***
Своего дня рождения Цзинъи откровенно боится. Он уверяет себя, что дело совсем не в том, что это окончательно перечеркнет его надежды стать родственной душой Сычжуя, нет. В конце концов, он все равно не удержится и проверит: если приложить друг к другу родственные метки, то они вспыхнут и переплетутся, образуя общий узор; только провернуть это лучше, когда Сычжуй спит… Цзинъи краснеет до корней волос и плотнее кутается в одеяло. В ночь на знаменательный день ему совсем не спится. — Цзинъи, — вдруг раздается с соседней кровати, и названный вздрагивает. — Всё равно не спишь, а полночь уже наступила. Посмотри, раз так не терпится! Цзинъи садится, поджимая ноги под себя. Сычжуй тоже шевелится на своей кровати и выглядит хмуро: наверное, Цзинъи слишком громко ворочался и не дал заснуть. Он зажигает крохотный шар на пальце, используя совсем каплю ци, и подносит к запястью. Кожа не горит, не чешется, не свербит, только вот увиденное заставляет Цзинъи охнуть и растерять контроль, гася свет. — Что там? — обеспокоенно шепчет Сычжуй и сам освещает комнату. Цзинъи молча протягивает ему руку. На его запястье — точно такой же, как у Сычжуя, лотос с раскинувшимися во все стороны лепестками. Только его не окружают бледно-голубые облака; ровно в его сердцевине расцветает ярко-красное солнце. Сычжуй вдруг вздыхает прерывисто, и в его глазах отражается свет крохотного пламени. — Можно? — спрашивает он дрожащим голосом, и Цзинъи задыхается в ответ. — Да, — только и говорит он. Сычжуй дрожащими пальцами отодвигает рукав нижних одеяний и прислоняет свою метку к чужой. Цзинъи широко распахивает глаза: метки на мгновение вспыхивают!.. И — ничего. Цзинъи перехватывает руку Сычжуя — тот уже испуганно тянет ее на себя — и соприкасается метками вновь. Они вновь заливаются на мгновение белым светом, но тут же гаснут обратно. — Почему?.. — хмурится Цзинъи. Он опять и опять трогает чужой рисунок своим, и реакция все та же — не принятие, но и не полное отторжение. Он поднимает взгляд на друга. Сычжуй больше не испуган, но смотрит все еще настороженно. — То, есть, ты не против… этого? — взмахивает он одной рукой — вторую до сих пор держит Цзинъи. — Чего? — чуть истерически откликается тот. — Обрезанных рукавов? Сычжуй пунцовеет неровными пятнами на лице и кивает зажато. — Куда уж, — хмыкает Цзинъи неоднозначно. — Я… Не против, в общем. Да. На лице Сычжуя расцветает улыбка, и он вдруг неловко поглаживает Цзинъи по руке. Цзинъи думает, что такими темпами точно свихнется. — Нужно будет спросить учителя Вэя, — бормочет он под нос, перетаскивая свое одеяло на чужую кровать под удивленным взглядом Сычжуя. — Что?.. Сычжуй фыркает смущенно, но теснится на своей узкой кровати и сгребает Цзинъи в охапку. Они так и спят до утра, уткнувшись друг в друга; кажется, им нужно многое обсудить, но сейчас — не время. Просыпаться тяжело, выбираться из-под чужого тела — еще тяжелее. Цзинъи зевает, клацая зубами, сплевывает попавшие в рот волосы и трясет Сычжуя за плечо. — Эй, — говорит он шепотом. — Колокол уже прозвенел, мы так опоздаем! Сычжуй морщится, приподнимается на локтях; Цзинъи смотрит на него ровно снизу, и только тогда Сычжуй понимает, что лежал на друге всю ночь. Он вспыхивает, но не отстраняется. Цзинъи отстраненно думает, что с удовольствием послал бы правила Гусу Лань лесом. — Завтракать или сразу к учителю Вэю? — нетерпеливо спрашивает Цзинъи. — Завтракать, — отвечает Сычжуй и, наконец, перекатывается на клочок свободного места. — Учитель Вэй спит до одиннадцати, не стоит его будить. Цзинъи пожимает плечами чуть разочарованно и зевает опять. Сычжуй знает своих отцов уж точно лучше, чем Цзинъи, поэтому он не спорит. Он нехотя слезает с кровати, шлепает к своей, натягивает сапоги. Утренние процедуры должны бы выгнать остатки сна и освежить голову, но в этот день это почему-то не работает. Весь день проходит как в тумане. Цзинъи думает и думает о собственной метке: солнце подозрительно похоже на символ бывшего ордена Вэнь, так что Сычжую чем-то подходит, но лотос на обоих запястьях не вяжется с его обладателями. Если бы у Цзинъи было только солнце, а у Сычжуя только облака, все встало бы на свои места. Но судьба такая зараза, что ничего просто в этой жизни быть не может. Когда непомерно долгий последний урок наконец-то заканчивается и адепты, встав на ноги, дружно прощаются с учителем, Цзинъи краем глаза цепляется за фигуру Сычжуя. Тот стоит с идеально прямой спиной, лицо светится уважением, взгляд — тверд и уверен. Цзинъи ловит себя на мысли, что откровенно Сычжуем любуется, и это осознание затапливает его теплом. В конце концов, Сычжуй вроде как тоже?.. — Цзинъи! — толкают его в бок. Цзинъи промаргивается, понимая, что Сычжуй уже стоит, взволнованный, перед ним. — Идем? — предлагает он голосом чуть выше, чем обычно. Цзинъи со свистом втягивает в себя воздух и берет Сычжуя за руку. — Ага, — только и выдавливает он. Между ними — пропасть неловкости; зная друг друга столько лет, дружа и не расставаясь более, чем на месяц, они не знают, как дальше себя вести. Цзинъи вдруг ощущает себя нерешительным пятнадцатилетним мальчишкой, мнущимся у порога понравившейся девчонки в сомнениях: сказать о своих чувствах или не сказать? Да и только Цзинъи ни в чем таком не уверен, а вместо девочки у него — красивый до умопомрачения молодой мужчина. — Пришли, — снова вырывает его из мыслей Сычжуй, и Цзинъи нервно косится на цзинши. Они поднимаются по ступенькам, и Сычжуй негромко стучит в двери. — Папа? Отец? Своих отцов Сычжуй только наедине называет отцами, и даже сейчас, стоя рядом с Сычжуем, Цзинъи чувствует, что другу неудобно. Он чуть сильнее стискивает чужую ладонь, прежде чем расцепить руки — не хватало еще, чтобы учитель Вэй или Хангуан-цзюнь подумали что-то не то. Створки дверей разъезжаются с громким треском, и на пороге появляется растрепанный Вэй Усянь. Он с удивлением переводит взгляд с приемного сына на его друга, и его губы расползаются в ухмылке. — А-Юань, доброе утро! — Цзинъи сдерживает порыв сказать, что сейчас уже далеко за полдень. — С чем пожаловали? — У Цзинъи проявилась метка, папа, — улыбается Сычжуй. Где-то внутри шелестит бумагами Лань Ванцзи, и Сычжуя, кажется, успокаивает присутствие отцов. — У нас возникла небольшая проблема. — Проблема? — вскидывает брови Вэй Усянь и жестом приглашает пройти внутрь. — Ну рассказывайте. Цзинъи подает голос неуверенно: — Ну, наверное, проще показать?.. Учитель Вэй хмурится, наблюдая, как короткими вспышками сопровождается прикосновение метками. По очереди берет запястья, сравнивает рисунки и потом, выгнав из цзинши молодежь, о чем-то недолго спорит с Хангуан-цзюнем. Сычжуй и Цзинъи смотрят на павильон, задерживая дыхания, и даже не переглядываются — смущает. Голоса глухие, и слышно, вообще-то, только Вэй Усяня, но по паузам между его выкриками можно судить, что он разговаривает не сам с собой. Когда двери цзинши разъезжаются вновь, учитель Вэй выглядит задумчиво, но на лице Лань Ванцзи не выражено никакого беспокойства — так, легкий отголосок интереса. Вэй Усянь усаживает их на пол и долго ходит туда-сюда, словно пытаясь додумать мысль. Цзинъи невольно мотает головой, наблюдая за учителем, и лишь когда тот наконец тоже опускается вниз, разваливаясь в совершенно непристойной позе, выдыхает. — В общем, — произносит Вэй Усянь тоном, выражающим все его внутренние сомнения, — вы однозначно родственные души. Ученики разом подпрыгивают, и Цзинъи захлебывается восторгом. Он косится одним глазом на Сычжуя и улавливает его легкую улыбку. На сердце тут же становится тепло. — Но, как вы и говорите, есть небольшая проблема, — возвращает к себе внимание учитель Вэй. Он открыто посмеивается над ними, но частично остается серьезным. — Вы как будто… нецельные. Как будто вам чего-то или кого-то, — здесь он многозначительно делает паузу, — не хватает. — Папа? — вопросительно тянет Сычжуй. — Ты хочешь сказать… — Что у нас должна быть третья родственная душа? — завершает за него ошарашенный Цзинъи. Вэй Усянь пытливо глядит то на одного, то на другого, и кивает. Цзинъи переглядывается с Сычжуем. — Поэтому метки и не признают вас до конца, — говорит учитель Вэй. — Контакт есть, результата — нет. Вам остается только искать оставшуюся душу и пытаться объяснить ей эту ситуацию. А как так получилось — ума не приложу! Они поспешно прощаются со взрослыми и сбегают в свою комнату. Стены впервые кажутся слишком тонкими, взгляды друг друга — обжигающими, а тишина — неловкой. Цзинъи наблюдает за другом — родственной душой — исподлобья, и размышляет, что делать дальше. Сычжуй кажется не менее смущенным, чем он сам. Мало того, что они оказались душами друг для друга, — это и так не очень просто осознать — но еще и невероятным образом обнаружили, что им положен третий человек в их… союз. Парой их уже не назвать, так что остается только союз. Цзинъи фыркает, думая, что словами они сейчас друг друга только запутают. Поэтому он подрывается на ноги, решительно пересекает комнату и, положив руку Сычжую на щеку, целует. Они разом теряют самообладание. Сычжуй под касаниями ощущается пламенем, тем самым горящим на метке солнцем, и Цзинъи плавится под этим огнем, сгорает. Они сталкиваются зубами, неумело лижут друг другу губы, но все чувствуется так восхитительно, что Цзинъи не сдерживает свой первый стон. Сычжуй то ли всхлипывает, то ли вздыхает и вдруг толчком опрокидывает Цзинъи на кровать навзничь. Тот не остается в долгу, крепко обхватывает Сычжуя за пояс и прижимает к себе. Голова перестает работать, тело двигается лишь на желаниях, и когда до них вдруг доходит, что они творят, время замирает. — Сычжуй? — одними губами, до красного истерзанными, спрашивает Цзинъи. Сычжуй почему-то мотает головой, и Цзинъи на мгновение леденеет. — Ю-юань, — отвечает он судорожно, почти умоляет. — Юань, — с облегчением смеется Цзинъи и щурится лукаво: — А-Юань! Сычжуй уже даже не краснеет, лишь издает непонятный взвизг, и они снова целуются до боли в губах. Выходить на люди нет никакого желания, так что они до ужина валяются в постели. На Гусу опускаются сумерки, а Цзинъи, поглаживая лежащего рядом А-Юаня по волосам, ощущает себя безмятежно счастливым… Только вот что-то в груди противно ноет. — Ты чувствуешь? — спрашивает Сычжуй. К нему вернулось здравомыслие и уверенность лучшего ученика Гусу Лань, так что его голос звучит твердо. — Пустоту? — Чувствую, — признается Цзинъи. — Ты думаешь, нас зовет… Она? Сычжуй кивает. — А если это он? — задается вопросом Цзинъи. — Если это мужчина? — Это не помешает нам считать его родственной душой, — справедливо замечает Сычжуй. Цзинъи ничего не остается, кроме как согласиться, потому что это сущая правда.***
И они ищут. Они никому не говорят о своих отношениях и общей проблеме, чтобы ненароком не оттолкнуть, не спугнуть, но рук не опускают. Выбираясь на ночные охоты, аккуратно выведывают о парах у своих приятелей, приглядываются к странствующим заклинателям и к толпам в городах. Если на то пошло, то судьба не раз сведет их с родственной душой, так что они ищут среди незнакомых лиц хоть одно, при котором сердце бы забилось быстрее. Правда, как связать с душой лотос, если не с орденом Цзян, они так и не знают. И, увы, ничего не происходит ни через полгода, ни через год, ни через полтора. — Быть может, ей еще не исполнилось двадцать, — задумчиво размышляет Цзинъи, крутя на пальце прядь привалившегося к плечу Сычжуя. Тот согласно мычит, но как-то рассеянно, и Цзинъи понимает, что Сычжуй полностью поглощен чтением письма от Хангуан-цзюня. — А? — наконец, связано откликается он. — Прости, я задумался. — Говорю, что, если нашей душе еще не стукнуло двадцать, — повторяет Цзинъи со смешком. — Что пишут? Сычжуй еще раз пробегается взглядом по строчкам. — Папа говорит, что учитель Лань ругается на него за то, что вокруг Облачных глубин разгуливают лютые мертвецы. В этот раз это даже не дядя Вэнь, а правда мертвецы. Папа обещал разобраться. Цзинъи кивает, принимая новости к сведению, но интересует его не это. — А насчет этой деревушки? — спрашивает он. — Почему нас так срочно прислали сюда? Мы же только успели добраться до Юньмэна, а нас тут же развернули обратно. Цзинъи не слишком доволен, потому что, выполняя поручение на территории ордена Цзян, они могли найти свою душу. — Об этом как раз пишет отец, — кивает Сычжуй на листок. — Местные говорят, что тут появился какой-то бес, по ночам выманивающий по девушке на улицу и заставляющий их танцевать до смерти. Нам нужно разобраться. — Нелепее смерти не придумаешь, — фыркает Цзинъи. Сычжуй бросает на него укоризненный взгляд. — Скоро стемнеет, нам нужно поторопиться и поужинать, — говорит он. — А если насчет родственной души, то… Вполне может быть. Но, я думаю, она точно жива, иначе бы это было совсем несправедливо по отношению к нам, правда? В довольно темном зале постоялого двора гудит на разные голоса народ. Цзинъи привычно оглядывает незнакомые лица, как среди пестроты одежд замечает кучку знакомых бело-желтых пятен. — Юная госпожа здесь! — хихикает Цзинъи на ухо Сычжую и получает второй укоризненный взгляд за последние десять минут. — Только не задирай его, — просит Сычжуй обреченно. — Приветствуем главу ордена Цзинь! — хором восклицают они, подходя ближе к людям в расшитых пионами одеждах, и отвешивают положенные поклоны. Цзинь Лин выглядит мрачно, но недовольство его немного рассеивается, когда он видит перед собой приятелей. — Какими судьбами? — спрашивает он удивленно и приглашает присесть напротив себя. — Мы по поручению ордена, — отмахивается Цзинъи весело. — Сам-то ты здесь откуда? Деревушка, в которой они сейчас находятся, подконтрольна ордену Гусу Лань, так что видеть в этом захолустье главу Ланьлин Цзинь вдвойне удивительно. — Ищем сбежавшего из заключения заклинателя, — тяжело роняет Цзинь Лин. — У него изъяли артефакт, сводящий с ума людей, а он выкрал его обратно и сбежал. Сычжуй понятливо кивает. — Погоди, — вдруг хмурится он. — А артефакт этот случайно не заставляет людей танцевать так, что они потом умирают? По расширившимся глазам Цзинь Лина адепты Гусу Лань понимают, что так оно и есть. — Вот тебе и бес, — бормочет под нос Цзинъи. — Это, собственно, и есть наше дело. — Ты не против, если мы присоединимся к вам? — вежливо предлагает Сычжуй. Цзинь Лин только и кивает головой, но все равно остается странно-дерганым. С заклинателем они расправляются довольно быстро — на их стороне огромный численный перевес, — но заканчивают все равно далеко за полночь. Сычжуй и Цзинъи не могут не заметить, что Цзинь Лин слишком рассеянный: он лезет в самую схватку, но чуть не пропускает рубящий удар; Феи рядом нет, хотя Цзинь Лин раньше редко куда выбирался без пса-оборотня. Когда оглушенного преступника связывают, а адепты Ланьлин Цзинь уже собираются встать на мечи (глава Цзинь почему-то торопится, хоть и сам парой часов ранее приказывал хозяину постоялого двора приготовить своим заклинателям комнаты), Сычжуй неуверенно окликает друга. — Цзинь Лин, что-то случилось? — спрашивает он ненавязчиво, но с участием. Цзинь Лин неопределенно жмет плечами и переступает с ноги на ногу, но причину волнения раскрывает на удивление спокойно. — У меня сегодня день рождения, — говорит он просто и неспешно закатывает рукав. Цзинъи и Сычжуй застывают. На запястье Цзинь Лина красуется мерцающее среди облаков солнце, и рисунки точь-в-точь похожи на те, что сейчас скрывает одежда адептов Гусу. — Цзинь Лин, — громко вдыхает воздух Сычжуй. — Тут такое дело… Мы с Цзинъи родственные души. Цзинь Лин дергается от удивления и словно бы обиды — он знает, что Сычжую почти двадцать два, а они ничего не рассказали! — но его руку хватает Цзинъи. — Только у нас все сложно, — говорит сбивчиво Цзинъи и чуть не спотыкается на ровном месте. — Потому что мы, это, нецельные. У нас должна быть третья родственная душа. Это, кажется, ты! Цзинь Лин хлопает глазами, и в них отражается толика понимания. Он зачем-то отворачивается — у Цзинъи все внутренности сжимаются от страха, — но глава Цзинь только рявкает на своих адептов: — Марш в Башню! Чтобы к моему приезду были и отчеты, и отрубленная голова! Я останусь здесь! А потом, стоит заклинателям на мечах скрыться в облаках, становится тем мальчишкой, которого Цзинъи и Сычжуй знают столько лет. — Если вы шутите, я вам ноги переломаю, — грозит Цзинь Лин, но голос у него ломается и дрожит так, что угроза получается никакая. Цзинъи и Сычжуй лишь обнажают свои метки. Стоит им прикоснуться, всем трем, как все окружающее пространство затапливает короткой белой вспышкой. Рисунки приходят в движение, переплетают узоры между собой и, наконец, становятся одним целым. Парящим в облаках лотосом с солнечной серединкой. Цзинь Лин то ли ругается, то ли хрипит, и сгребает обоих Ланей в охапку. От сердца отлегает у всех троих. — Двое, — выдыхает Цзинь Лин куда-то им в шеи — он задирает подбородок, но выше все равно не дотягивает. — Вас, черт возьми, двое, и это вы! Цзинъи краем глаза косит на Сычжуя, и тот ласково улыбается. Они, не сговариваясь, обнимают Цзинь Лина в ответ; Цзинъи чуть сбоку, Сычжуй — спереди. В ночной темени, под одним лишь тусклым светом луны в этом переулке их никто не видит. Цзинь Лин тянется первым, обхватывает Сычжуя за затылок, заставляя нагнуться, и целует. Тот издает удивленный возглас, но выходит невнятно: Цзинь Лин завладевает всем вниманием, почти урчит от удовольствия, и Цзинъи на мгновение чувствует укол ревности. У Сычжуя глаза прикрываются, руки слабеют — как и всегда, если его так целовать, Цзинъи проверял — и дыхание сбивается до невразумительных вздохов. Цзинь Лин, кажется, это понимает, потому что непроизвольно крепче сжимает пальцы на пояснице Цзинъи. Тот не упускает возможности подразниться. — Не забывай про меня, А-Лин, — шепчет он на ухо тому, кого все заклинатели в мире знают как юного, но грозного главу ордена Ланьлин Цзинь, и только они с Сычжуем — как их родственную душу. Цзинь Лин предсказуемо краснеет мочками ушей, а по его шее бегут мурашки. Он отрывается от Сычжуя и поворачивается к Цзинъи, смотрит заплывшими от восторга и возбуждения глазами. Цзинъи с усмешкой наклоняется сам. — В гостиницу, — командует Цзинь Лин спустя несколько долгих мгновений. Спорить не хочется никому. Хозяин постоялого двора предупрежден о том, что заклинатели вернутся ночью, поэтому стоит за стойкой и протирает стаканы. Но он явно не готов к тому, что заклинатели вернутся лишь втроем, да еще и такие распаленные, как он думает, битвой. — Комнату с самой широкой кроватью, — Цзинь Лин бросает перед хозяином аж два серебряных слитка, но тот все равно багровеет неровными пятнами на лице. — Какое бесстыдство! — возмущается он, но все равно пристально смотрит на серебро. — Я не позволю в моем заведении!.. Они переглядываются: Сычжуй смотрит с легким беспокойством, Цзинь Лин — мрачно, Цзинъи — весело. Цзинь Лин с грохотом выкладывает свою руку с меткой на стол, и то же, давясь смешками, делают и Лани. Лицо хозяина невообразимо вытягивается, и в руки он себя берет не сразу. Когда он заговаривает, голос его дрожит: — К-конечно, м-молодые го-оспода заклинатели, прошу, п-пройдемте!.. Дверь перед его лицом Цзинь Лин захлопывает показательно, и, оказавшись в темноте неосвещенной комнаты, они на мгновение застывают. Но Цзинь Лин тут же берет все в свои руки: он не настолько зажат, как адепты Гусу Лань, и Цзинъи отстраненно думает, что этого им с Сычжуем и не хватало — решительности. Цзинь Лин, впрочем, берется доказывать, что не только решительности. Когда они втроем, путаясь в одеждах, валятся на кровать, Цзинъи понимает, что им просто не хватало самого Цзинь Лина. На языке вертятся колкости и подначивания, но это от волнения. У Цзинъи дыхание перехватывает, когда они с Цзинь Лином в четыре руки раздевают смущающегося Сычжуя. Цзинь Лина словно бросает от одного к другому, и в конце концов он снова оказывается зажат между двумя Ланями: с Сычжуем они целуются до звезд в глазах, а Цзинъи в это время стягивает с Цзинь Лина одежды, попутно покрывая его бледную спину укусами-метками. В голове удивительно пусто. Шорох одежд вскоре затихает, потому что от своих Цзинъи избавляется сам, и тишину заполняет лишь тяжелое дыхание и причмокивания. Цзинь Лин дрожит всем телом. Цзинъи, перебарывая стыд, на пробу трогает его ниже живота, и Цзинь Лин так громко всхлипывает, что его тут же хочется всего заласкать-зацеловать-изнежить. Они теснее притягивают к себе Сычжуя, и тот удивительно гибко трется всем телом об Цзинь Лина, вырывая тонкие вскрики удовольствия и неразборчивые ругательства. Цзинь Лин откидывается спиной на Цзинъи, укладывает голову на его плечо, и Цзинъи тут же требовательно впивается в его губы. Когда чья-то рука обхватывает Цзинъи за член, он распахивает глаза. Чужие движения заставляют выгнуться, подставляясь под ласку, выдохнуть что-то бесстыдное в губы Цзинь Лину и заметить его каверзную улыбку. Цзинъи распаляется еще сильнее, в ответ крепче сжимает член Цзинь Лина и подстраивается под заданный ритм. Цзинь Лин дергается, заставляя Цзинъи чуть повернуть голову и заметить растерянно улыбающегося Сычжуя. Цзинъи прикрывает глаза на мгновение, шепчет пару слов на ухо Цзинь Лину, и тот послушно подается вперед. Сычжуй всхлипывает и стонет совсем непристойно, когда рука Цзинь Лина касается его члена; пытается прикрыться, сведя ноги. Цзинъи замечает и это, перекатывается, откидывая Цзинь Лина по одну сторону от Сычжуя, а себя — по другую. Они сжимают Сычжуя между собой, Цзинъи шепчет томно: — А-Юань!.. И этого хватает, чтобы Сычжуй, закрывая лицо ладонями, крупно содрогнулся и кончил под ласками Цзинь Лина. Цзинъи снова перекатывается, целует разомлевшего Сычжуя и ускоряет свои движения на члене Цзинь Лина. Тот не остается в долгу, и Цзинъи, выстанывая что-то прямо в губы Сычжуя, кончает тоже. Слышит надрывный стон Цзинь Лина — и позволяет себе, наконец, расслабиться. Они тяжело дышат, переплетаясь руками и ногами; Сычжуй спихивает Цзинъи в бок, потому что Цзинъи все-таки весит немало, и умиротворенно сопит, кажется, погружаясь в легкую дрему. Цзинъи деловито обтирает их куском сбившейся простыни, откидывает ее на пол и натягивает на всех одеяло. Цзинь Лин по ту сторону Сычжуя молча сверкает глазами, и Цзинъи вытягивает руку, чтобы погладить его по щеке. Цзинь Лин разве что не урчит. — Вы уже два года?.. — спрашивает он шепотом, чтобы не разбудить Сычжуя, и Цзинъи кивает. И через секунду, подумав, мотает головой. — Мы уже два года искали… тебя, — отвечает он так же тихо. — А если ты об этом, то нет. Мы же не могли без тебя. Цзинь Лин смущенно утыкается лицом в подушку, и Цзинъи хихикает. Сычжуй морщится, открывая глаза, но сонным не выглядит — значит, просто лежал. — Интересно, почему лотос, а не пион? — подает он голос. Все трое тут же, как по команде, поглядывают на свои запястья. — У тебя же тоже солнце, а не облака, — ворчливо отзывается Цзинь Лин, но звучит озадаченно. Сычжуй возражает: — Это символ моего родного клана, если так можно сказать. Но ты же родился в Ланьлине! — А еще я терпеть не мог свой клан до того, как стал его главой, — еще ворчливее отвечает Цзинь Лин. — И то теперь просто по статусу не могу. А в Юньмэне у меня хотя бы дядя нормальный был… есть, в смысле. Цзинъи ежится, вспоминая грозного главу Цзян, и шутит: — Что, дядя тебе за нас ноги не переломает? — Пусть только попробует, — фыркает Цзинь Лин сурово, и в груди почему-то становится тепло. — Только будет ругаться, что у него слишком много Ланей в родственниках, да перестанет. Через пару лет. Сычжуй негромко смеется, и всех троих пробивает на хохот. Они так и лежат, посмеиваясь и тыкаясь друг в друга, пока Цзинъи не вспоминает одну незначительную на первый взгляд мелочь. — А-Лин, — тянет он хитро. — А ведь там, в переулке, ты ни слова нам поперек не сказал, сразу целоваться полез. Неужели ты настолько веришь в родственные души? Сычжуй хмурится непонимающе, переводит взгляд на Цзинь Лина, и тот внезапно краснеет сильнее, чем за все прошедшее время. — А-Ли-ин! — хохочет Цзинъи, уворачиваясь от подушки. — Неужели ты был в нас- Цзинь Лин переваливается через многострадального Сычжуя, затыкает коротким поцелуем сначала Цзинъи, потом, словно извиняясь, нежнее целует Сычжуя и натягивает одеяло всем троим на головы. Цзинъи хочется рассмеяться, но Сычжуй тычет его локтем в бок и негромко говорит: — Все, спать! В тишине они лежат недолго, потому что Цзинь Лин спрашивает: — Вы поедете со мной в Ланьлин?.. Цзинъи пытается посмотреть на Сычжуя, но они все еще лежат под одеялом и вокруг темно. Молчание немного затягивается, но Сычжуй отвечает прежде, чем Цзинь Лин бы подумал что-то не то: — Нам нужно отчитаться перед орденом, так что мы сначала слетаем в Гусу, а потом прибудем к тебе, хорошо? Цзинъи нашаривает руку Сычжуя и благодарно ее сжимает, и тот невесомо гладит ладонь в ответ. Цзинь Лин едва слышно облегченно вздыхает. — Хорошо, — соглашается он довольно. Цзинъи прячет улыбку на плече Сычжуя и вытягивает руку, чтобы нащупать Цзинь Лина. Тот обнаруживается совсем рядом, словно наполовину лежит на Сычжуе, и Цзинъи приходит гениальная идея. — Еще кое-что осталось, — говорит он, скидывая одеяло, чтобы видеть свои родственные души. Те напрягаются только от его тона. Цзинъи садится на постели, бросает на Сычжуя многозначительный взгляд и тянется к налобной ленте. Цзинь Лин ахает — и, когда Цзинъи небрежным бантиком вяжет ленту на его правой руке, закрывает себе рот, чтобы не расплакаться. Сычжуй тоже подскакивает, стягивает свою ленту и аккуратно завязывает ее Цзинь Лину на левое запястье. — Какие же вы… — ломано выговаривает Цзинь Лин, тянет их на себя, и они чуть не падают с кровати. Цзинъи целует его в одну щеку, Сычжуй — в другую, и они устраивают Цзинь Лина между собой. Он дрожит, но теперь, кажется, от счастья, и Цзинъи тоже чувствует себя совершенно счастливым. Без всяких сомнений и пустоты в груди.Лотос солнцем в облаках Распускается несмело. Сердце гложет терпкий страх, Но сомненье надоело. На запястьях у троих — Символ жизни, символ связи. То, что чувствуют они, Не подвержено отказу. Через время, сквозь сердца Нить судьбы связала прочно. Без сомнений, до конца Трое вместе будут точно.