_
— Как твоя идея с садом? — спрашивает Бренда, когда те самые признаки рассвета сменились полноценным райским солнцем. Томас делает шаркающий шаг, который он определил скорее как случайность, чем настоящее замедление, и пыль поднималась из-под их ботинок, пока они шли вниз по грязной тропе. — Хорошо, — говорит Томас, и когда он ничего больше не добавляет, Бренда раздраженно вздыхает. Как вдруг она отвлекается на маленького ребенка, проходящего мимо них в противоположном направлении. Рука Бренды поднимается, один из ее пальцев цепляется за воротник мальчика и аккуратно оттягивает его назад. — Джесси. Мальчик около восьми лет имеет достаточно совести, чтобы застенчиво опустить взгляд в землю. — Да, Бренда? — Ты должен быть на берегу сейчас и собирать водоросли. Маленький мальчик поднял голову. — Гарриет отправила меня найти Фрайпана. Та большая гроза на прошлой неделе заставила разные виды морской травы всплыть со дна, и она хочет знать, какой из них лучше всего. — Мы двое знаем, что Фрай сейчас на кухне, а не около лазарета, куда ты направляешься. Джесси поковырял грязь носком ботинка, начиная покрываться румянцем. — Я лишь собирался узнать, не нуждается ли Соня в чем-нибудь. Бренда усмехнулась. Очевидно, это было разрешено. — Отлично. Поторопись. — Не иди через лес на пути назад, — выкрикнула она, когда он начал уходить. — Почему? — слово было растянуто с обидой. — Потому что я тебе сказала, — Бренда закатила глаза. И Джесси должен был принять это, потому что девушка уже продолжила идти, а Томас сделал быстрый шаг, чтобы ее догнать. — Почему ты не хочешь, чтобы он шел более короткой дорогой? — спрашивает парень, когда она замедлилась. Он ускорился и они сравнились. Бренда смотрела прямо вперед, и, возможно, дело было в жаре, но ее щеки совсем немного окрасились в розовый. — Я просто... Это пугает меня. Не люблю, когда дети ходят туда. Может быть, она признается в этом Томасу, потому что знает, что он не посмеялся бы и не осудил, не изменил бы мнение насчет ее бесстрашия. Если уж на то пошло, это признание делает ее даже более бесстрашной в его глазах. Может быть, она говорит это Томасу, потому что знает, что он поймет. Он понимает. Если бы у Томаса были дети, он достаточно уверен, что никогда не разрешил бы им войти в воду._
С годами Тихая Гавань расцвела будто один из больших красных цветков, что росли кустами, обрамляя грязные дороги. Коричневые тропы переплетались, как вены, через склоны холмов, направляясь вверх к лесу и обратно к берегу. Некоторые ориентиры обозначают занятость в разных сферах. Печи и летняя кухня, чтобы кормить их. Круги и скопления жилищ — сначала хижины, а затем настоящие деревянные дома, — чтобы приютить их. Городская площадь и небольшая трибуна для объявлений и совещаний. Берег с деревяной пристанью для лодок, и сети, плавающие на поверхности кристально чистой воды. Большие поля чуть подальше и грядки урожая, что постепенно растет. Камень._
— Мне действительно жаль, Томас, — говорила Соня, ее большие карие глаза полны печали. Ему не нравятся ее глаза. Он не знает почему и старается не иметь ничего против нее. — Возможно, мышцы неправильно заживают, или рубцевая ткань, или что-то совсем иное... — она затихла, начала жевать губу и засуетилась с повязкой, сворачивая ее и оставляя на полке с другими медицинскими принадлежностями. — Нормально, — сказал Томас, опуская рубашку обратно и позволяя ей накрыть рваный шрам от пулевого ранения на его правом боку. Он осторожно соскользнул с деревянного кресла, робко опираясь на ногу и чувствуя странный резкий спазм под кожей, что продолжался от его бока вниз к бедру, заканчиваясь небольшой вспышкой боли на полпути к колену._
Томас почти убедил себя в том, что за ним не следят. Не на все сто процентов, но на твердые восемьдесят три. Он сдавал тест на вменяемость с большой наценкой. И затем Чак прибыл Издалека. Этот Чак — не его Чак. Этот Чак худой, будто травинка в земле, с огромными зелеными глазами, что видят все, с густыми черными волосами и кожей кокосового цвета._
Этот Чак — не его Чак, и он прибывает на лодке. Он прибыл на лодке в то время, когда Томас начал осматривать отдаленное невостребованное место, что однажды станет его садом. Кто-то из детей-сирот Бренды из ПОРОКа побежал к ней, сбивая Минхо с пути в сторону и заставляя его жонглировать манго в своих руках, чтобы спасти их от падения. — Я чертовски впечатляющий, — сказал он, обращаясь ко вселенной с полными неупавших фруктов руками и Галли рядом, пытающимся не засмеяться. Молодая девочка полностью игнорировала их, направляясь к Бренде и крича что-то о ком-то прибывшим на берег. Они не были первыми и не были последними, но определенно наблюдалось снижение потока людей, находящих путь к Гавани. — Откуда они? — спросил Томас у Бренды в ночь после того, как суматоха из-за новоприбывших поутихла. Немного повысил голос из-за болтовни большинства населения, рассевшегося на длинных скамьях в больших беседках рядом с печами и недавно построенной глиняной плитой. Они действительно строили что-то здесь, рассеяно осознавал он. Ее рот был полон, когда он задал ей вопрос, и она одарила его раздраженным взглядом, прежде чем начала решительно жевать. Маленький мальчик рядом с Брендой ответил вместо нее. — Они появляются Издалека, — снова медленно отвечает он, и его лицо искажается в недопонимании. — Нет, я знаю. Но откуда? Взгляд был обращен на Бренду, явно ставя под сомнение выбор компании своей опекунки. — ...Издалека, — говорит он Томасу снова, еще медленнее. Так, будто объяснял самую простую вещь младенцу. Бренда смотрит на него с другой стороны стола и они одновременно осознают, что это не имело значения. Это все было просто Издалека сейчас._
После того, как они переждали период карантина, матери с ребенком провел экскурсию более зрелый и привлекательный Арис, проводящий их вдоль пыльных троп и крепких деревянных беседок, огненного колодца и полей с урожаем. Кухни. Загона для выращивания кабанов, что им удалось построить и наполнить. — Оу! — добавляет он с улыбкой, останавливаясь и кивая на Томаса. — Это Томас, он буквально мастер на все руки. Томас вытер свою руку о штаны, стараясь убрать немного грязи, прежде чем пожать руку молодой девушки, что выглядела приблизительно на его возраст. Ее сын спрятался позади нее и цеплялся за ее бок, осторожно рассматривая парня. — Привет, — отвечает он, когда их руки опускаются, и Томас со всех сил старается не смотреть на Ариса. Несмотря на то, что все в порядке, в их взаимодействиях все еще было что-то... Угрожающее. Тишина затягивается и Арис одергивает себя, прежде чем слегка глуповато улыбнуться. — Вот черт, простите. На секунду потерялся, — он похлопал девушку по плечу, и потому что Арис не знал и никто ему не сказал, он говорит слова небрежно. — Это Сара и ее сын Чак. Прошло уже какое-то время, несколько месяцев точно, с того времени, как прошлое обрушилось на него с такой силой, что легкие сжались. Его взгляд прояснился на мгновение. — Чак, — прошептали онемевшие губы. Девушка — Сара — посмотрела на него нервно и дерзко, и парень понял, что Чак должен был появиться у нее еще в то время, когда Томас проснулся без имени. — Это было имя моего отца, — оборонительно вырвалось у нее, она сжимала зубы и стала дикой в одно мгновение. Должна была, думал Томас, чтобы иметь возможность выжить на своем пути сюда. Иметь возможность выжить там. Вдалеке. Он кашляет со звуком, что отдаленно напоминает слово, но он не совсем уверен, какое именно, и отворачивается. Резко, решительно уходит, игнорируя все вопросы растерянного Ариса. Влево, вправо, вперед и влево. Мимо домов, рабочих мест и покачивающихся пальмовых деревьев. Пробираясь через рай зигзагами так быстро, как только был способен, не останавливаясь, когда появляется Минхо, машет ему рукой и зовет по имени. Печаль искажает черты его лица и его тело, болезненность этого заметна даже на расстоянии. Рядом с Минхо резко упал на землю напротив его дома Галли, накрывая руками голову. Фрай возле него. Но Томас не останавливается, совершенно не замедляется, пока не достигает конца поселения, и он задерживается лишь на секунду наравне с краями, прежде чем помчаться прямо в лес. Густо навернувшаяся темнота охватила его и влага заставила его одежду прилипнуть к коже спустя несколько секунд. Большие листья, грубая кора и свисающие лозы связали, схватили его своими зелеными пальцами, но он борется с ними, отталкивая в сторону. Он не останавливается, пока корень — который, он мог поклясться, не находился там секунду назад — не цепляется за его лодыжку, заставляя опереться на больную ногу. Это мгновенно отдается горячим уколом боли в боку, и он падает на сырую землю, тесно свернувшись. Прижимается щекой к почве и тяжело дышит, тяжелый след мокрой земли покрывает его язык. Он берет блаженно прохладный металлический цилиндр, находящийся на его шее, и прижимает его к своим губам. С деревьев капает стекающий с листьев конденсат. В воздухе так много влаги, что лес создает свой собственный дождь под густо нависающей зеленью. Сквозь нее почти не проходит солнечный свет. — Прекрати, — громко говорит Томас звенящей тишине и размеренному мягкому постукиванию, губы двигаются по посланию в баночке. И затем, после паузы в биении его сердца... — Не могу, — отвечает Томас. Моргает. Осматривается вокруг в поисках того, на чей вопрос ответил. Тени в лесу двигаются, и Томас говорит себе, что за ним не следят._
Это небольшой участок земли на самом краю Гавани, сбоку у горы, куда Томас с интересом смотрел. Он расчищает ее медленно и упрямо, трудясь с любовью или ненавистью, может даже чем-то между. Убрать небольшие валуны со своего пути трудно, но иногда Бренда собирает группу детей и подростков, что везде следуют за ней, как утята, и направляет их к любому камню, пню или бревну, что тем или иным образом создают для Томаса особые неприятности. Одновременно с ленивым плавным движением пальца Бренды они заполнили все, будто муравьи, и в который раз Томас благодарен богам или кто бы там не был за то, что Бренда выбрала их сторону._
Минхо садится рядом с ним. Берег побледнел от лунного света, и они молча смотрят на океан. Их позы идентичны: они наклонены вперед, ноги сложены и руки мягко сцеплены между коленями. В воде стоит человек. — Как думаешь, Галли вернется? — наконец спрашивает Минхо. Томас мотает головой._
Большую часть года он проводит каждый свой вечер там, но наконец-то он почти все понял. И затем, где-то на протяжении недели, он просто сидит на скале и смотрит на нее, думая, какого хрена он сделал это в первую очередь._
Это пустая трата ресурсов, Томас понимает, но он оставляет маленькую свечку в фонаре рядом со своей кроватью каждую ночь. Его дом не большой, это скорее одноместная комната, но тени, бьющиеся в углах черные, как вены, и Томас отказывается встречаться с тем, что за этим скрывается._
Первое, что он посадил — кукуруза. Она вся умирает. Со вздохом, потягиванием и скручиванием спины, чтобы та приятно щелкнула, Томас говорит себе, что это было бы хорошим удобрением для следующей попытки. Игнорируя протест больной ноги и решительно становясь на колени, он начинает копать. — У Люси появился маленький мальчик, он здоров и у него совершенно точно легкие Джаспера, — сказала Соня, пока осматривала его бедро в лазарете, поднимая взгляд на его лицо, чтобы знать, какое давление заставляло его поморщиться. Резкий укол, словно от иглы, пронзает его кожу, и его щека дергается. Томас твердо смотрит на вожделенные стеклянные баночки и желанные лекарства, пытаясь запомнить их, чтобы знать, где осталось мало, а где они почти закончились. Они медленно исчезали. Растительные лекарственные средства начинают превосходить количество запасов, доставленных через океан. Доставленных Издалека. — Это хорошо. Я рад, что он здоров, — отвечает он, его руки сложены вместе на коленях, и он считает назад от десяти. Соня хмурится от того, как хрустит его колено. — Сколько тебе лет, приблизительно? Он пожимает плечами. — Двадцать пять, я думаю? Может, двадцать четыре? Так же, как и всем. — Ага, — говорит она, хмуро опуская взгляд на его ногу._
В воде стоит человек, и за Томасом не следят. Когда он поднимается, чтобы вернуться в свою хижину, небольшая темная тень скрывается между кустов далеко внизу у побережья._
— Если ты так сильно боишься темноты, почему ты приходишь сидеть там ночью? Томас со вздохом опускает молоток, вытирает рукавом стекающий на глаза пот и смотрит на ребенка, демонстративно стоящего напротив него. — Что? — спрашивает он, и ребенок опускает ладони на бедра. Повозка, которую Томас пытался починить, ничтожно падает. — Ты боишься темноты. В твоем доме всегда фонарь, — констатирует, будто это очевидная вещь. — Но ты всегда приходишь сидеть на берегу. Томас моргает, смотрит вниз на него, а затем пожимает плечами и берет молоток снова. Пристраивает гвоздь и бьет по нему с громким стуком. Прежде чем он успевает наклониться за следующим гвоздем к небольшой коробке, один уже сунули ему под нос. Томас молча принимает его и забивает паралельно предыдущему. — Почему я тебе не нравлюсь? — спрашивает ребенок, когда он замахивается, и Томас дергается, ударяя молотком по своему большому пальцу. — Тебе не стоит одному спускаться к воде ночью, — говорит Томас через час с половиной после того как сам вошел в лес, кричал, поднимал камни, чтобы бросать в стволы деревьев, разрывал с корнями лозы, и только после сел, неподвижный. Он прижимает к губам послание в бутылочке и наблюдает за тем, как цвет ногтя его большого пальца меняется с белого на красный, а затем на фиолетовый. В один момент он вскидывает голову, сильно качая ею со стороны в сторону. — Прекрати смотреть на меня, — громко говорит он рядом с металом и в зеленых тенях. Лес ругается и шепчет ему на ухо, недвусмысленно сообщая Томасу, что он посетитель, и его присутствие в лучшем случае было незначительным. Когда он вернулся к тому, чтобы закончить с тележкой, ребенок все еще сидел там, рисуя пальцем в грязи круги. — Почему мне не стоит спускаться вниз на берег? — спрашивает он резко и капризно, смахивая темные кудрявые волосы прочь с удивительно зеленых глаз. — Ты делаешь это._
— Люди уходят, я думаю. Думаю, они уходят в лес. Но только некоторые. Ты замечаешь это? Лес, я имею ввиду. Некоторых людей он конкретно пугает, но остальные... — говорит ему Минхо, когда они сидят на берегу. Между ними ощущается странная густая неловкость, и Томас вспоминает, как это заняло какое-то время, но независимо и одновременно они с Минхо осознали, что перед Гаванью у них было максимум несколько недель, которые они провели в присутствии друг друга. По крайней мере на протяжении той половины их жизней, которую они могут вспомнить. В воде стоит человек. На дереве позади них зашуршали листья. Минхо резко поворачивается, мгновенно встревожившись, но Томас твердо смотрит вперед, даже если и повышает тон голоса, чтобы перекричать шум волн. — Иди домой, ребенок. Деревья и кусты шелестят, и хруст трескающихся прутьев под подошвами обуви постепенно прекращается._
Его следующая попытка — батат, и она заметно более успешна. — Посмотри на себя, мистер Грин, — говорит Бренда с торжественной улыбкой, поднимая несколько овощей и протирая их от грязи. На краю поля Хорхе откидывается на булыжник — привычное место Томаса занято постепенно стареющим человеком, чтобы посидеть, отдохнуть и позволить своему телу понежиться на солнце. То, как старшее поколение постарело всего за несколько лет, было почти невероятно. — Я думаю, многие из них чувствуют, что их работа уже выполнена. Знаете, они устают. Они отдыхают, — однажды сказала Гарриет, пожимая плечами. — Никто не будет спорить с тем, что они заслужили это._
— Почему ты спускаешься туда? — одного дня спрашивает Томас у ребенка, скорее просто для того, чтобы он прекратил пугающе пялиться. Он оставляет очередной ящик с манго на прилавке кухни прямо у большой доски для нарезки, и ребенок залезает на сидение тоже, покачивая худыми ногами с угловатыми коленями вперед-назад. — Потому что, — небольшая ладонь выбирает манго из ящика и достает нож из его кармана, раскладывая его и прорезая кожуру фрукта. — У вас, ребята, нет никаких сигналов, например флагов или вроде того, чтобы дать людям возможность понять, что вы здесь. На самом деле ты не можешь увидеть что-нибудь из причала дальше, чем на милю. Тем более ночью. А что если люди пытаются добраться сюда, но просто не могут найти это место? Горшок кипит, и Фрай моргает, одергивая себя и снимая с огня емкость промышленного размера. — Никогда на самом деле не задумывался об этом, — признается Томас, а ребенок закатывает глаза. — Ну еще бы, — подает кусок манго Томасу. — Ты не нуждался в том, чтобы искать. Ты просто был здесь._
— Это странно, не правда ли? Иметь живую тень, — со смехом подмечает Бренда, когда он почти наступает на ребенка в третий раз на этой неделе. И, честно говоря, если бы он не остановился хотя бы на расстоянии пятнадцати сантиметров от него, Томас был уверен, что прекратил бы игнорировать шепот леса, приглашающего прийти и посмотреть на то, что находилось за листьями размером с дверь и поднимающимся паром. После того, как Томас снова огрызается на ребенка, чтобы тот оставил его в покое, он замечает небольшую худую фигуру, мрачно уходящую прочь вниз по тропе. Он с недоверием поворачивается к Бренде. — Это не так, как с тобой и твоими. Он не сирота. У него есть мать. Я не понимаю, почему он делает это._
Когда они обнаруживают, что белые осколки ярко выделяются на фоне влажной грязи, несколько людей с интересом поднимают головы от своего ужина у общественных печей. Когда обесцвеченные обломки превращаются во что-то длинное, гладкое и спрятанное в земле, кое-что, кажущееся огромным, что по длине, ширине и даже размеру совпадало с джипом — все, о чем каждый может говорить. Раскопки для предполагаемого сада прекращаются, и со своего места в его саду в горах он лишь может заметить Минхо и Гарриет, шагающих вверх, вниз и вдоль закопанного объекта. Палки, выделяющие эту зону, перевязали крепкими веревками. — Мы откопаем это. Просто чтобы увидеть, — сказала Гарриет в тот вечер, плавно подняв руки, когда раздаается шум нервного шепота. Минхо кивает рядом с ней на трибуну, скрестив руки на груди и легко выпрямившись. Они вполне оправдано были осторожным обществом. Пока остров годами был добр к ним, но у большинства людей здесь есть опыт того, как твоя жизнь может быть разорвана на части одним неверным решением. Кроме тех, что оказались достаточно везучими, чтобы родиться уже в новом мире. — Что в этом такого? — говорит ребенок рядом с ним, его лицо прижато к открытой ладони, а локтями он опирается на стол. Сегодня вечером Фрай использовал немного мяты в жареном мясе. Он годами доставал Томаса просьбой вырастить ее. Мята почему-то была хитрой в их климате. Ему понадобилось время, чтобы понять это. — Бывает так, что когда люди прошли через многое, новые вещи заставляют их нервничать, — отвечает Томас, откусывая кусок от батата. Он засовывает свой кусок мяса в его тарелку. Мальчик тяжело вздохнул, встретился глазами с матерью на своем месте за столом через семь стульев влево. Она стреляет в него взглядом, тощие локти покидают поверхность стола, и спина немного выравнивается. Теперь она не так сильно опирается на стол. — Я все еще не понимаю, что же в этом такого. Томас толкает кусок моркови по своей тарелке. — Хочешь увидеть? — Ладно. После ужина ребенок без сомнений подорвался с места и побежал в толпу, толкаясь локтями и решительно пробираясь вперед, исчезнув из поля зрения среди ног и талий. И затем, спустя какой-то момент, его вытолкнули обратно к окраине, где стоит Томас. — Прости, — говорит мальчик, подходя ближе, чтобы сесть рядом с ним. — Мы можем подождать, пока остальные уйдут и уже потом посмотреть. Я знаю, ты не любишь скопления людей._
— С Днем рождения, думаю, — случайно бросает ему ребенок со своего места на булыжнике у сада Томаса. Томас поднимает на него свой взгляд. — Что? — Прошел как минимум год с половиной с того времени, как мы начали разговаривать. Значит, в определенный момент должен был быть твой День рождения. — О, точно, — говорит он, закапывая в землю еще немного зерен. — Спасибо, — парень копает новое небольшое отверстие. Ветер, поднимающийся на пологий холм, пахнет солью и гибискусом. — И тебя с Днем рождения, наверное, — добавляет Томас._
В воде стоит человек. Когда Томас садится на берегу ночью, он тянется рукой под воротник своей рубашки и подносит маленькое цилиндрическое ожерелье к губам. — С Днем рождения, — шепчет он, касаясь губами холодного метала._
— Это ископаемое. Динозавр. Череп, — одного дня вяло и безэмоционально говорит Фрай, его глаза расфокусированно смотрят на край большой местности. А потом он резко дергается, возвращаясь назад к своему телу и своей единственной половине памяти, и все в окрестностях, у которых был чип в задней части их шеи, поняли._
— Тебе стоит посадить здесь и немного цветов тоже, — с легкостью подмечает Соня, собирая травы рядом с ним в его саду. — Мне нравятся кольца, что вы с Гарриет сделали, — отвечает Томас. Она поправляет за ухо упавшую светлую прядь, что выбилась из косы, и ее улыбка становится шире._
В тот день, когда череп был полностью выкопан, стоял густой туман. Томас идет, прихрамывая (немного более выражено сегодня, из-за погоды), по полю через туман, затем спускается вниз по небольшой лестнице в огромную яму, которую они выкопали, по глубине почти равной росту самого Томаса и достаточно широкой для того, чтобы там свободно могли передвигаться три человека. Он смотрит в страхе на зубы размером с его ладонь. Рядом с ним Минхо и Гарриет одновременно вздыхают, и девушка трет рукой свою шею. — Не знаю почему, но это ощущается... — говорит она, затихая. Минхо кивает. Два лидера так привыкли друг к другу за это время, что заканчивать мысли друг за друга уже стало в порядке вещей. — Нам не стоит трогать это, — говорит Минхо, смотря на кость и протягивая руку к ней прежде, чем успел обдумать это, а затем в последний момент одергивает пальцы, будто останки были слишком горячими, чтобы к ним прикоснуться. — Нам не стоит... Мы должны просто оставить это. Я не хочу, чтобы мы трогали это. — Как Фрайпан сказал это называется? — говорит голос, что не пренадлежит ни Томасу, ни Минхо, ни Гарриет. Все трое от неожиданности подпрыгивают примерно на три ебаных фута. — Ребенок, — выплевывает Томас сквозь стиснутые зубы, копаясь в груди, пальцами хватаясь за сердце и прижимаясь к стене выкопаной ямы. — Иди домой, — Ребенок вздыхает и поднимается с места, где сидел на краю, исчезая за выступом и вяло уходя в туман. Томас тяжело выдыхает, прижимая ладони к глазам. — Как Фрай назвал это? — спросил он у них двоих, слова напряженные и тихие. — Эм, Тирэкс? Верно? — Минхо повернулся к Гарриет для подтверждения. — Ага, — отвечает она, ее голос все еще слабый после недавнего сердечного приступа. — Да. Тираннозавр Рэкс, он сказал. Тирэкс как сокращение. — Эй, ребенок, — зовет Томас, потирая глазницы ладонями, пока перед веками не появились точки. — Это Тирэкс, похоже. И по воздуху скользит тихое, простое: — Спасибо, Томас._
— Я думаю, что большое собрание города будет о строительстве школы. Тебе стоит прийти на него, — говорит Бренда со своего места на недавно построенной скамье в тени под деревом. Томас поворачивается к ней. — Серьезно? Школа? Она кивает и зевает. — Ага. Теперь вокруг бегает море мелких спиногрызов. Рассвет человечества два-точка-ноль. Должны тоже начать быть организованными. Томас усмехается. — Собираешься отставить пистолет с кобурой и взять карандаш? Стать учительницей? — Не-а, — она мягко машет рукой по полуденному воздуху, солнце высоко в небе и весь «рассвет человечества два-точка-ноль» разбежался по разным местам поселения, скрытым под тенью, чтобы проспать самую жаркую часть дня. Бренда потягивается. — Кроме того, — добавляет она. — Со своей частью я закончила. Большинство моих птенчиков покинули гнездышко. Время уходить в отставку. Я, считай, старая. — Не заставляй меня выйти отсюда и показать тебе, как старость ощущается на самом деле, — мягко зовет Хорхе из дома, окно его спальни практически над их головами. Томас знает, что Бренда выбрала именно эту часть для сна, чтобы быть в пределах слышимости. На всякий случай. — У тебя осталось только трое из детей-сирот ПОРОКа, не так ли? — спрашивает он, но она лишь задумчиво смотрит в пространство между двумя пальмовыми деревьями. — Думаю, я могу забрать гамак отсюда? — она спрашивает, не дожидаясь ответа, после чего поворачивается, чтобы закричать в слегка приподнятое окно. — Эй, старик! Не хочешь гамак?_
Галли вновь заставляет Томаса выглядеть глупо. На этот раз своим возврашением. Он выходит из леса рядом с Томасом, пока тот копается в своем саду, и на секунду все, что Томас способен увидеть — это высокий, худой силуэт, проскальзывающий между двух больших пальмовых листьев, и его сердце буквально останавливается. И затем возобновляет биение снова. Когда Минхо возвращается с разведки и узнает новости, он бежит прямо в лазарет, где Соня гневно бормотала что-то об инфекции и истощении, и мягко отталкивает ее с пути. Берет лицо Галли в ладони, крепко целует его в губы. — Твое дыхание ужасно, — с дрожью в голосе говорит Минхо, их носы соприкасаются. — Добро пожаловать обратно. Долго же ты шел. Минхо даже не замечает Фрайпана и Томаса, сидящих на стульях в углу. Томас не винит его, ни капельки. Томас, который отталкивает тянущуюся руку Фрая, и тихо ускользает._
Он стоит на краю поселения и качается на ступнях вперед-назад, прежде чем войти глубже в лес без сознательного решения. Томас слышит свистящий шепот, чувствует пальцы в своих волосах, и он сворачивается на влажной земле, как привык делать это в Глэйде: поджимая колени настолько близко к груди, насколько он способен, а руки сложив вместе под подбородком. — Прекрати смотреть на меня, — в тишине говорит он. И затем... — Я не понимаю, почему ты дал мне это, — и затем... — Я пытался, — и затем... Томас не помнит, как закрыл глаза. Когда он приходит в себя спустя несколько часов, его взгляд бесцветный, глаза налиты кровью, и лист прилип к его щеке. Ребенок сидит на его пороге, а рядом с ним стоит жестяная тарелка, наполненная едой и накрытая тканью. — Ты пропустил ужин. Я знаю, что ты не любишь есть мясо, но я взял тебе немного сладкого перца, — говорит Ребенок, его зеленые глаза яростно светятся от чувства брошенности. — Извини, — хрипит Томас. — С кем ты сел? Он пожимает плечами. — С моей мамой. Это было неплохо. Она доставала меня с тем, чтобы я не оставлял локти на столе. — Это то, что делают мамы, наверное. Хотя откуда я знаю? Я точно не эксперт в этой теме, — отвечает Томас, осторожно садясь и подрагивая. Ребенок с беспокойством поднимает голову. — Почему на твоем лице грязь? Ты упал? Твоя нога выдохлась? — Я уснул. — В лесу? Томас моргает и смотрит на него, начиная хрустеть красным перцем. — В чем проблема? Глаза Ребенка нашли стену из зелени вдалеке. — Не делай это снова, — говорит он, и Томас трезвеет. Эти внимательные яркие глаза были полны искреннего страха. — Пообещай мне, что не сделаешь это снова. Томас опускает свою тарелку, смотря прямо ему в глаза и сжимая его плечо. — Я не буду. Прости, — он не был уверен, почему это имело значение, но если это расстраивало Ребенка — это было важно. Небольшой вздох облегчения. — Ладно, — он рисует мизинцем по пыли круги. — Мне не нравится там. Это не... — он затихает. Солнце заставило его кожу с годами потемнеть, как сделало это с каждым из них. — Не засыпай там снова, — он внимательно смотрит на Томаса, а кудрявые черные волосы падают ему на глаза. — Ты становишься странным, когда остаешься там слишком долго. _ В воде стоит человек. Луна находится позади него, отбрасывая тень, и он достаточно далеко, чтобы Томас не смог идентифицировать хоть одну его отличительную черту. Томас не уверен в том, следят ли за ним._
— Кого ты ждешь, Ребенок? Ночами на берегу? — спрашивает у него Томас, когда они с удочками в руках садятся на причал во время идеального, будто рай на земле, заката. — Моего отца. Мы встретим его здесь. У него есть лодка, — сухо отвечает он, забрасывая крючок в воду и создавая волны, прежде чем повернуться к Томасу. — Кого ждешь ты? Ему становится все труднее и труднее оставаться в его доме, даже со свечой. Томас начинает таскать спальный мешок под гору в конец своего поля каждую ночь._
— Я видел Винса. Он все еще там, — спонтанно говорит Галли однажды, пока он выравнивал почву для нового посева. — Как он? — спрашивает Томас, опираясь на лопату и с тихим облегченным выдохом используя ее для того, чтобы убрать давление со своей больной ноги. — В порядке, я думаю. Он... Хорошо. Думаю, это одиночество. Нахождение там в одиночестве. В лесу. Это делает тебя немного... Это просто... Странное место, — Галли опускает ладони на свои бедра, осматривая участок земли, теперь полноценный и переполненный овощами, фруктами и цветами. Абсолютно головокружительный калейдоскоп тропической растительности. — Он больше. Он не был таким большим, когда я уходил. Томас рассеянно оглядывается, прежде чем вернуться к растению чили, вырывающемуся из-под земли. — А, да. Думаю, да. — Ты не понимал, что вскапываешь больше земли? — Галли спрашивает скептически и, может, немного раздраженно, потому что Томас был Томасом. Это был базовый уровень раздражения для Галли. Дует ветер, и Томас слышит шепот леса. — Знаешь, — он облизывает свои губы, размыто смотря на стену из зелени вдалеке. — Я правда не помню, чтобы делал это. Галли еще какое-то время молча смотрит на него, прежде чем вернуться к своей работе. Он больше не возвращается на гору снова._
Одного дня мать Ребенка проходит мимо него по тропе, хмурится, когда он ловит ее взгляд, и подходит. Вдруг берет пальцами Томаса за подбородок и поворачивает его голову сначала влево, а потом вправо. — Ты нуждаешься в стрижке, — и затем она делает ее ему в своем доме, немного ближе к центру Гавани, чем он был в течении долгого времени. — Слава богу, — говорит Ребенок, сидя на стуле и самодовольно ухмыляясь, когда ножницы стригли и сверкали вокруг ушей Томаса. — Ты уж начинал немного пугать меня. — На один день в город за покупками и побаловать себя, ха? — дразнит Бренда, когда он столкнулся с ней на главной площади. Ее последний сирота из ПОРОКа уже подросток и идет рядом с ней. Когда он на своем пути обратно из намного более шумных улиц (очень много мелких бегало вокруг), он встречает Ариса. Наблюдает за тем, как его глаза лишь на мгновение расширяются. — Томас! — говорит он удивленно, ошеломленно и, может, немного радостно. — Что ты здесь делаешь? Томас показывает на свою голову. — Стрижка, очевидно, — и затем, почему-то, добавляет. — Как ты? Послышался грохот тележки, и они двигаются, чтобы уйти с пути и подальше от центра грязной улицы. Томас спотыкается на своей больной ноге, а Арис, не задумываясь, поддерживает его. — Потрясен, если честно. Ты теперь почти никогда не спускаешься с горы. За Томасом не следят, говорит он себе. — Я хожу на берег, — отвечает он Арису. Его рот полон пыли, что подняла проезжающая мимо тележка, и на его языке это ощущается, словно песок. — Иногда я спускаюсь на берег._
Он начинает брать свой спальный мешок в поле по ночам все чаще и чаще, скручиваясь под чудесным звездным небом, используя листья и стебли растений в качестве потолка. Мягкая почва является намного лучшей постелью, чем все, что мерцающие огоньки внизу могли бы ему предложить. Однажды он просыпается и видит Ребенка, смотрящего на него сверху вниз и тревожно жующего свою губу. — Ты обещал, что не будешь спать в лесу, — в его голосе слышится упрек. Томас протирает глаза и тянется к небольшой металлической фляге, прислоненной к тыкве, делая большой глоток воды слегка медного вкуса и очищая горло после сна. — Это не лес. — Не заходи дальше, — говорит он. Жевание губы становится быстрее. — Ты снова становишься странным. Прекрати быть странным._
— Ты совсем не видишь его, да? — Томас спрашивает у Минхо, когда они сидят на освещенном лунным светом берегу. Открытые кокосы у их ног, пальмовые деревья покачиваются от легкого морского бриза, а их кожа неприятная от соли. Кровавая лилия проплывает мимо них по медленному течению, и ее сладкий запах тянется позади. Рай на земле, это точно. — Не видишь, верно? — Томас настаивает. Минхо поднимается и уходит._
— Как думаешь, уже настало время для кризиса среднего возраста? — спрашивает у него Бренда с дразнящей усмешкой, когда проведывает его, перекатывая между пальцев ягоду шелковицы. — Тебе двадцать восемь, Брен. Я думаю, ты можешь отложить это еще на несколько лет, — он кивает на ягоду в ее ладони. — Аккуратнее, эти штучки запачкают твои руки в фиолетовый на целые дни. Она пожимает плечами, сует ее в рот и пережевывает, потягивается на солнце и ложится вниз между рядами растений, закинув руки за голову, словно под подушку. — Я думаю, тебе стоит остаться со мной и Хорхе немного. Не долго или вроде того, просто. Спустись с горы на некоторое время. Томас возвращается к почве, чувствуя, как вытягиваются невидимые руки и как по поверхности ползут зеленые пальцы. Выискивая и охотясь, отходя от него всего на несколько дюймов. Волосы на его затылке встают. — Возможно, через несколько недель._
— Я в порядке. Просто она не дает мне покоя сегодня, — бормочет Томас, когда Ребенок помогает ему подняться, прежде чем проскользнуть под плечо Томаса, убирая вес из его больной ноги._
— Ты обещал остановиться. Обвинение заставило Томаса моргнуть и прикрыться рукой от света постепенно поднимающегося солнца. — Чего? — спрашивает он, прищуриваясь на фигуру, отбросившую тень от яркого света над головой. — Оглянись вокруг, Ребенок. Я не сплю в лесу. Я прямо здесь. Ребенок вдруг садится, обнимая тонкими руками свои худые колени, и Томас беспомощно осознает, что эти пугающе зеленые глаза были влажными от слез. — Но ты становишься ближе к нему, — шепчет он. Томас оглядывается. Он был ближе. Когда это произошло? — Я не подойду еще ближе. Я обещаю. Эй, — он тянется к нему и опускает руку на его плечо, сжимая его. — Я обещаю. Затем следует сопение, и Ребенок трет кулаком нос. — Никто больше не появляется Издалека. Птица поет где-то на расстоянии, и Томас со стоном садится, щелкая спиной. Ведет плечом и смотрит на напряженные тощие конечности рядом с ним. — Что осталось там, когда вы с матерью покинули место, чтобы добраться сюда? Ладонь, что поменьше ладони Томаса, тянется поправить куст вишневого помидора рядом с ним и завязать веревку, которая помогала его поддерживать. — Не так много._
Как-то раз Гарриет подходит к нему. — Я проходила у твоего дома, — говорит она, садясь рядом с ним на булыжник. — Когда ты был там в последний раз? Томас хмыкает, отламывая кусок от хлеба, что она принесла. — Несколько дней назад? Она поворачивается к нему и смотрит с недоверием. — Я могла пальцем провести линию через пыль. Попробуй еще раз, — не то чтобы он намеренно солгал. Он со всех сил старается вспомнить. — В последнюю холодную ночь, наверное? Я так думаю. Я помню, что пошел за свитером, и моя нога болела слишком сильно, чтобы я мог вернуться. Я ждал до утра. Последовал долгий момент тишины, который сильно задевает Гарриет, а Томаса не очень. Он был слишком занят своим хлебом. Это было хорошо. — Томас, сейчас лето. У нас не было холодных ночей где-то около двух месяцев, — внимательно смотрит на него, затем на поле, а после на лес, находящийся на расстоянии. — Ты копал дальше, не так ли? Оно снова больше, — он пожимает плечами, она наклоняет голову и ее глаза говорят ему быть осторожнее. — Я не уверена, стоит ли тебе продолжать оставаться здесь, Томас. Гарриет не поднимается, чтобы увидеть его снова. Похоже, она сказала все, что хотела._
Он начинает просыпаться в отличных частях поля от того места, где ложится. Каждый раз, просыпаясь, он ближе к лесу, чем был прошлой ночью, и не важно, где он начал. Никто кроме ребенка и Бренды больше не поднимается. — Разве это не заставляет твою ногу болеть? Холм. Путь наверх, — спрашивает ребенок, пока он наполнял корзину огурцами, чтобы отнести обратно в Гавань. Томас совершенно не знает, когда начал думать о себе, как о чем-то независимом от местности. — Это причина почему я не спускаюсь теперь так часто, — говорит Томас, прислоняясь спиной к булыжнику и пережевывая больше хлеба, что ребенок принес ему. Даже если никто не приходил увидеться с ним, было приятно понимать, что Фрай временами о нем вспоминает. Губы Ребенка сжимаются в тонкую линию, когда он поднимает корзину руками. — Я не думаю, что это действительно правда, — бормочет он, разворачиваясь и медленно исчезая внизу за холмом._
— Что ты делаешь? Томас моргает, услышав слова. Мир медленно возвращается на свое место, и затем ему едва ли удается подавить булькающий звук в своей глотке. Он находится в половине дюйма от гигантского черепа, его ладонь коснулась зубов. Он спал, онемело осознает он. Его выбрасывает обратно в сознание, он одергивает руку прочь от челюсти и зубов, и на его ладони появляется горящая огнем полоса. Потом, когда он спотыкается, такой же след появляется и на его ноге, из-за чего парень съезжает по грязной стене вниз, ударившись, и сжимает свою руку, смотря на сочащуюся кровь. — Как он остается острым? — с отстраненной заинтересованностью спрашивает Томас, смотря из ямы вверх и практически сразу продолжая. — Почему здесь всегда туман? — словно у молодого лица, выглядывающего из-за края окопа, были все ответы. Он замечает, как большие зеленые глаза расширились и округлились от страха. Пряди черных кудрявых волос периодически с них отбрасываются._
В следующий раз, когда Томас просыпается, делая что-нибудь, он занимался тем, чем, как он думал, занимался все время. Убирал части куста, чтобы осталось больше места для посадки чего-то. Он бросает взгляд вниз, на место, что выбрал в полудреме. Это был небольшой участок треугольной формы. Вдали от остального поля и, во всяком случае, совершенно бесполезный для того, чтобы выращивать урожай, в основном из-за факта, что он находился на холме над морем. Склон был слишком крутой, что не было хорошо для корней, которые могут быть смыты дождем. Томас растерянно оглядывается через плечо. — Почему здесь? — спрашивает он в пустоту и осознает, что действительно ждет ответа._
Он спускается с горы ради Бренды и только ради нее. Ничто другое не послужило бы причиной, больше нет. Кроме похода на берег, чего он не делал на протяжении месяцев, или увидеть Ребенка, который в любом случае приходит сам. — Эй, — говорит он, проходя в дверь ее дома и прочищая свое горло. В окружении всех их старых друзей и детей, которых она подбирала, будто камни с берега, Бренда поднимает свою голову, убирая руки от лица. Улыбка такая слабая, что готова треснуть, как ветка. — Ну, — говорит она хриплым голосом, из ее ярких покрасневших глаз бегут свежие слезы. — Он был бы счастлив узнать, что был настолько важен, что заслужил визит короля горы. Он остается в своем старом доме на ночь и не спит. Он сидит в темноте со свечой, что дал ему Арис, который пожал плечами со словами: — Твой маленький друг сказал мне принести это тебе. Томас сглатывает и почти приглашает его внутрь, но все же не делает это. Вместо этого он прячет маленький синий флакон и вырезанную фигуру в свой рюкзак, чтобы забрать с собой, и когда на следующее утро он идет попрощаться с Брендой, он крепко ее обнимает. — У меня есть место, наверное, — предлагает он. — Если ты думаешь, что он бы этого хотел. На склоне холма, слишком крутом, чтобы выращивать растения, морской бриз заставляет волосы Бренды танцевать на ветру, и она прикрывает глаза, глубоко дыша. — Он бы хотел, — ее рука находит его ладонь и сжимает. — Спасибо тебе._
Как-то одного дня Томас смотрит на него прищуренными глазами. — Сколько тебе лет? Ребенок не особо впечатленно смотрит на него в ответ и вскидывает бровь. — Ты не знаешь сколько мне лет? Бобовый стебель, намотанный вокруг палки, начинал достигать ее вершины. Томас начинает хрупкий процесс ее замены на более высокую. — Почему это я должен знать твой возраст? Острый подбородок лежит на тонком запьястье, которое опирается на согнутый локоть, прижатый к угловатым коленям. Весь этот костлявый беспорядок сидел на упавшем пальмовом дереве, наблюдая за тем, как Томас работал. — Потому что мы лучшие друзья, а ты даже не знаешь, сколько мне лет. Ты действительно плох в том, чтобы быть лучшим другом, — сухо говорит он, кусая свой ноготь. Бобовый стебель обмотан вокруг новой палки так же аккуратно, как мать опускает младенца в его кровать. — Ребенок, — Томас не может сдержать легкий смешок, сорвавшийся с его губ. — Ты совершенно правильно все понял. Через два дня, когда они были еще на три ряда посевов дальше, Ребенок похлопывает превратившуюся в небольшую кучу землю вокруг палки для бобового стебля и говорит: — Мне тринадцать, придурок. Запах земли и жизни чувствуется вокруг и он наблюдает за тем, как Ребенок с удовольствием мнет грунт. Томас ведет мысленный отсчет от десяти, после чего начинает смеяться снова. Пронзительные зеленые глаза блеснули, и темные брови опустились. — Ты такой странный, — бормочет он, продолжая копаться в грязи._
Однажды ребенок засыпает под полуденным солнцем, и Томас останавливается на своем пути, чтобы подвешать покрывало и дать тем самым ему немного тени, пока он спит. Мальчик в конце концов моргает, просыпаясь, смотрит вверх на ткань, а затем на Томаса, пока тот осторожно отдаляется к редиске. — Сколько тебе было лет, когда все это произошло? Когда они все умерли? — спрашивает он, его зеленые глаза светятся снова. Губы Томаса потрескались из-за воздуха. Если бы Соня когда-нибудь поднялась сюда, он попросил бы у нее немного бальзама. Если бы хоть кто-нибудь из них подялся сюда снова. Он не обвиняет их. У них и своих дел достаточно. — Шестнадцать. Возможно семнадцать, я думаю, — Томас облизал неровную кожу своих губ, зная, что это сделает только хуже. — И сейчас тебе двадцать девять? — Посмотрите, кто теперь не знает возраст своего лучшего друга, — говорит Томас, дразняще усмехаясь. Это заставляет его губу треснуть, и он вытирает рукой кровь, пожимая плечами. Подобные вещи, бывает, происходят._
Маленькая жестяная баночка падает в его ладонь, и Томас открывает ее, чувствуя запах заживляющего бальзама для губ. — Я спросил у моей мамы. Я был рожден, когда ты был в лабиринте, я думаю. Может, чуть позже. Томас оглядывается, прищурившись и попытавшись заметить то, что двигалось и выжидало в густых зеленых тенях. — Как ты считаешь, что за пределами этого всего? — Я не знаю, — отвечает мальчик, лицо которого медленно приобретает выражение страха, а глаза потрясенно округляются. — Я не знаю, что этому нужно. Томас, я не считаю, что вы выбрали правильный остров._
Когда Томас просыпается в следующий раз, он стоит на краю леса._
После этого он разбужен небольшой рукой, сжавшей его запьястье и одернувшей его назад так, что ботинок заскользил по толстому шару листьев. Он падает, из его легких вырывается резкий выдох, и какое-то время он просто открывает и закрывает рот, будто рыба, выброшенная на землю. — Ребенок, почему ты так переживаешь? — Томас задыхается на вдохе, лежа на спине. Смотрит на тяжело дышащего мальчика, его вздымающиеся бока. Ребенок точно бежал на пути на гору и через поле, чтобы найти Томаса вовремя. — Как ты узнал? — добавляет он, потому что как ребенок узнал? — Не знаю, — хрипит он, вцепившись руками за свои худые колени и опустив голову. — Я лишь знаю, что должен. — Это просто не кажется справедливым для тебя, серьезно, — спокойно подмечает Томас чуть позже, пока они оба смотрят в небо. И затем, спустя долгий момент тишины, Томас добавляет почти застенчиво. — Мне жаль за все это._
— Что тебе нравится больше? — спрашивает Томас, вытягивая руки и показывая два маленьких предмета. Ребенок смотрит на него с ярким выражением ужаса на лице. — Пожалуйста, спустись вниз отсюда, — шепчет он._
— Ты просто... Совсем не похож на них, — как-то раз с недоверием говорит Томас. — На кого именно? — спрашивает он, его глаза большие, зеленые и любопытные. Губы Томаса двигаются, но он не роняет ни слова. Когда ребенок машет на прощание и уносится к дому на ужин, Томас падает, вцепившись за волосы и кричит в небо, после чего бьет кулаками землю под собой и снимает со своей шеи маленький цилиндр, бросая его так далеко от себя, как только может._
И затем он неистово ищет его в темноте на протяжении восьми часов. Тяжело дыша где-то половину этого времени и вырывая растения с цветами, чтобы провести пальцами по земле в поле молясь о сухой и гладкой поверхности. Когда свет становится розоватым, краем глаза он замечает отблеск, и игнорируя сильную боль в ноге, он лезет вперед и хватает пальцами металическую пробирку. Эта вещь просто торчит из-под пальмового листа на краю леса. Он полностью падает на землю, почти теряя сознание от облегчения. Прижался щекой к земле, чувствуя влагу в тени. — Прости меня, — неразборчиво шепчет он, прижимая послание к своим губам. — Прости, прости, прости. Лист пальмового дерева заботливо коснулся его лба, убирая волосы, словно пальцами. Он нуждался в стрижке. Его глаза закрылись. И затем он заставляет себя открыть их, поднимаясь и хромая обратно, потому что он обещал. Берет свой спальный мешок, скручивается недалеко от Хорхе и прижимает последнюю оставшуюся у него от Ньюта вещь к своей груди, позволяя себе верить, что этого будет достаточно, чтобы уберечь себя от размышлений. Он оставляет маленькую резную фигуру и синий флакон рядом для дополнительной защиты. Он спит весь день, и когда просыпается ночью, находясь точно в том же месте, где уснул, рядом с ним стоит накрытая тканью жестяная тарелка с едой._
— Ты можешь видеть его? — спрашивает Томас однажды ночью у маленькой фигуры, приземлившейся рядом с ним на берегу. Но ребенок не такой маленький, больше нет, верно? Когда-нибудь он будет высоким, судя по его росту сейчас. — Нет, — рука поднимает горсть песка, позволяя ему проскользнуть сквозь пальцы. — Но я не считаю, что это обязательно значит, что его там нет. — Острый и пронзительный взгляд зеленых глаз внимательно сканирует горизонт. — Я всегда вижу лодку. Томас сглатывает и смотрит на человека, что стоит в воде. — Я не знаю, заставило меня это чувстовать себя лучше или нет. За ним, вроде как, следят, и он не рассказывает ребенку о том, что почти уснул в лесу, но он и не возвращался к своему полю с того времени. Вместо этого он скручивался на спальном мешке либо за домом Бренды, либо за домом мамы Ребенка. Если кому-то и не плевать, они жалеют его молча. Как-то Минхо замечает его на своем пути и подпрыгивает, будто был ударен молнией снова. — Ты вернулся. Томас использует больше бальзама на своих губах, вместо того чтобы облизать их. — Думаю, да. Пока что. Я вернусь назад, скорее всего. Минхо кивнул, пряча руки в карманы. — И затем ты сможешь вновь вернуться вниз, — добавляет он, наклонив голову. Томас поворачивается, смотрит на гору. Он способен увидеть отсюда свое поле, взрывы цвета, и он никогда не осознавал хотя бы немного, каким большим оно стало за все то время, что он провел наверху. — Это правда._
— Счастливого четырнадцатого Дня рождения, Чак, — эти слова Томас говорит в первый и последний раз в своей жизни, когда они сидят ночью на берегу, ожидая людей, что никогда не прибудут Издалека. Может, имена — всего лишь имена, и зеленые глаза определенно не голубые, и, возможно, в воде не стоит человек. Но Томас так не считает. Чак морщится, угрюмо смотрит на него и прижимает к сердцу семена в качестве подарка ко Дню рождения к своей груди. — Это был странный способ сказать это. Зачем говорить «четырнадцатого» вот так? Я знаю, какой это День рождения. Ты странный, — говорит он, после чего хмурится сильнее. — Почему ты назвал меня по имени? Ты никогда не делаешь это, — он осторожно прячет семена в карманы. — Прекрати быть таким странным. Томас молча опускает взгляд, и выражение лица Чака меняется на что-то более напуганное. — Ты снова странный, — он внимательно рассматривает лицо Томаса. — Ты спал в лесу?_
В воде стоит человек, и Томас не уверен, следят ли за ним, но он знает, что не может уйти спать в лес, и не важно, как сильно он этого хочет. Он дал обещание другу. Томас лишь не может разобраться, какому именно.