Вселенную: время текло по-разному в каждом из них. В Затмении оно совпадало с земным, в нижнем мире тянулось в десять раз медленнее, в Туманности — в столько же раз быстрее, а о том, какой темп жизни был установлен в Поднебесье, ни некромант, ни даже сам дьявол не ведал.       Впрочем, демон-мордастик встретил Кристофа не просто так. Поскольку человеком Шнайдер был, в общем-то, достойным, жизнь прожил, как полагается, и не одну душу осчастливил, Преисподняя на него совсем не рассчитывала, и тут на тебе: на старости лет взял да накосячил на десять Страшных судов вперёд. Некромант также объяснил, что смертный грех считается именно смертным далеко не всегда: каждый хоть раз за жизнь предаётся гневу, чревоугодию, лени (некоторые всю жизнь так "предаются") или, скажем, зависти, но делает ли это человека таким уж плохим? Нет, это совсем не так. Дело в том, что Кристоф на исходе своей жизни вобрал в себя в одночасье каждый из грехов едва ли не в высшей, страшнейшей степени, а такое жнецы упустить не могли.       И всё же Сатана, лично ознакомившись с делом Шнайдера и взяв во внимание его заслуги при жизни, приказал смягчить наказание и зачислить новоприбывшего в ряды жнецов, а балахонистый демон был приставлен курировать процесс на первое время, чем он и занимался.       Обязанности собирателя душ заключались в складировании грешных сущностей в специальные отсеки с целью последующей их транспортации в ад. Работа непыльная, вариться заживо в котлах и отхватывать плетью не приходилось, — иначе говоря, Кристофа такая перспектива вполне устраивала. Кроме всего прочего, любой жнец имел возможность явиться в мир живых в материальном и осязаемом обличии, но при этом видеть, слышать и чувствовать его смог бы только один человек. Плюс ко всему этого самого человека обязательно требовалось умертвить перед возвращением в нижний мир (традиционно — лезвием косы, но можно прибегнуть к подручным средствам или даже клинку отречения), а после этого жнеца ждало искупление — болезненная участь грешника. Процесс измывания над собирателем душ длился традиционно три человеческих дня, а значит, около месяца в Преисподней. Если жнец выдерживал такие мучения и не сходил при этом с ума, ему позволено было возвращаться к исполнению своих прямых обязанностей, и так по кругу.       Некромант, как и полагалось демону, был совершенно уверен, что терпеть такую страшную боль ради одного нисхождения — сродни безумству, но Шнайдера его мнение мало заботило: как только новоиспечённый куратор упомянул о возможности оказаться в мире живых, Кристоф уже знал, что будет делать при первом же шансе туда попасть. Немного разговорив наставника, он выведал, что жнец может принять совершенно любое обличие при материализации; при этом на всё про всё ему отпускается час и ни минуты более, а единственный способ вернуться раньше положенного времени — убить жертву. Если же не сделать это на протяжении часа, по истечении срока смертный погибнет сам от сердечного приступа, и его душа отправится в загробный мир, а жнец будет разжалован и навсегда останется среднестатистическим грешником.       Вот тогда Шнайдер и определился окончательно с планом последующих действий: после стажировки под надсмотром некроманта он должен был стать полноправным собирателем душ, а значит, получить свой собственный клинок отречения. Сразу после этого он и собирался сойти на землю и умертвить отравленным лезвием Тилля. За что? О, не стоит презрения: Кристоф уверен был, что делает тому неоценимое одолжение, освобождая от загребущих лап лид-гитариста. Разве мог вокалист быть по-настоящему счастливым с таким законченным собственником? Ответ казался очевидным. Конечно, не будь между этими двумя взаимных чувств, Линдеманн и не воссоединился бы с Круспе, но Шнайдер не позволял себе лишний раз рисковать, действуя наобум, и настроен был решительно. Конечно, если говорить откровенно, двигало им скорее клишированное "так не доставайся же ты никому", чем жажда справедливости и какие бы то ни было праведные мотивы. Да, любил Кристоф Тилля, страшно любил, хоть "высокие" чувства его за грань животной страсти так и не вышли, но имело ли это значение теперь? Сейчас уже бессмысленно было мечтать не только о взаимности со стороны вокалиста, но и о малейшей возможности быть рядом с ним дольше того злополучного часа — такой мелочи в сравнении с вечностью.       Что ж, видимо, в таком случае единственное доступное Шнайдеру удовольствие, принёсшее бы ему долю облегчения, — заточить Линдеманна в Затмении, вдали как от себя самого, так и от Шолле. Именно это он и готовился сделать. Подумать только: целый год и почти два месяца тренировок, оттачивания навыков, бесконечной теории и совсем ничтожного объёма практики, а после — ещё месяц испытательного срока на новой должности... Да, Кристоф прошёл сквозь всё это с завидной уверенностью: у него была цель, и видел он перед собой только её. Вот демон-куратор вручает ему убийственный клинок, несущий смерть и раздор в ряды живых... отражение блеклых туманисто-лазурных огней угасших глаз на металле лезвия... чёрт, как давно он этого ждал.       Кто же знал, что всё пойдёт совсем не по плану?..       Первым препятствием стал сам Тилль. Его упрямство и решимость неприятно удивили Шнайдера: да, в каком-то смысле бывшего ударника заводила эта твёрдость характера, что проявлялась у вокалиста лишь в самых-самых крайних случаях, но, господи, как же всё это не к месту, как не вовремя!.. Обязательным условием для умерщвления именно через клинок отречения было безусловное доверие жертвы к собирателю душ, и, само собой, этим самым доверием новоиспечённый жнец, несмотря даже на принятое им обличие Рихарда, не располагал, а значит, должен был заполучить его силой. Это, в свою очередь, происходило через зрительный контакт, необходимый для гипноза.       Тут-то и началось самое неприятное: Линдеманн наотрез отказывался смотреть ему в глаза, и даже после того, как Кристоф ухитрился и таки перехватил его мутный взгляд, по-прежнему цеплялся намертво за веру в лид-гитариста — настоящего, другого — и осознание иллюзорности происходящего. Ладно, хрен бы с ним: со второго раза наконец прошибло, и можно было наносить решающий удар... и в эту секунду до Шнайдера дошло, что сейчас он убьёт Тилля. Заберёт его жизнь нарочно, не как это было с Круспе, своими же руками!.. Тут уже ему нужно было оттянуть время и собраться с силами, иначе удар получился бы недостаточно точным и глубоким, и яд клинка израсходовался бы впустую. Один, два... пять, шесть... девять... всё.       К тому моменту, как вокалист досчитал до конца, перед прогнившими насквозь и давно потускневшими глазами Кристофа словно пронёсся каждый грех, каждое его злодеяние, каждая запретная мысль о Линдеманне и всё, что он сотворил, чтобы убрать в сторону Шолле, интуитивно понимая, что неспроста он так трётся возле его Тилля. Мутки-перемутки с бывшей пассией Рихарда, на которую тот возлагал немалые надежды; долгие уговоры Леони попытать счастья с лид-гитаристом, немало её привлекавшим, невзирая на замужество... то, чем обернулась эта авантюра... вспомнить страшно. Впрочем, должный эффект был получен: мгновение — и Шнайдер хладнокровно вонзает кинжал вокалисту в грудь, метя прямо в сердце. Мгновение — и он не успел. Мгновение — и минутная слабость повлекла за собой годы и века сожаления и бессмысленных метаний.       Мгновение — непозволительно много.       Кристоф сам не понял, как вернулся в нижний мир, но первым, что он заметил, стало по-прежнему сочащееся пенистым ядом лезвие, будто и не была эта самая отрава израсходована на Линдеманна. Тогда это не показалось таким уж значимым. Предназначенный, по всей видимости, именно жнецу котёл был совсем рядом, по размерам заметно больше других, и ждал своего пленника. Собиратель душ на это лишь усмехнулся: после всего, что было, они хотят сломать его болью?..       — Надеюсь, ты счастлив, — тихо, а вместе с тем с нескрываемой надменностью прошептал он одними губами, совсем не чувствуя, как кислота разъедает пальцы, и прикрыл наконец пронзительно-платиновые, такие далёкие и холодные глаза, принимая назад истинный, не облачённый в маску лжи "во благо", как он сам это называл, облик.       Подземелье снова пронзил чей-то душераздирающий крик…       Почти сразу после этого навстречу Шнайдеру засеменил мелкими шажками уже хорошо знакомый ему низкорослый куратор-некромант, неся в лапах какой-то свиток и что-то усердно бормоча себе под несуществующий нос.       — Нахрена было переться туда, ей-чёрту, малохольный, — ворчал он, а затем развернул грамоту, по всей видимости, сверяясь с написанным там, кивнул чему-то своему и произнёс, обращаясь уже напрямую к подчинённому: — Ну и понту, что ты это сделал, голова твоя картошка?.. Что на землю сходил, что в картишки погонял, — толку одинаковый ноль... Нет, скажи мне, вот скажи, ты, балбесина кудрявая, ты на кой его упустил? Собирался же...       — Что? — прервал его Кристоф, неверяще глядя на демона, на что благополучно отхватил тем самым свитком по тыкве за неуважительный тон речи по отношению к наставнику.       — Что слышал, — буркнул тот, зыркая из-под маски, чего жнец не видел, но явно чувствовал. — Мы могли его через Затмение каким-то там раком перецепить в ряды косариков... а ты, — он снова стукнул собирателя душ по макухе, — дурья твоя башка, ты всё испортил! Полюбуйся!.. — и с этими словами некромант протянул подопечному грамоту.       Шнайдер так и остолбенел: в документе, исписанном вдоль и поперёк закорючистыми символами и замысловатыми фразами, подробно описывалось всё дело Тилля, и внизу продолговатого листа значились детали его гибели.       — Причина смерти — сердечный приступ?! — взревел Кристоф, не помня себя от негодования, и угрожающе сверкнул едва ли не безумным взглядом на демона. — Это... это что значит?!       — То и значит, — пробормотал куратор, в то же время настороженно и не без опасения наблюдая за последующими действиями Кристофа, чтобы понять, когда лучше бежать и не оглядываться. — Приступ, как все приступы. Жил, жил, умер... ты чего удумал? — он с подозрением зыркнул на жнеца, медленно, но верно подходящего всё ближе и ближе.       — Я успел, — процедил сквозь стиснутые зубы собиратель душ, угрожающе скалясь и истерически потрясываясь. — Я успел, — прошипел он, подобравшись к наставнику вплотную, отчего тот уже откровенно перепугался: для грешников, в отличии от своих подчинённых, он осязаем не был, а вышеупомянутый пролетариат на его памяти ни разу буйствовать не изволил, опасаясь разжалования в грешники.       — Успел, успел, — заверил его некромант, стараясь не выдавать страх, и вскоре осторожно продолжил: — Ему было шестьдесят три года. Шестьдесят три, малой, смекаешь? Моторчик, видать, сдал, не выдержал... эй, ты с этим завязывай, слышишь?.. — когда отступать было уже некуда, демон выжидающе уставился на Шнайдера, словно пытаясь понять, что тот предпримет дальше. — Что ты...       Видимо, особым уважением даже в узких кругах незадачливый куратор не сказать, что пользовался, потому как уже во второй раз только Кристоф грубо обрывал его на полуслове, — правда, на этот раз он намертво вцепился в балахон наставника там, где предположительно находилась шея, словно намеревался придушить в порыве ярости и не отдавая себе отчёт в собственных действиях от рвущегося потоком изнутри гнева. Опять грешит, да что ж такое...       К слову, образ "великого и ужасного" на деле оказался совершенно неоправданным: нечисть и отпору-то достойного дать не могла, поскольку боевым колдовством не промышляла, а какие бы то ни было уроки самообороны удачно прошляпила, и уж тем более не тянула на звание сильного противника, что для чёрного мага было как минимум постыдно. Впрочем, об этом собиратель душ как-то не задумывался: удар справа — и противник сбит с толку, удар снизу — и он не знает, чего ожидать, а на помощь звать бесполезно, ведь его крики попросту сольются воедино с воплями мучеников; удар слева — костяная маска слетает и бьётся, открывая взору отвратную гнилую личину некроманта с засохшими глазами и запёкшейся кровью на месте оторванного носа; удар прямо — и они кубарем катятся по раскалённому камню, лихорадочно пытаясь обездвижить друг друга... удар — и с головы демона слетает обвисший и мешавшийся балахон, а с его ссохшейся шеи — защитный амулет, даровавший бессмертие, о котором Шнайдер, может, и не знал, но понимал, что подобная вещь зачастую производит полезный эффект на носящего. В любом случае, тогда, в пылу драки, никто не заметил исчезновения побрякушки, и только когда туша бывшего куратора, трухлявая и совсем лёгкая, мощно отлетела в сторону, и горемычный всем своим естеством ощутил жар от кипящего синеватого потока лавы под сероводородными испарениями, он в ужасе обнаружил пропажу, с запозданием осознавая собственную уязвимость.       — Не губи, — пролепетал нехристь, совсем не по-адски сложив руки в молитве, на что Кристоф, надменно хмыкнув, извлёк из кожаного чехла вновь призывно запенившийся ядом клинок, и, прежде раздражённо зарядив обессиленно распластавшемуся на камне наставнику между глаз покрытой металлическими шипами подошвой высокого сапога, вонзил лезвие прямо в костлявую грудь, обтянутую гнилой кожей. Некромант оглушительно заверещал от сводящей его с ума по нарастающей боли, и вскоре в беспомощных сотрясаниях угодил прямо в раскалённый бурлящий поток, истошно вопя и проклиная ополоумевшего ученика на чем свет стоит.       Загубить демона — по праву занять его место. Таковы законы Преисподней. Правда, собиратель душ, как это бывало для него уже привычно, узнал о таком законе с большим опозданием и непосредственно от "работодателя", когда вместо изгнания из ряда жнецов и подвержения наихудшим каторгам получил от Сатаны неожиданную похвалу и до странного искреннее поздравление со вступлением на должность чёрного мага. В связи с этим отменялся месяц искупления, а в качестве личного подарка от правителя по случаю неожиданного повышения Шнайдеру был дарован новый клинок отречения. Подношение он, конечно, принял (хотя бы из уважения к Вельзевулу, да и банальной вежливости), но о распоряжении им не был столь уверен: единственная возможность безбожно упущена. Они вместе, и ни жалкий некромант, ни даже сам Люцифер не смог бы это изменить.       За всё в этой жизни приходится платить.       Новоиспечённому чародею навряд ли стало бы намного легче, узнай он, что в конце устроенной по случайности (и не только) им же сомнительной авантюры счастлив не остался никто. Да, Круспе действительно был отпущен на землю за душой возлюбленного, поскольку яд не успел настигнуть вокалиста до того, как его сердце остановилось, и смерть от кинжала не была зафиксирована. Да, Линдеманн правда не разлюбил Шолле ни на миг, оставаясь верным ему до последнего. Да, в конце они снова оказались вместе.       Может, их амур-амур и не поддавался ни единым сомнениям, но ведь там, внизу, остались их семьи, их друзья, их жизнь... кот, в конце концов... Кто будет рычать в микрофон, звучно бренчать на верной электрогитаре и задавать ритм для каждой новой песни? Кто присмотрит за Гиттой, когда у неё снова неладно будет с сердцем; кто проверит у малышки Максим домашнее задание, кто заверит Киру, что новое платье никоим образом её не полнит, даже наоборот? Кто посмеётся над абсолютно дурацкой выходкой Пауля, чтобы тот и не вздумал, что разучился шутить; кто выслушает очередной бредовый сон Оливера про дальние берега и говорящих чаек, не горя желанием вызвать этому чудику санитаров; кто дотащит отрубленного Флаке до самой двери и передаст в руки жены, чтоб коза не завела куда по пьяни? Кто накормит тоскливо воющего с голодухи Флауми, не обращая внимания на приличное такое котячье пузо, отъеденное за время отхаживания любящими хозяевами?.. Некому. Совсем уже некому.       И что дальше? Бесцельно бродить райскими садами, то и дело натягивая неправдоподобную улыбку, чтобы ещё и любимого человека в свою хандру не утягивать, хотя тот и сам погряз в ней давно и безвылазно? А кому лучше от этого?.. Тилль и Рихард любили друг друга. И сейчас любят, правда. Не в том беда. Просто... просто нельзя построить песочные часы из одного-единственного осколка, не разбив при этом и его. Не бывает так. Нельзя, и всё тут.       Что же это выходит: любили все, любили по-своему, а в итоге... каждый так и остался у разбитого корыта, — кто вместе, кто поодиночке, но таки остался?..       — Кто бы мог подумать, — задумчиво протянул некромант, глядя в кровавое небо нижнего мира и отмечая про себя, что вон там, прямо только что, на его глазах взошла новая звезда, которой раньше определённо не было. Впрочем, невесёлые мысли быстро покинули его: тысячи грешников ждали своих плетей, и, раз уж в наивысшем блаженстве отказала ему сама судьба, Кристоф вполне мог позволить себе такой детский каприз, как страдания повинных.       Вот Шнайдер и пришёл к этому же заключению, а посему, брезгливо сплюнув набок, — совсем дышать нечем, смрад просто адский, — вскоре и направился восвояси, всё спотыкаясь и бормоча под нос непристойности: что за дьявол понатыкивал каменистые плиты Преисподней этими разломами, чёрт бы его драл?..