Безопасность

Антон приезжает каждый раз, когда чувствует себя окутанным тревожностью. Когда беспокойный рой мыслей, током гудящих, не позволяет уснуть или же неглубокий сон нарушается прерывистым дыханием. Антон приезжает каждый раз. И Арсений каждый раз — ждёт. У Попова в квартире — теплая полутьма. В углу комнаты мерцает светильник да за окном слабо светит жёлтый фонарь. Эта обстановка, окутанная своей особой, нетронутой магией, запечатляется старой фотографией — той, что хранят во внутреннем кармане у сердца. Безопасность осязаема у мужчины. Витает в воздухе: протяни руку и коснись, бери сколько хочешь, только приди, только почувствуй. Антон звонит поздно, подрагивающими пальцами набирая номер, и мысленно ругает себя, останавливая взгляд на часах, за бестактность. Ему беспокойно, ему — не так. Пограничное состояние между «может быть и хуже» и «почти терпимо». Ощущая, как в горле пересохло от духоты в комнате, парень несколько раз непроизвольно сглатывает. Шастун пытается встать на место мужчины: понимает, что тот совершенно не обязан брать трубку на другом конце города. Что имеет безоговорочное право не брать. Но Арсений берёт. Почти сразу, едва услышав мелодию, на экран даже не смотря. Знает. — А-рс… — в динамике хриплый пропадающий голос. Этого достаточно, достаточно более чем, чтобы мягко произнести «Приезжай» и потянуться к светильнику включить лампу. У Арсения курить совершенно не хочется. Поэтому горький дым до першения обволакивает горло, пока Антон у подъезда Попова с ноги на ногу нервно переминается. Он тушит сигарету и набирает знакомый код, голосом мужчины который звучит в голове. Дверь отворяется неслышно — Арсений всегда открывает ее сразу же после телефонного звонка. Сейчас он украдкой наблюдает за аккуратными движениями парня, что, отчего-то стараясь не шуметь, снимает ветровку и в нерешительности застывает на месте. Встречаясь с задумчивым, усталым взглядом, Попов кивает к себе. Шастун знает, что Арсений всегда ждёт его тут: на кухне с кружкой травяного чая. Что Арсений всегда молчит, только смотрит, смотрит, смотрит. Пар поднимает горьковатый пряный аромат лаванды и мяты. Антон делает глоток и словно оказывается в беззаботном детстве, где бабушка в деревне собирает травы с маленьким мальчиком и потом угощает душистым напитком от всех недугов. От добрых воспоминаний внутри разливается теплое спокойствие и щекочущая безопасность. Антон пьет не торопясь, с каждым глотком наполняясь чувством уюта, забытого после прошлой встречи. Чаинки плавно опускаются на дно стеклянной кружки. Парень ложится с краю, не надевая протянутой футболки, — ночь сегодня не холодная. Он накрывается одеялом и поворачивается к Арсению. Не перестает думать, что в этой ситуации что-то не так. Будто бы что-то должно быть совершенно по-другому, но раз за разом спираль жизни, не терпя пылких перемен, возвращает всё в исходную точку. Надоедливые мысли неизбежно подкрадываются каждый раз с сумерками, и затянутый их водоворотом Антон не сразу замечает, что мужчина держит его руку, слабо поглаживая. Арсений знает, что Шастун никогда не снимает лишь одно кольцо. Он чувствует нагретый металл подушечками пальцев и невольно проводит по узору, зачем-то убедиться желая. Нащупывает широкое, сложное плетение серебра — перед ним тот же Антон, который был в прошлый раз. Тихо шепча, боясь надоесть или показаться невоспитанным, парень спрашивает, не устал ли мужчина и можно ли поговорить. Под ребрами становится легче от согласного кивка. Медленно растворяется под взглядом Попова тревога, утопая в расширенных в темноте зрачках. Внутри Антона разбуженная безопасность приливами дышит, тянется к Арсению с мольбой и возвращается к берегу, не поднимая со дна песок. Арсений слушает. Арсений умеет слушать и, главное, слышать. А Антон рассказывает о крепких руках, которые хватают его за лодыжки во снах и неумолимо, по запомненному алгоритму утаскивают в пустоту; о странных погонях, когда страшнее — понимание невозможности двигаться; об пространственном обмане, удлиняющем зеркальную реальность и закручивающем ее в пестрящий туннель. Парень чувствует, как становится легче — липкая тревога отступает обратно в темноту, а дыхание, учащенное из-за беспокойства, не притягивает к себе былого внимания. Щекочущее дрожащее чувство касается сердца. У Арсения всё кажется другим, не из того мира, в котором привык находиться Шастун. Ночной воздух кажется более свежим и прохладным; парень, запылившиеся лёгкие наполняя жизнью, от умиротворения прикрывает глаза. Чай ароматнее и вкуснее (может, дело в заботе?). Подушка — мягче и удобнее. И сам мужчина — Антон замечает только сейчас, успев поймать мысль, — кажется другим. Не таким, как днем. Сейчас Арсений — всецело и безвозмездно — для него. Попов ладонью ощущает, как Антон размеренно дышит. Он чувствует пробивающийся через кожу пульс, чувствует и слабо улыбается от спокойных ударов. Парень засыпает, не отвернувшись в другую сторону — впервые, впервые не убрав руку. Утреннее солнце лучами ранними проникает в комнату, подглядывая сквозь незакрытые жалюзи за двумя людьми. Оно скользит по подоконнику, подступает медленно, словно в пространстве течет водой прозрачной, и останавливается на подушке. Антон уже не спит: наблюдает, задыхаясь, впитывает в себя каждый всплеск ощущений, что только удается поймать. Он ловит ожившие чувства и эмоции пульсом, ловит спокойные мысли и прячет их в шкатулку под ключ — до следующего раза. Согревающими линиями лучи плавно текут по кровати. Парень знает, что Арсений жалюзи до конца не закрывает, оставляет всегда чуть приоткрытыми, чтобы утром в комнате дышало оранжевое солнце. И Шастун безмерно благодарен за такую привычку; спящий мужчина от макушки до пят — воплощённый домашний уют. Уют до заходящегося от нежности сердца и улыбки ласковой. Трепетно, затаив дыхание, Антон касается. Касается аккуратно, едва ощутимо, но достаточно, чтобы Арсений проникся заботой через привычное движение. Чтобы Арсений тоже почувствовал это. Пальцы не спеша вырисовывают на коже символьные узоры — парень составляет карту ночного неба из созвездий родинок на спине мужчины. Он медленно ведет от одной к другой, вспоминая созвездие Лебедя, Гончих псов, Лиры и Дракона. Мужчина поворачивается к Антону и двигается совсем близко-близко, что может ощущать смиренные импульсы тепла, вновь идущие от него. В этой магии света и тени Антон чувствует себя безнадежно пропавшим и погибшим. Поддаться убаюкивающим волнам да плыть по течению. Утренние лучи, украдкой спрятавшиеся в белом примятом постельном белье; Арсений — со взъерошенной волнистой челкой, ямочками, прикрытыми от удовольствия глазами, — рядом, забравшийся под одеяло парня и мирно сопящий; поселившееся на светлой коже солнце, игриво щекочущее шею, руки, спину. В данное мгновение, мерцанием в скоротечных фотографиях жизни застывшее, это — единственно важно. Ценно. — Ты прекрасный, — шепчет Арсений куда-то в плечо, тёплыми губами касаясь кожи. На щеках Шастуна распускается розовый лёгкий румянец, а сам парень смущенно улыбается, порывисто дотрагиваясь до запястья мужчины. Антон чувствует всё сверх — кажется, ощущать больше уже невозможно, что несколько мелочей или вспышек чувств и станет больно колоть в груди. Но Арсений кладет ладонь на спину — Антон умирает и возрождается, готовый, согласный чувствовать, чувствовать, чувствовать. Закрывать глаза, чтобы не видеть рябь, да слабо дышать, боясь спугнуть. Арсений — одновременно его причина всего. Антон к мужчине тянется, потому что с ним погасшее чувство безопасности загорается вновь, греет изнутри душевным костром. Арсению можно рассказать всё тревожащее, что в плен берет оковами тяжёлыми, и ощутить в горячих объятиях пылающее сердце. С ним можно глубокой безветренной ночью пить травяной чай, возвращающий краски давним воспоминаниям, и не нуждаться в словах. С Арсением можно просто быть. Быть в одной постели. Быть в его футболке. Быть рядом и чувствовать. Чувствовать, чувствовать, чувствовать. И дело совершенно не в желаемой близости. Просто с ним — безопасно, уютно и до дрожи тепло. Тепло настолько, что Антон порой забывает дышать, ощущая, как Арсений утром обнимает крепче, до боли нежно сцепляя руки на груди. И Антон будет приходить раз за разом, когда невыносимой станет щемящая пустота в груди, а липкая тревога поселится рядом тенью, выбравшись из снов. Антон будет приходить, торопливо докуривая сигарету у подъезда и тихо опуская ручку открытой входной двери. Пока не поймет, что можно было и не уходить.