***
Впервые Джек встречает Армандо Салазара в порту. Тот высок, статен и чертовски зол: на него налетел несущийся на всех парах мальчишка не самой приличной наружности. У юнца подведены глаза, а смотрит он шально и нахально. «Будто шлюха», — мелькает мысль в голове офицера испанского флота, пока бодро подскочивший с земли мелкий воришка скрывается в толпе. Второй раз Салазар видит Джека в таверне вечером следующего дня и думает, что «мальчишка» — совершенно неверное определение. У парня растёт борода, да и пьёт он: кружку за кружкой — Салазар уверен, что в них самый дешёвый, а потому жутко пьянящий ром — другого в такой дыре не найти. Он стоит у распахнутой настежь и, кажется, попросту сломанной двери, не в силах оторвать взгляд, ещё несколько минут. Свет от ламп в помещении едва касается носков его ботфорт. Вздрогнув, будто сняв с себя наваждение и резко развернувшись, Салазар размашистым быстрым шагом уходит в темноту улицы к гавани. Его спину провожают два тёмных, внимательных глаза. На третий день пребывания в городе Салазар вновь решает покинуть борт «Немой Марии». Он прогуливается по главной улице, по всей длине которой раскинулись палатки торговцев. Толпа давит со всех сторон, но даже так он чувствует лёгкое, даже нежное прикосновение к своему поясу. В гневе он хватает руку воришки, разворачиваясь лицом к нему, и резко замирает, поймав взгляд блядских глаз знакомого незнакомца. Лицо того довольное, но капризное: парень щурится, скосив взгляд на свою кисть, всё ещё стиснутую крепким захватом Салазара. Через три часа Джек машет Армандо из окна второго этажа захудалого трактира и посылает воздушный поцелуй. Когда величественная фигура скрывается за поворотом, Джек достаёт из-под матраца чёрную атласную ленту, которую он незаметно спрятал от занятого приведением своего костюма в порядок любовника. Он нервно крутит её, наматывая на пальцы, и думает, что совершенно утонул в бездне глаз цвета самого крепкого рома.***
Через несколько месяцев Джек стоит на палубе «Распутной Девки», слушая шум ветра и плеск волн, сквозь которые явственно слышны громкие взрывы и треск корабельных мачт «Немой Марии». Он не оглядывается назад. Пока последние лучи солнца пробираются в капитанскую каюту, слепо шаря по потолку, Джек сидит в тёмному углу, дрожащими руками пытаясь зажечь свечу. Он сжигает кусок атласа в её маленьком трепещущем пламени. В его глазах стоят слёзы, руки крепко сжимают початую бутылку, а в голове бьёт набатом: «Я не пощажу тебя, если встретишься мне в море». Утром команда замечает маленькое изменение во внешности их капитана: его бородка заплетена в косичку, на конце которой, огнём переливаясь в лучах солнца, ярко блестит алая бусина.***
Знакомство Джека с Гектором Барбоссой проходит крайне бурно и травмоопасно: последний слишком быстро и метко стреляет в своих обидчиков, к которым за безобидную, как казалось самому Джеку, колкость теперь был причислен и он. Верещание и крики, доносящиеся из-под стола, куда спряталась слишком прыткая жертва, раздражают Барбоссу примерно так же сильно, как и наставленные на него пистолеты. «В конце концов, откуда я мог знать, что, во-первых, пиратских баронов убивать нельзя, и, во-вторых, что это размалёванное и растрёпанное нечто как раз является таковым?» — примирительно спрашивает он, поднимая руки. «Нечто», выкарабкавшись из своего укрытия, уже собирается выдать новую визгливую тираду, но его останавливает короткое и грозное, но ласковое «Джеки». На следующий день «нечто по имени Джеки» исчезает и появляется только месяц спустя: у него на лице улыбка, в голове информация, а за плечом — корабль. Барбосса смотрит с восхищением и завистью. Вместе они выходят в море, а ночью Гектор находит себя в объятиях Джека. Он смотрит в потолок, слушает плеск волн о борта «Чёрной Жемчужины» — Гектор не может не признать, насколько величественно это имя и как оно подходит кораблю, — и думает. Свет луны падает на стол, на лежащую на нём шляпу с пером, мягко касается разбросанной по полу одежды, но не смеет приблизиться к кровати и нарушить тихую задумчивость одного человека и чуткий сон другого. Спустя две недели, причалив к Тортуге, где Джек обещался высадить Барбоссу, чтобы тот как новый Каспийский барон мог набрать команду и найти корабль, Джеку снова приходится спасать свою шкурку под столом. На этот раз, правда, под трухлявым столом таверны и не от пуль, а от сабли Барбоссы. «Видимо, — делает он вывод, — предлагать одному пиратскому барону быть старпомом у другого пиратского барона — плохая затея». Впрочем, ему везёт: Гектор не только оставляет его в живых, но и соглашается на предложение. Утром следующего дня Джек по-тихому прячет за пазуху чёрную бандану Гектора в надежде, что сон у того крепкий после бурной ночи, а количество выпитого накануне рома отбило всю память. На палубе пусто. Джек проходит её всю — от кормы до носа — и останавливается там, вглядываясь в предрассветные сумерки. Небо и море слились в одно сплошное светлое марево. Джек прижимает руку к груди, туда, где лежит украденная тряпица, и ему кажется, что он потерялся не в этой сизо-голубой дымке, а в ясных, словно полуденное небо, глазах Гектора.***
Примерно год спустя Джек сидит на пляже маленького необитаемого острова и хмуро оглядывает горизонт. Он не отрываясь смотрит на слишком ярко-голубое море и ясное, без единого облачка небо. Глубокой ночью он разводит костёр, свалив кучу веток и полив их найденным ромом. Джек пьёт, совершенно не отдавая себе отчёта, и, когда мир вокруг сливается в круговорот всполохов света, засовывает чёрную тряпку в горлышко недопитой бутылки, тут же с силой кинув её в огонь. Раздаётся треск разбитого стекла, ветер шумно раздувает резво вспыхнувшее пламя, и всё это отдаётся тихим шёпотом в его голове: «Если хочешь, можешь при следующей нашей встрече всадить мне пулю в сердце, Джек, раз уж твоё я забрал себе». Утром Джек просыпается от жгучих лучей солнца, беспощадно бьющих прямо в глаза. Он поднимается, трясёт головой, сразу же схватившись за неё — боль пронзает виски и затылок. Покачиваясь как на волнах, он медленно доходит до ближайшей пальмы и прислоняется к ней, съезжая вниз. Под веки будто соли насыпали, а кожа на лице задеревенела, и Джек медленно массирует лицо, со лба и до подбородка. Закончив, он недоумённо крутит две косички, чуть приподняв их, чтобы разглядеть. На левой красуется потемневшая от времени, когда-то ярко алая бусина, а вот правую украшает другая — новая, голубая, как бескрайняя сливающаяся на горизонте с небом морская гладь. Джек щурится: вдалеке виднеется корабль.***
Тиа Дальма находит Джека лежащим на дне лодки в бессознательном состоянии. Она затаскивает мужчину на второй этаж своей хижины, осторожно укладывает на соломенную подстилку и раздевает. Она окуривает помещение травами, массирует тело спящего, втирая живительные масла, и наконец садится у его головы, осторожно обхватив её пальцами. Когда джунгли погружаются во мрак ночи и единственными источниками света остаются одна за другой потухающие свечи, глаза человека напротив открываются. Ведьма смотрит в них долго, словно читает интересную книгу. Молча она помогает ему встать, одеться и спуститься вниз. Там она даёт ему стакан воды, ломоть хлеба и коробочку. Они кивают друг другу, и Джек на прощание целует её руку, сжимая чуть дольше и сильнее, чем того требует такое действие. Когда он выскальзывает из домика, его провожает шорох и стук ракушек, висящих на входе, и улыбка Тиа Дальмы. Она делает вид, что не заметила пропажу давно почерневшего, старого серебряного кольца с обсидианом. В следующий раз Джек приходит на своих двоих, и Тиа Дальма с радостью его встречает. Он проводит в её хижине около месяца. Всё это время проходит в тишине и спокойствии, лишь иногда нарушаясь тихими стонами или шёпотом заклинаний. Джек зовёт её «Калипсо», а она его — «Пташка». Богиня заплетает ему косы, вдевая в волосы звенящие монисты, цепляя за лунный свет обрывки бус, и скручивает тугие дреды, окуная их в лучи солнца, что горячее любого воска и держатся лучше самой качественной корабельной смолы. Мысли человека путаются, словно сорванная ветром паутинка, пока руки богини свивают новые и новые ниточки мыслей, идей, воспоминаний. Джек чувствует объятия моря и магии каждый раз, когда Калипсо смотрит на него. Джек уходит и возвращается через год, а может, даже два — время для Калипсо не имеет значения. Она целует его и этой же ночью, пока Джек спит, переплетает две косички на его бороде: в утренних лучах, пробирающихся сквозь неплотные стены домика на воде, поблёскивают, пуская по комнате солнечные зайчики, две маленькие металлические бусины. Просыпается Джек в одиночестве. Он оглядывает себя грустно-сонным взглядом в грязном зеркале, висящем на одной из стен, покручивает пальцами два новых светящихся кружочка. Они слишком холодные и блестят слишком ярко, даже когда свет солнца не касается их. Джек смотрит, и ему кажется, что они переливаются всеми цветами радуги и немножечко больше. Он не думает ни о чём.***
Вернувшуюся Калипсо встречает пустота. Она находит на столе «потерянное» кольцо и сжимает его в кулаке, шепча что-то: воздух будто сгущается, а когда видение исчезает, на ладони остаётся лишь горсть чёрного пепла.***
У капитана Джека Воробья глаза блестят ярче звёзд Карибской ночи, он пахнет морем — соль въелась под кожу, застыла бисером в волосах — а у его крови привкус пряного рома. Ветер ласкает его кожу, разнося по воздуху сливающийся с шумом моря перестук вплетённых в волосы безделиц. Джек проводит пальцами по усам, ниже и нервно начинает крутить то одни, то другие бусины: у двух металл заржавел, потеряв свой блеск, потемнела до красно-бурого третья, ещё одна выцвела на солнце, сменив свой цвет с голубого на бирюзовый. Джек думает, что никогда не перестанет любить ни море, ни небо, ни ром.