Игра с огнем

Игра с огнем

Пролог       Ночь. Песчаный карьер. Три машины. Группа мужчин в перекрестном свете фар. Спор, перерастающий в драку. — Остановитесь! Мы должны решить дело миром! — Закрой хлебало, сопля, и съебись в машину! Не надо было брать тебя с собой.       Перестрелка. Отчаянный мат тех, кому не повезло. Распахнутая дверь одного из джипов. Неразличимое в темноте лицо. Трясущиеся руки. Нож, оставляя глубокие кровавые борозды, вспарывает скотч вперемешку с веревкой на ногах и руках связанного парня, лежащего на заднем сиденье. — Беги! Никогда не возвращайся! — Ни за что! — рвется в бой парень, срывая скотч с лица. — Там мой отец!!! — Ты не сможешь ему помочь! — Срать мне на это!!! — Я не дам тебе умереть.       Нешуточная потасовка. Сосредоточенное сопение победителя. Наспех перевязанная куском рубашки проигравшего окровавленная в запястье рука. Полуголое тело побежденного надежно спрятано в отвале вместе с одной из сумок выкупа. Оглушающая после перестрелки тишина, которую нарушает рев спешно отъезжающего джипа. Лежащие на песке тела, над которыми склонились двое. — Тащи пленника, замочим здесь, — говорит один. — Упакуем всех вместе, чтоб не возиться. — Думаешь, надо? — выпрямляется другой. — Бабки у нас, к чему лишний раз руки в крови марать? — Он свидетель. Свидетели долго не живут. — Он не видел наши лица, да и щенок еще. — Из щенков вырастают матерые звери. Нам не нужны неприятности ни сейчас, ни в будущем. — Тут ты прав. Его отец был скалой и стоял до последнего. Если сын пойдет по его стопам… — Не пойдет, — входит в перекрестье фар тот, кого с ними не было. Сдергивает лыжную маску с головы и высоко поднимает перевязанную руку. Окровавленная, порезанная рубашка пленника расправляется под порывом ветра вымпелом, отдавая последнюю дань погибшим. — Я позаботился об этом. Его никто и никогда не найдет. — Наконец-то! — поднимается на ноги первый. Подходит к нему, хлопает по плечу, ухмыляется довольно. — Настоящий мужской поступок. Ценю, брат.       Тела убитых убраны в машину и щедро облиты бензином. Щелчок зажигалки. Запах дорогих сигарет. Яркие всполохи пламени. Душераздирающий крик из охваченной огнем машины. Взрыв, обрушивший часть стены карьера. Потерявший сознание парень на руках громилы. Пыль от уезжающего джипа. Ночь.

***

15 лет спустя Мирослав       Я понял, что скоро моя жизнь полетит под откос, в тот день, когда хищная Ямаха с затянутым во все черное всадником обогнала меня на финишных метрах подъездной дороги к гаражу отцовского особняка. По большому счету мой проигрыш можно было списать на то, что я ни с кем не соревновался, но это не отменяло тот факт, что машина у меня была прокачанная, и несся я как одержимый. Мотоциклист мудрено шлифанул задом своего байка, разворачиваясь на 180 градусов в считанных сантиметрах от ворот гаража, заглушил двигатель, сдернул с головы шлем и вскинул руку в приветствии.       Я остановился возле него, опустил стекло и поднял бровь, требуя объяснений. — Четко я тебя сделал, а? — сказал он и нагло мне подмигнул. — Реванш замутим? — Нет, — ответил я.       Окатил насмешливо-снисходительным взглядом со взъерошенной черноволосой головы до тяжелых военных бутс на ногах, вернулся к смутно знакомому лицу и неожиданно для себя залип на небольшом, но очень глубоком шраме, отрубившем край его правой брови и зацепившем висок. Так ведь и без мозгов можно было остаться. — Слабо? — и не подумал отступать парень. Наверное, и правда без мозгов. — Не связываюсь с блондинками, особенно, если они маскируются под рисковых пацанов, не имеющих понятия о хороших манерах, — отрезал я и въехал в гараж, сводя на нет как дурацкий разговор, так и нехилое желание пойти на поводу эмоций, принять вызов и разделать наглеца под орех.       Каково же было мое удивление, когда, выйдя из машины, я обнаружил его и его хищный байк в паре метров от себя. Мда… Наглость — второе счастье. Ну да ничего, недолго ему счастливым ходить. И не с такими разбирались. — Я не безмозглая блондинка, — хмуро сказал парень, устраивая шлем на руле, снимая перчатки, наколенники, защиту корпуса и расстегивая куртку. Поднял на меня светло-карие, обиженные донельзя глаза: — Я телохранитель принцессы Елизаветы и крутой перец, но ты дважды за эту неделю сделал меня на трассе и даже не заметил этого. Я должен был привлечь твое внимание и отыграться! — И как? Полегчало? — против воли заулыбался я. — Да, — кивнул он и протянул мне руку. — Антон Акулин. Можно просто Демон. — Мирослав Заболоцкий, — пожал крепкую ладонь я. — Просто — не можно.       Увидел давно зарубцевавшиеся шрамы, тянущиеся от запястья до костяшек пальцев, и, холодея в предчувствии надвигающейся катастрофы, обшарил взглядом ключицу и шею парня, отчаянно надеясь не найти на них… красно-черный лепесток пламени. Круглый вырез футболки скрывал большую часть татуировки, но мне хватило и этого крохотного кусочка, чтобы заледенеть насмерть.       15 лет минуло с той страшной ночи, которая изменила меня и мою жизнь навсегда. Я думал, прошлое отпустило меня, но жестоко ошибался, и теперь мне придется ответить за то, что я натворил тогда. Что мы натворили! Демон из моих кошмаров воплотился в реальность и пришел мстить за своего отца, имея на это полное право. Он разворошит пепел и спалит нас всех дотла. Туда нам и дорога. — Мир? — почему-то шепотом спросил Антон, помедлил и неожиданно ласково погладил широкий кожаный браслет на моем запястье пальцами другой руки, не подозревая о том, что под ним то, за чем он пришел — мой смертный приговор. — Боюсь, всего лишь перемирие, — ответил я, завороженно наблюдая за его загорелыми, посеченными мелкими шрамами пальцами на своей вампирски-белой руке.       Задушит ли он меня ими? Нажмет на спусковой крючок? Намылит веревку для моей шеи? Напряженное молчание повисло между нами тонким стальным тросом над бездонной ямой, загоняя на него нас обоих. Не знаю, как он, но я — тот еще эквилибрист, долго не протяну.       Я собрался с мыслями и попытался разорвать рукопожатие, но Антон не позволил: шагнул ко мне, вынуждая отступать… и обломался, потому что я не сделал и шагу назад. Нечто нечитаемое промелькнуло на его лице в этот момент, а потом он сжал мою руку в своих еще крепче и выдохнул мне прямо в губы: — Я нарушу его, если приглашу тебя на свидание? — Да. — Ты не любишь парней? — Я не могу их себе позволить, — ответил я, приходя в себя. Выдернул руку, решительно отодвинул Антона с дороги и направился в дом. — Если ты еще хоть раз поднимешь эту тему в разговоре со мной, твое пребывание здесь закончится через пять минут после того как. — А если ее поднимешь ты? — бросил мне в спину Антон.       Я не смог это проигнорировать. Я должен был! Обязан!!! Но я не смог. Развернулся и посмотрел ему в лицо, принимая вызов: — Это разобьет тебе сердце. — У меня его нет. — Тогда какой резон мне с тобой разговаривать?       Антон замешкался с ответом, и я покинул поле боя победителем, нутром чувствуя, что рано или поздно он найдет ответ на мой вопрос, и об этом пожалеем мы оба.

***

Три месяца спустя Антон       Загородный дом господина Заболоцкого сложно было назвать домом: на трех сотнях гектаров разместилось целое поместье в старом добром дворянско-нуворишном стиле. Обслуживала господский особняк, гараж, баню, конюшню, парк и прочая, прочая, прочая целая орда народу, и одним из винтиков в отлично смазанном сервисном механизме был я — Антон Акулин, официальный мальчик на побегушках и неофициальный, но всем известный охранник принцессы Заболоцкой.       Елизавета, неуемная распиздяйка и неубираемая заноза в задницах старших братьев и всего обслуживающего персонала, регулярно доставляла всем неприятности разной степени тяжести, а потому три месяца назад, аккурат на ее восемнадцатилетие, ей подарили меня — персональную няньку с пудовыми кулаками, языком острее лопасти и полным отсутствием уважения к чему бы то ни было. Демон, что с меня взять? Мне эта работа была не по душе, но у меня была серьезная причина взяться за нее с превеликим рвением.       Я клацнул забралом шлема, проезжая пост охраны на вторых воротах, и даванул на гашетку, пулей пролетая подъездную аллею и врываясь в гараж демонической ракетой: с шиком отжег задним колесом, с ходу разворачивая байк на сто восемьдесят, и четко вписался в закуток между элегантной Бентлюгой-зверюгой Мирослава и нагло-малахольным Паршивцем Лизаветы.       Стащил шлем, встряхнул лохмы рукой, посидел на звере с минуту, собираясь с мыслями, избавился от лишней шелухи вроде наколенников с перчатками и вышел из гаража правым коридором, чтобы пройти в крыло принцессы через фитнес-зал: тренажеры, сауны, два бассейна, джакузи и даже водопад. С утра там приводили себя в порядок многочисленные игрушки царского семейства — грех не полюбоваться и себя любимого в шикарной кожаной мото-куртке не показать. Я и так парень не промах, а в ней вовсе богом казался, так что без добычи обычно не уходил.       Вот чёлка юная, рыжеволосая, под водопадом нежится. Огонь девка! Царь-батюшка ей личную комнату выделил, так она его зацепила. Она бы и меня зацепила, но я на рожон не лез и в постель тащил только тех, кому от ворот поворот дали. Я просканировал лежаки у бассейна. Шикарный белобрысый львенок одной из бывших жен царя-батюшки, на днях впавший в немилость, окатил меня взглядом в ответ, провел рукой от колена до бедра и чуть согнул ноги в коленях, подставляясь. Я расплылся в ухмылке и многозначительно поправил бляху ремня на кожаных штанах, мол, приходи, как освободишься. — Демон, опять на царские игрушки заглядываешься? Огребешь ведь!       Я привычно увернулся от пудового кулака Евгения Петровича, начальника охраны и по совместительству местного сутенера. — Подумаешь, посмотрел. Я ж не трогал. — Увижу в постели с одной из девок — яйца оторву!       Петрович не планировал быть сутенером, но его жизнь заставила: царь-батюшка, два его сына, дочь, бывшая жена, два внука в подростках, управляющий и вечная толпа гостей. Всем надо все и сразу, и чтоб безопасно как для здоровья, так и для репутации. Эту часть своей работы Петрович любил, а я любил его за это троллить. Чем еще заниматься, пока вдоль бассейна на пару с ним плетешься? Даже не поглазеть толком! — То есть не в постели с девками сексом заниматься можно? — Нельзя! — А с парнями можно? — Нельзя! — Почему? — Как это почему? Парни заняты нашими дамами, — ответил Петрович, провожая меня до галереи с херовой кучей дверей, ведущих во все строения усадьбы (даже на конюшню подземным ходом). — Нашими дамами заняты их члены, а я на их бесхозные задницы покуша… — Я щас на твою задницу покушусь! — Петрович, ты что, в би подался?! Вот это новость так новость. Нашего полку прибыло! Дай я тя расцелую!       Петрович запустил в меня первой попавшейся под руку вещью — полотенцем, которое я благополучно поймал. Обмотал вокруг его шеи, дернул на себя, чмокнул в щеку и отскочил подальше, уворачиваясь от кулака. — Проваливай отсюда, дьявольское отродье! Как тебя только Елизавета терпит? — Она не терпит, а наслаждается, — поиграл бровями я.       Увидел, как побагровел Петрович, и шустро зашевелил булками к двери в крыло принцессы. Шутка вышла на грани, а так как была она про секс и любимицу-типа-недотрогу царя-батюшки, прилететь могло всерьез. — Доброе утро, Антон.       Я чуть рюкзак с плеча не уронил. Остановился. Поправил рюкзак и обернулся к тому, кто единственный во всей вселенной называл меня Антоном. Впрочем, он всех полным именем называл. Его Высочайшее Высочество, загадочный, неуловимый и непостижимый для простых смертных младший из братьев Заболоцких — Мирослав, тридцатидвухлетний хирург-травматолог с блестящим будущим. — Доброе утро, Мирослав, — сказал я, жадно разглядывая его с близкого расстояния, на которое он меня к себе не подпускал с того дня, как мы познакомились.       Моя личная головная боль, неприступная крепость, объект вожделения и воздыхания, который так ловко обходил все мои ловушки, что я готов был на стену лезть и творить глупости, на которые, как думал, не способен в принципе. Мое на Мирославе нездоровое помешательство началось не с него, а с его мощной зверюги Bentley Continental GT V8. Я, в силу своего прошлого, любил байки и ненавидел машины, но исключение у меня все же было — спортивные Bentley, не важно какого года выпуска.       И вот, однажды, в самом начале моей работы у Заболоцких, когда я, уделав «типа резких» чехов-диванщиков на BMW X6, довольно расслабил булки, снижая скорость на съезде с трассы, меня не обогнала, нет, меня едва не снесла с поворота пролетевшая мимо адски-бордовая спортивная зверюга. Я видел ее в гараже царя-батюшки, но думал, что она в нем как экспонат в коллекции стоит. Какое там! Bentley с таким изяществом вписалась в поворот, что даже владельцу трехколесного велосипеда стало бы ясно, что смертник за рулем — мастер своего дела.       Я сделал все, чтобы догнать его на почти полуторакилометровом отрезке идеально ровной, но отнюдь не прямой дороги от поста охраны на въезде в поместье до гаража, но не преуспел. Когда я влетел в гараж, тормозя так, что крепостные уши всей толпой зажали, стройный и весьма симпатичный мужчина примерно одного со мной возраста насмешливо моргнул сигналкой Bentley и свалил вглубь дома через левую дверь. Конечно же, я расспросил о нем всех и каждого, и услышанное меня изрядно удивило.       Младший сын царя-батюшки со странным именем Мирослав отличался от всего семейства полным отсутствием плохих манер, дурных привычек и опасных знакомых. Имел красный диплом Медицинской Академии, сутками пропадал в медицинском крыле особняка или в больнице и почти никогда не участвовал в частых, шумных и разнузданных праздничных вечеринках семейства Заболоцких. Этакая белая ворона с зеленым воротничком и стерильно чистыми руками. Крепостные его сторонились, уж больно он был вежлив, циничен и хладнокровен. Но они же не я! Он уделал меня и должен был за это ответить.       Случай поквитаться подвернулся через пару дней, когда мне пришлось метнуться в имение рано утром за кредиткой, денежный запас которой Лизавета не успела проебать. На выезде из Москвы было довольно мало народу, спать после вечеринки, которую закатила моя шебутная подопечная, хотелось страшно, так что я решил встряхнуться и немного пошалить. Сонные лошарики в нелепых серых коробчонках, угрюмые водилы тяжело груженных фур и даже мажоры в своих дорогущих разноцветных кроссовках не успевали крыть меня матом, так лихо я от их ругани по четырем полосам улепетывал.        Рукоять газа в нетерпеливой руке подсказывает движения сама, голодный рык зверя, зажатого между ног, заводит похлеще стриптиза, рывок — и я лечу между машинами почти беззащитным, но счастливым до зеленых соплей куском плоти с бешено бьющимся сердцем, играя в шахматы со смертью: уложить байк на один бок, огибая шуструю фуру, и тут же на другой, уходя от затупившего перед камерой лошарика, сыграть симфонию на тормозах и сцеплении, выровняться, прижаться как можно ближе к мощЕ, рвущейся в бой, и выкрутить газ до упора, оглушая-разгоняя всех, кто посмел встать на моем пути к…       И вот! В разгар всего этого великолепия! Меня, словно безногого калеку, снес вбок жесткий порыв ветра от пронесшегося по соседнему ряду того самого Bentley, на встречу с которым я надеялся. Ух, как я завелся! Мой зверь, почувствовав мое настроение, взорвался возмущенным ревом и ринулся в погоню с таким усердием, что я голову потерял от желания догнать, вытащить наглеца из машины и растерзать, не сходя с места. Увы мне. Я выжал 160, когда поток машин иссяк и наглая бордовая зверюга буквально испарилась из моего поля зрения. Не знаю, с какой скоростью он от меня удрал, но была она явно за 200. Сие баловство не для байка, как ни крути.       В тот день я Мирослава так и не увидел, а вот через день, когда садисты-дачники ринулись копать окопы на дачах, я догнал его на съезде с трассы, вежливо пропустил в ворота, а потом умелым финтом уделал на одном из поворотов финальной километровки и заставил со мной поговорить. Ну как поговорить… Сначала Мирослав вынудил меня начать разговор, опустив стекло и подняв тонкую бровь в молчаливой насмешке, потом не повелся на провокацию, потом обозвал блондинкой, а потом… Не сделал ни шагу назад под моим напором. На вид — интеллигентный стройняха, ростом мне до бровей, но в глазах его — смертельный холод и железная решимость. А еще мудрость столетнего старика, который много чего в жизни повидал.       Меня все это завело страшно, и я снова бросил ему вызов, который он принял, отфутболив меня так далеко, что я с ответом не нашелся. Но это вовсе не значит, что не завелся! Сердца у меня нет — это да, но яйца-то при мне! И при виде Мирослава звенели они с каждым разом все громче. Однажды я не выдержу и припру его к стене в темном закутке одного из переходов, чтобы отыметь и поговорить. То есть сначала поговорить, а потом, по взаимному согласию, отыметь. Ай, да ладно. Я готов был подставиться сам, лишь бы он разрешил к себе прикоснуться! Пиздец одним словом. Такого со мной отродясь не случалось! — Антон, я, конечно, не самый интересный собеседник, но не до такой же степени, чтобы ты засыпал сразу после приветствия. — Прости, увидел тебя и вспомнил, какой косяк Лизаветы еще не разрулил, — соврал я, беря себя в руки. — Это ты о том, чем с тобой на пару наслаждается моя сестра, когда вас никто не видит? — приподнял идеальную бровь в откровенной насмешке Мирослав. — Это была шутка. Неудачная, надо признать. — Мне твое признание ни к чему, однако от услуги я не откажусь. — Чем могу быть полезен? — оживился я.       Да я для него в лепешку расшибусь, ведь услуга — это не какое-то там замухрышное одолжение и пустяк. Это повод поговорить с Мирославом по-человечески, провести с ним время и встретиться снова. Типа о проделанной работе отчитаться и все такое. — Нужно отвезти два пакета в Москву, в центр, прямо сейчас. Содержимое каждого из них потянет на сто тысяч долларов, а то и больше. — Ты доверяешь мне двести тысяч долларов? Не боишься, что я с ними в неизвестность кану? — Не боюсь. Деньги тебя не интересуют, другое дело мужские задницы. Свою я бы тебе не доверил. — Зря. Я бы о ней днем и ночью заботился, — не смог удержать язык за зубами я. Мирослав поморщился и, не замечая этого, сделал шаг назад. Я проклял свои звенящие яйца последними словами и поспешил исправить косяк: — Шутка. Неудачная. Прости. — Так ты мне поможешь или так и будешь стоять тут и упражняться в неостроумных извинениях? — Конечно, помогу! Предупрежу принцессу — и сразу к тебе. — Идем. Елизавете я позвоню по дороге.       Мирослав открыл дверь в свое крыло особняка, отстранился, и я вынужден был идти первым, чувствуя его насмешливый, леденящий душу взгляд на затылке, на спине и даже на заднице. Это страшно меня нервировало. Я же не настолько плох, чтобы меня на органы расчленять! Впрочем, эти мысли я благоразумно оставил при себе, а потом и вовсе обо всем этом забыл, потому что с десяток шагов спустя, когда мы вышли в анфиладу, залитую солнечным светом, ледяное сверло на моем затылке растаяло и сменилось ласковым теплом, от которого в паху сразу стало тесно.       Я попытался притормозить и с Мирославом поравняться, но он мягко подтолкнул меня ладонью на заднице и еще мягче сказал где-то рядом с моим плечом: — Иди вперед. Не оглядывайся. — Угумс, — кивнул я, поправляя рюкзак, то и дело сползающий с плеча. Не с того, в которое только что дышал Мирослав.       Я проклял свою куртку последними словами. Такой кайф мне испортила, сука! И тут я понял, что Мирослав руку с моей задницы не убрал. Если б мой член не был намертво зажат в крайне неудобном положении, я бы кончил. Стопудово! Нужно было срочно переключиться, и я решил отвлечь себя от сильной, пытливой руки на своем бедре разговорами. Не дай бог ее спугнуть! Не прощу себе этого никогда! — Мирослав, а почему я должен идти первым? — Потому что я так захотел. — Но я не знаю дороги. — Когда тебя это останавливало? — Сейчас я первый, а ты второй, — не сдавался я, подчиняясь руке и сворачивая в одну из дверей, за которой оказался короткий темный коридор, больше похожий на закуток, и крутая винтовая лестница на второй этаж, начинающаяся с череды низких, но широких полукруглых ступенек. — Непорядок, м? — Поэтому ты так сильно нервничаешь? — ехидно-насмешливо хмыкнул мне в плечо Мирослав… и я неожиданно оказался впечатанным в стену его горячим, легким… и громко чертыхающимся телом. — Черт, прости, не заметил приступку.       Я бы и хотел схохмить, но в горле пересохло. Рюкзак упал на пол, я дернулся его поднять и ткнулся задницей в пах Мирослава, не успевшего сделать шаг назад. — Дьявол! — еще громче чертыхнулся он, хватаясь за мои бедра обеими руками, снова вжимая меня в стену и касаясь шеи под ухом невесомым поцелуем: — Неловко получилось. — Еще как ловко, — прохрипел я первое, что пришло на ум, и почувствовал, как в бедро мне уперся некий продолговатый предмет, который через мгновение исчез вместе с отступившим Мирославом. — Эй, ты куда? Вернись! — Ты прав, быть вторым — не мое, — покачал головой он, и его словно ветром сдуло вверх по лестнице.        Я ринулся следом, топоча бутсами, как носорог. Толку от моего топота и отличной физ подготовки — ноль! Мирослав встретил меня в дверях своих покоев с двумя странного вида пакетами и даже не пустил на порог. Меня это лишь раззадорило. …       Пять утра. Туман. Северная часть парка. Площадка с уличными тренажерами. От особняка до нее по извилистым тропинкам, пригоркам-горкам-ложбинкам почти шесть километров по тщательно спланированному парку, прекрасно замаскированному под обычный лесной массив. Его обожали все без исключения жители имения. Дорожки для бега, велика или для коня, спорт площадки, беседки, статуи, запруда с каскадным водопадом, из которого в несколько рукавов расходились живописные ручьи, и даже речка, в которой водилась рыба, — в парке было все, что душе угодно.       Солнце еще не встало, зато встал я. И не просто встал! А окунулся под душем, побрился, влез в новейшие спортивные шорты и футболку, вышел в неожиданно бодрое утро, пробежался, занял стратегическую позицию и начал разминаться на тренажерах, дабы приготовиться к битве, о которой мой противник не подозревал. Но это не имело значения.       Побег Мирослава из-под лестницы зудел на подкорке. И не столько поцелуем на шее и мимолетным касанием его стояка о мое бедро, сколько тем, что я его тогда не догнал и бездарно просрал шанс пробить брешь в несокрушимом щите, которым он отражал все мои удары.       Да и вообще. Я, между прочим, тоже отлично бегаю! Просто замешкался на старте, и бутсы у меня были тяжелые. И яйца. И вообще, я был в шоке! Мда. Представляю, что бы по этому поводу сказал мне Мирослав. Плохому танцору и ноги мешают. И был бы неправ! — И сегодня я тебе это докажу! — Привет.       Я вздрогнул. Мирослав пробежал мимо довольно быстрой трусцой, я аккуратно опустил ручки тренажера, на который нацепил максимальное количество дисков, и бросился за ним. Ебать, как я умудрился пропустить его приближение?! Догнал и пристроился рядом. Он покосился на меня, понял, что я никуда не денусь, и снял наушник. — Привет, — сказал я, выравнивая дыхание. Нет дыхалки — нет победы, а она мне была нужна позарез! — Бегаешь? — Бегаю. — От кого? — Теперь уже от тебя, полагаю. — От меня не убежишь. — Пару дней назад ты тоже так думал, — насмешливо покосился на меня Мирослав и, не сбавляя темпа, попер в довольно крутую горку. — Я после твоих губ на моей шее думал только о своих чугунных яйцах. Особо не побегаешь. — Несладко тебе пришлось. — Не то слово. Но! Тяжело в ученье, легко в бою. — Это намек? — Это предложение. — Экий ты упорный. Одного раза тебе недостаточно? — Переживаешь за мои яйца? — Скорее за свою задницу. — Я буду с ней исключительно вежлив. — Если догонишь. — Если догоню. — Но ты не догонишь. — Догоню! — устал препираться я и прихватил Мирослава за локоть, останавливая. — Ты играешь на моих нервах уже четвертый месяц. Хватит! — Кто на чьих нервах играет — большой вопрос. — Так давай забудем про нервы и займемся телами! Постельные игры куда как приятнее и полезнее для здоровья. — А как же игры сердечные? — посмотрел на меня в упор Мирослав. — Так ты поэтому не хочешь со мной спать? Боишься потерять свое сердце? — мгновенно парировал я. Что угодно скажу, лишь бы выбить его за ворота крепости! — Я ничего не боюсь! — Так докажи!       Мирослав переменился в лице и побледнел так, что я испугался за его здоровье, а он скрутил футболку на моей груди в кулак и страшно зашипел мне в лицо: — Ничего. Доказывать. Не буду! — Хорошо-хорошо, не надо ничего доказывать, — обнял его я. Притянул близко-близко, успокаивающе погладил по напряженной донельзя спине. — Расслабься. — Как я могу расслабиться, если ты все время меня напрягаешь? — неожиданно уронил голову на мое плечо Мирослав. Разжал кулак и скользнул руками на мою спину, обнимая.       Я чуть не кончил! Переместил одну руку на его талию, а вторую запустил в волосы. Поцеловал в висок, да так на нем губы и оставил: — Если бы я не видел, что тебе нравится напрягаться, я бы давно перестал тебя напрягать. — Не важно, что мне нравится. Важно, что правильно, а что нет. Впрочем… и это тоже не важно.       Мирослав замолчал и попытался высвободиться, но я его не отпустил. Еще чего! Мы первый раз за все наше знакомство стояли в обнимку и разговаривали! — Почему ты считаешь, что встречаться со мной неправильно? — Потому что ничем хорошим это не кончится. — Откуда ты знаешь? — Считай, что я провидец и телепат, — поднял голову Мирослав. Переместил руки с моей спины на бедра, безумно эротично поглаживая их пытливыми сильными пальцами, и приподнял бровь в знакомой до боли насмешке, повергая меня в уныние. Вот и поговорили, бля. — Отпустишь меня сам или устроим безобразную потасовку? — Если ты телепат, то будь другом, прочитай то, что у меня сейчас в голове, — убрал руки с его спины я, не удержавшись и основательно мацнув его за задницу напоследок. Чумаааа! — Ты думаешь о том, что раз у тебя не получилось развести меня на секс разговорами, то ничто не помешает тебе продолжить со мной спорить. И знаешь, я согласен. — На что? — На спор. — Ммм! Отлично! — Спорим, что я добегу до ворот гаража первым. Полтора километра. Пять минут, если без фанатизма, но в хорошем темпе. — Спорим! — повеселел я, понимая, что в кои веки добился своего. — Моя ставка — настоящее свидание: с ужином, прогулкой под луной, страстными поцелуями и… — Никакого секса, — перебил Мирослав, тщательно скрывая улыбку.       Ха! От меня ничего не скроешь! Я знал, что ему мои подкаты нравятся. Ему вообще все, что я говорил или делал, нравилось. Абсолютно! Понять бы еще, какого хера он в мои объятия не падает. Взрослый ведь мужик. Хирург! Ни обязательств, ни комплексов. Уперся рогом — и темнит. Хуйня какая-то. — Ладно, хрен с тобой, уговорил. Твоя ставка? — Удовольствие от твоего поражения. — И все? — Счет станет 3:1 в мою пользу, — поднял бровь в неизменной подначке Мирослав. — Разве этого мало? — Сейчас ты не в своей зверюге. Мы равны. — Это ты так думаешь, — хмыкнул он и стартанул без предупреждения.       Я ринулся за ним, догнал, пристроился за плечом, но уже через пятьсот метров понял, что в таком темпе до финиша не дотяну. Мало того — просто сдохну по дороге! Придется использовать план Б. Я облизал глазами невесомо-стройную фигуру Мирослава и ломанулся вниз по холму лосем. Нормальные герои всегда идут в обход.       Оттуда, где мы бежали, к гаражу можно было попасть двумя путями. Первый (на первый взгляд единственный): по беговой дорожке вдоль неширокого бурного ручья вниз с лесистого холма, через горбатый мостик, вверх по лестнице на плато, обогнуть мангальную зону со здоровыми шатровыми беседками, свернуть на Липовую аллею и упороться на финишной трехсотметровке. Второй — план Б, который я придумал на случай, если у Мирослава реально пропеллер в заднице: напрямик, вниз с холма, через ручей, по лугу с подъемом на плато, по парку напролом и на Липовую аллею в финишной стометровке. — Ты куда, долбоеб?! Там же дороги нет!       Изумленный крик Мирослава меня только подстегнул. Нам, боевым пловцам Черноморского флота и байкерам, сам черт не брат! Я скатился по склону, перемахнул через изгородь из тщательно выстриженных кустов, идущую вдоль ручья, проскочил несколько метров газона и прыгнул в воду с таким расчетом, чтобы одолеть сразу две третьих и вторым прыжком с опорой на руки вынестись на другой берег, не снижая скорости. — Ебать!!!       Ожидаемого дна под ногами не оказалось, и я ушел в воду с головой. Вбитая тумаками сержанта и месяцами тренировок привычка сработала, и тело само вынесло меня на воздух, а затем и на берег. Вот только бурное течение отнесло мое безбашенное величество на десяток метров в сторону горбатого мостика, на который уже вбегал Мирослав, так что я потерял секунд тридцать из той минуты, что теоретически была у меня в запасе. — Врешь! Не пройдешь! — зарычал я и ускорился.       Проломил очередную изгородь, одолел метров пятьдесят по лугу со скоростью ветра, перемахнул полутораметровой высоты строй колючих кустов и… по колено вляпался в болото, которое отделило меня от вожделенного склона холма полосой кочек, между которыми зловеще поблескивала черная жижа. — Сука, блять, на хую я вас всех вертел!!! — зарычал я и, как долбаный сайгак, поскакал по кочкам, которые под моей тушей качались, разваливались и утопали.       Наебнулся, вымазался по уши, поднялся и финальным рывком одолел последние метры, теряя в трясине кроссовок. Это превратило меня не в Демона, нет, в Берсерка! Я пронесся по парку метеором и выскочил на Липовую аллею там, где и планировал — в ста метрах от площадки перед гаражом. Оглянулся. Мирослав метрах в пятидесяти позади. Ура!!! Победа за мной!!! — Не ждал?!       Мирослав, завидев меня, сжал руки в кулаки и припустил ко мне с таким лицом, что я поджал булки и помчался так, как никогда в жизни. Догонит — убьет нахер, а я жить хочу! На площадку перед гаражом мы вылетели вместе, а потом, на последних тридцати метрах, он сделал меня как стоячего. Пиздец. Шарахнул рукой по воротам, развернулся и залепил подбежавшему мне такую оплеуху, что у меня в голове зазвенело. — Охуел?! Ты что вытворяешь? Жить надоело?! Русло ручья каждый год чистят, там глубина под два метра!!! А кусты вокруг болота для кого посажены? Там же трясина!!! — Мы разошлись полюбовно, — выдохнул я и сложился пополам, упираясь руками в колени.       Дышать было абсолютно нечем, хоть у меня и легкие как у коня, сердце билось в глазах и порывалось выпасть на асфальт. Бля, от это я дал жару! И ради чего? Ради свидания с парнем. Кому рассказать — не поверят! — Полагаю, ты подарил ей на память кроссовок. — Правильно… полагаешь… — Ты напугал меня, Антон. Я бы тебя за это убил, но тебе и так плохо. — Я… почти… сделал… тебя. Мне… полагается… награда. — Почти не считается, — коснулся моего лица холодными пальцами вампира Мирослав. Заставил разогнуться. — Но приз за невъебенное упорство ты заслужил. — И? — попытался перестать дышать, как загнанная лошадь, я. — Какой же ты все-таки… сумасшедший и упрямый долбоеб! — покачал головой он.       Стер грязь с моих губ и поцеловал: коротко, жадно, жестоко и охуеть как упоительно. Отступил — и я снова уперся руками в колени. Жесть. Просто жесть! Бедные мои легкие! — Бля… Пиздец… Мир… Где ты… научился… так быстро… бегать?! — Если бы у тебя был такой старший брат, как у меня, ты бы тоже так бегал, — невесело улыбнулся Мирослав. Похлопал меня по плечу и ушел, бросив на прощанье: — Никогда больше не пугай меня так.       Я разогнулся и взмахнул руками, максимально растягивая грудную клетку. Выдох-вдооооох-выдох. Уф-ф-ф! — Загонял тебя Мирослав, а, Демон? — подошел ко мне ехидный до невозможности Петрович. Вот его мне как раз и не хватало! — Не то слово! — Водички дать? — Давай.       Я опустошил протянутую бутылочку и вздохнул свободнее. Сердце перестало бухать в ушах… Зато захлюпала тина с водой в кроссовке. Я с досады вслух матом застонал, проклиная всех разом: и свою неуемную жажду победы, и слишком быстрого Мирослава, и ручей, оказавшийся глубокой речкой, и злоебучее болото, и Петровича до кучи. — Нехер с Мирославом спорить, лопух, — заржал он, наслаждаясь моим поражением от всей души. — Он же мастер спорта по бегу! За Медицинскую Академию на Универсиаде выступал. Серебро взял. Куда тебе до него! — Шел бы ты отсюда, хохотун, — огрызнулся я, воюя с прилипшей к телу мокрой, грязной и вонючей футболкой. — Пойду, че б не пойти? Больше тут ничего интересного происходить не будет. — А ты зачем вообще приходил? — Охрана сказала, что ты за Мирославом по парку как черт гонишься. Пришел проверить, в чем дело, — перестал ржать Петрович и так жестко посмотрел на меня, что я разом напрягся и вспомнил, что он, так-то, начальник охраны имения, а не сутенер. — Если бы Мирослав не поцеловал тебя на прощанье, я бы сначала оторвал тебе яйца, и только потом начал разбираться, какого хуя ты за ним носишься. — Не лезь не в свое дело. Мы сами разберемся! — Слушай сюда, щенок, — цапнул меня за горло Петрович. — Ни хуя ты с ним сам разбираться не будешь!       Я благоразумно не стал рыпаться. Он защищал Мирослава, и мне страсть как интересно было узнать почему. Мирослав же мне никогда не расскажет.  — Он вытащил с того света моего младшего сына, и если ты причинишь ему боль хоть физическую, хоть душевную, я тебе шею сверну и под ближайшим кустом закопаю! — Остынь, я на его стороне, — положил пальцы на руку Петровича я и аккуратно убрал ее с моего горла. Уф-ф!  — Ты всегда только на своей стороне! — Да. Но в данном конкретном случае это не так. — Я бы тебе ни за что не поверил, если бы после вашей схватки Мирослава своими глазами не увидел. — Не понял? — Ты сделал его… счастливым, а он таким редко бывает. — Счастливым? Я? Сделал? Правда? А-а-а-а! — согнул Петровича в рогульку локтевым захватом я, так меня проперло радостью и… восторгом, наверное. Хер знает, что это было, но бомбануло меня изрядно. — Я знал! Я победил! Он будет моим!!! — Отъебись, сумасшедший! — вырвался Петрович. Одернул рубашку, показал мне кулак и громыхнул дверью гаража, оставляя меня обтекать грязью и вонять тиной в одиночестве. … Мирослав       Я сидел за столиком в своем любимом ресторанчике в центре Москвы, смотрел в окно, клевал салат и откровенно наслаждался бездельем. Редко такое бывает. Вечно всем от меня что-то надо, а тут — ни одного звонка с самого утра. Есть от чего впасть в эйфорию. — Какая встреча! Едем мы с моим парнем по улице, думаем, где бы перекусить, а тут — опаньки — твоя Буля на парковке! Ну и я такая, дай, думаю, зайду, поздороваюсь, а то тебя дома не застать. Все время на работе! Где ты столько пациентов находишь? Бандюкам заказываешь?       Шумная, беспардонная, взбалмошная, но все равно любимая сестренка взорвала уютную тишину бара и контузила звуковой волной распорядителя, попытавшегося с ней заговорить. Куда там! Елизавета пронеслась мимо него сверхновой и соизволила притормозить только возле меня. Цапнула за плечо, потрясла, звонко чмокнула в ухо и продолжила нести «что вижу, то пою» в режиме нон-стоп, попутно избавляясь от рюкзака и короткой кожаной куртки настолько знакомой по стилю, что у меня бровь дернуло. Неужели она в байкерши подалась? Да я ее за это расчленю! Как лето, так у меня на операционном столе каждый второй — Хрустик! — Добрый день, Елизавета. — А. Ну да. Привет. — Ты знаешь, как должны вести себя люди в общественных местах, или этот раздел обществоведения ты благополучно прогуляла? — Что я опять не так сделала? — надулась она. — Все.       Я неодобрительно покачал головой и указал ей рукой на выложенный подушками-сидушками широченный подоконник, предлагая сесть и угомониться. — Зануда, — проворчала себе под нос Елизавета, но притихла и послушно плюхнулась на диванчик, на какое-то время занимая себя борьбой с подушками.       Официант вручил нам меню и удалился, и я приступил к допросу: — Позволь спросить, с каким из «твоих парней» ты ехала и на чем?       Я вложил в вопрос все свое хладнокровие, но Елизавета — что тот вампир — мигом уловила мой интерес и не замедлила мне отомстить. Заулыбалась таинственно, поиграла локоном возле уха и мечтательно закатила глаза к люстре: — Он сейчас припаркуется, придет и все расскажет. Вместе пообедаем, познакомимся, то-се, пятое-десятое. — К твоему сведению, я планировал пообедать не один, — соврал я. Вести светскую беседу с малолетним долбоебом, а других, к сожалению, Елизавета не признавала, не хотелось категорически. — Так мы тебе компанию и составим. — Ты же понимаешь, что я не вас имел в виду. — Понимаю, но твоя дамочка опаздывает, а ты известный педант и не прощаешь опаздунов, так что придет она или не придет, ей ничего уже не светит, — ехидно сказала Елизавета и вдруг изменилась до неузнаваемости, превращаясь в глупую, восторженную девчонку, завидевшую кумира. — А вот и мой парень!       Я ее такой никогда не видел, а потому с великой настороженностью повернул голову, дабы узреть того, кто рискнул здоровьем и посмел так сильно восхитить мою ветреную сестренку. Авторитетно-спортивная фигура мотоциклиста, эффектно затянутая в черную кожу. Короткая стрижка, жестокий прищур на волевом лице и шрам на правой брови. Я обалдел. Антон?! Не может быть! Он же на меня охотится! Или уже нет?! — Это Демон, ты, наверное, с ним знаком. Антон Акулин то есть. Он на меня с конца зимы работает. Клевый, правда? — Неправда! — слишком быстро и слишком резко ответил я.       Елизавета напряглась и принялась точить виртуальные когти, неосознанно поглаживая пальцем страницу из меню. Дьявол! Надо собраться и успокоиться. Если она закусит удила, мне ее не остановить, а кроме меня никто даже пытаться не будет. — Почему? — Он же… — я лихорадочно подбирал слова. — Старый! — Доброго дня, Мирослав, — подошел к нам Антон. Окатил меня нечитаемым взглядом, бесцеремонно уложил два хищных черных шлема на соседний столик, скинул туда же куртку и сел по правую руку от меня спиной к стене. — Так кто тут старый? — Ты, — выдохнул я, с тоской глядя на сестренку, которая в свою очередь не сводила с Антона восторженных глаз. Только этого мне и не хватало! — С чего вдруг? — отобрал у нее меню Антон. — Елизавете восемнадцать, тебе… — Тридцать два, но… — Разница в четырнадцать лет. — И что? — перевел на меня взгляд Антон и конкретно напрягся, видимо, заметив по моему лицу, что дело дрянь. — Мирослав? Какого… — Староват ты для парня моей сестры. — Сдурел?! Ты за кого меня принимаешь! Я ее телохранитель! — так искренне растерялся и обиделся Антон, что я не сдержал облегченный выдох.       Он ни при чем. Он просто был самим собой и делал свою работу, незаметно для себя сводя впечатлительного подростка с ума. Я прекрасно Елизавету понимал, хоть подростком и не был. У меня при виде Антона кровь в венах вскипала! — Мирослав, я никогда, ни при каких обстоятельствах, не пересплю с твоей сестрой! — сграбастал мою руку Антон. Незаметно погладил большим пальцем тыльную сторону, засыпая мурашками удовольствия мой загривок. — Все мои мысли заняты… другим. — Знаю, — мимолетной улыбкой заценил двусмысленность ответа я и отобрал руку. — Ничего, что я здесь сижу? — спросила Елизавета таким ядовитым тоном, что мы мигом пришли в себя.       Переглянулись и, не сговариваясь, ринулись спасать ситуацию. Если мы, вопреки всему и вся, станем любовниками, и она об этом узнает (а она узнает), нам не жить. — Очень даже чего, — строго посмотрел на нее я. — Ты обманула меня и будешь наказана. — Я тебя не обманывала! — надулась Елизавета. — Я просто выдала желаемое за действительное. — Если я встану и прямо сейчас навешаю тебе пиздюлей, как думаешь, это будет желаемое или действительное? — шумно отодвинул стул Антон.       Елизавета побледнела, вжалась в подушки спиной и бросила на меня умоляющий взгляд. Я сурово посмотрел на нее в ответ и прикинулся холодильником. Ничего ей Антон не сделает. Он же не дурак. — Отвечай, когда я с тобой разговариваю! — рявкнул Антон, встал со стула и наклонился над Елизаветой, натурально загоняя ее в угол. — Не надо пиздюлей, — хлюпнула носом она. — Я скажу это один раз. При твоем брате. Он напомнит тебе, если ты забудешь. Я твой телохранитель! Я твой друг! Но я никогда не буду твоим любовником и уж тем более любимым. И если вдруг, совершенно случайно, мы окажемся в одной постели голыми, я сверну тебе шею вот этими вот руками! Ты поняла?! — Поняла, — едва сдерживая слезы, прошептала Елизавета. — Хватит, Тоша. Не кричи на меня больше. — Да я даже не начинал! — не сбавляя оборотов продолжил прессовать Антон. — Мне осточертело разгребать за тобой дерьмо, принцесса! В сотый раз забудешь где-нибудь сумочку с кредитками? Проснешься в постели спидозного рэппера? Украдешь на спор лифчик из бутика? Наврешь кому-то с три короба? Да похуй! Я не буду больше прикрывать твою шебутную задницу и вмешаюсь только тогда, когда тебе нож к горлу приставят или насиловать начнут!       По мне так это было уже чересчур, но я заставил себя держать рот на замке и движением руки отогнал спешащего погасить скандал администратора ресторана. Так с нашей принцессой никто и никогда не разговаривал. Впредь думать будет, кого за усы дергает. Да и темную сторону Антона ей узнать не помешает, а то он для нее, наверное, Рыцарь в Сияющих Доспехах. Знала бы она, что у него на уме! — Ты мой слуга! Тебе за это деньги платят! — вскинула голову Елизавета, и я понял, что пора сворачиваться, иначе перегнем палку, и весь воспитательный процесс коту под хвост.       Наклонился вперед, положил руку на бедро Антона и потянул на себя, не в силах противиться искушению снова прикоснуться к вожделенному. Его задница, затянутая в штаны из тонкой черной кожи, была прямо у меня перед носом! Он вздрогнул, выпрямился и глянул на меня с таким дьявольским блеском в глазах, что я поспешно убрал руку. Вот же блин. Заметил! — Так ты определись, слуга я тебе или парень! Задницу порвешь на двух стульях сидеть!       Антон припечатал Елизавету, подхватил куртку, шлем и прошел мимо меня на выход, выразительно кивнув на дверь:  — Мирослав, на пару слов. — Сейчас вернусь, — подал все тише хлюпающей носом сестренке салфетку я. — Закажи себе коктейль, мы тут надолго. — Алкогольный можно? — Любой можно. Я отвезу тебя домой после того, как мы поговорим, а говорить мы, судя по всему, будем долго. — Правда долго? — заулыбалась Елизавета, стирая последние слезинки с глаз. Выползла из угла, расправила плечи и, как ни в чем не бывало, взялась за меню. — За долгий разговор с тобой я готова и не такие вопли выслушать. — Так ты притворялась! Неисправимая обманщица, — рассмеялся я, качая головой в неодобрении сдобренном здоровой долей восхищения. — Даже я повелся! — Я не обманщица, а великая актриса, — подмигнула мне она и кивнула в сторону улицы: — Иди, успокой Тошу, он, наверное, извелся весь. — Тошу? — поднял бровь в жесткой насмешке я. — Он ненавидит, когда я его так называю.       Я рассмеялся, махнул на нее рукой и вышел на улицу. Шум большого города, заметный на фоне яркого солнца и голубого неба смог, толпы туристов, моя любимая Bentley, а рядом с ней Антон верхом на своей Ямахе, которая у меня мурашки ужаса по затылку вызывала при близком рассмотрении. Я ведь прекрасно знал, какая мощь, страсть и тяга к свободе таилась в идеально подогнанных, до мелочей продуманных деталях этого демонического байка. — Любуешься? — с довольной хрипотцой в голосе проурчал Антон, заметив мой взгляд. — Не на тебя. На нее, — обломал его я, кивая на Bentley, на фоне которой он со своим байком выглядел так, будто… будто… — Ты тоже это заметил, да? Мы четверо созданы друг для друга.       Я от вкрадчивого голоса Антона, от контраста между антрацитово-огненным, жадным до утех хищником и дьявольски-бордовым, всегда довольным жизнью зверем, от их запредельной непохожести, в итоге сводящейся к идеальной совместимости, потерялся в мыслях и… нашелся в объятиях Антона, воспользовавшегося моей задумчивостью в своих, далеких от благопристойности, целях: моя задница на бензобаке его байка, одна рука Антона на моей спине, вторая на моей шее, а губы всего в паре сантиметров от моих. Когда он успе…       Жгучий, короткий поцелуй мигом привел меня в состояние боевой готовности, и я ответил захватчику с коварством аристократа в десятом поколении: затянул в долгий, чувственный французский поцелуй… и уперся рукой прямо в его пах. — Ммммых! — застонал Антон. Вырвался, скинул мою руку, чем я и воспользовался.       Отступил под защиту моей элегантной красавицы, оперся о нее бедром, сложил руки на груди и насмешливо уставился на чертыхающегося, распаленного донельзя Антона, с мучительной гримасой на лице растирающего внушительный бугор в паху, который я жестоко прессанул, освобождаясь. — За что ты так со мной? — Не стоит целовать меня без моего разрешения. — Мы что, в детском саду, я не пойму?! — психанул Антон. — Ладно Лизавета, ей скандалы в кайф, но ты! Сколько можно меня динамить?! — Столько, сколько нужно, чтобы ты оставил меня в покое. — Я не оставлю тебя в покое, потому что на самом деле ты хочешь заняться со мной сексом еще больше, чем я с тобой! — Нет. — Да! — Нет! — Стояку своему скажи, пиздобол!       Я автоматом уронил руки на пах, прикрывая член, четко проступивший сквозь тонкую ткань легких летних брюк. Демон чертов! Завел-таки! Прям кулаки зачесались засветить ему в бубен! Или завалить на раскаленный солнцем капот и выебать так, чтобы он неделю на своем байке сидеть не мог! Но это было невозможно, так что я сделал все, чтобы взять себя в руки, и процедил ядовито: — Я, в отличие от некоторых, с частями своего тела не разговариваю. — Ты ни с кем не разговариваешь! Ты себе случайно сердце не вырезал, хирург с блестящим будущим? Никто тебе не брат, никто тебе не люб! Лизавета меня за тобой шпионить то и дело отправляет, чтобы тебя подловить за обедом или ужином и с тобой поговорить. Просто поговорить! Что ты за человек-то за такой, что на родную сестру времени найти не можешь? — Не твое дело! — отрезал я, леденея. У меня тюремщиков — каждый первый! Не хватало мне еще одного! — Не мое, — сбавил обороты Антон. Завел байк. Надел перчатки. Взял в руки шлем. — Не сомневаюсь, у тебя на все найдутся отговорки, но знаешь, что я тебе скажу? — Не собираюсь гадать. От тебя можно ожидать чего угодно. — Я хочу тебя. Я схожу по тебе с ума! Но сегодня в полночь я приду в бассейн, чтобы вылить все, что бурлит во мне, на любого желающего долго и забористо потрахаться, потому что не собираюсь хранить верность трусливой ледышке, неспособной признать свое поражение и сдаться. — А ты способен признать свое поражение и сдаться? — вскипел я. — Да! — Тогда отъебись от меня!       Антон молчал, наверное, с минуту. И я молчал, все сильнее заводясь от рычания недовольного скандалом байка, от все быстрее бьющейся под шрамом на виске Антона венкой, от жестокого прищура его карих глаз и от движения желваков на стиснутой челюсти. — Так что, Антон, ты сдаешься? — первым не выдержал я. Еще секунда — и я наброшусь на него с поцелуями!       Он посмотрел мне в глаза, надел шлем… — Не дождешься!        Клацнул забралом и стартанул так, что его байк оторвался от земли передним колесом и качнул мощной звуковой волной стоящие на парковке машины, на разные голоса пославшие громкоголосого подонка на хуй. — Охуенно отжег! — восхищенно охнул проходящий мимо парень. — Не то слово. … Антон       Надо признать, Заболоцкие знали толк в удовольствиях (Мирослав не в счет). Умелое ночное освещение в бассейне превращало огромное помещение в уютную ебальню, где каждому стручку есть, где прилечь, куда прижать, над чем нагнуть и даже, при желании, чем выпороть. Множество укромных уголков, спальных комнат, сауны, бани всех видов и размеров, шикарный хамам, массажные комнаты и прочая, прочая, прочая. Я за полгода работы и половины не обошел. И сегодня решил не заморачиваться — лег на один из центральных шезлонгов в символических трусах завзятого стриптизера, закинул руки за голову и принялся поджидать жертву моих буйных на счет Мирослава фантазий.       Первой на мои рельефы клюнула, как и следовало ожидать, огненная деваха царя-батюшки, которую Его Величество в постели не устраивал совершенно. Еще бы он ее устраивал! Ей двадцати не было, а ему в следующем году семьдесят стукнет. Он, конечно, кремень-мужик, но не до такой же степени. Я деваху вежливо отшил и залег ждать дальше. В конце концов, мне было о чем подумать.       Я уставился на блики воды на колоннах, поддерживающих стеклянную крышу бассейна, и перелистал день назад, до обеда (не того, где мне все нервы Заболоцкие повыдергали, а того, где я наваристого борща две тарелки в любимой придорожной забегаловке навернул), после которого ожидаемо получил от довольной Лизаветы внеплановый выходной, который поспешил использовать с толком. Я ведь не просто так вернулся в Москву.       Однажды вечером, пятнадцать лет назад, из своего дома пропал известный и очень успешный предприниматель, а также его шестнадцатилетний сын. Через год они были признаны пропавшими без вести, через пять — мертвыми. Печальная история. Я знал ее наизусть, потому что был тем самым сыном. Вот только я не выходил из дома — меня похитили, чтобы получить выкуп с моего отца, который привез бандитам деньги и был убит на одном из подмосковных карьеров. Но это я потом два плюс два сложил, а так…       Я очнулся с разбитой башкой и жестоко порезанными руками возле сумки с деньгами посреди кучи камней, песка, поваленных деревьев и шипастых кустов. Память зияла черной дырой с того момента, как меня, связанного по рукам и ногам, закинули на заднее сиденье джипа во дворе нашего дома. Дня не проходило, чтобы я не пытался восстановить всю картину целиком, но шок от пережитого, сильная кровопотеря и многочисленные ушибы головы — это не ангина, полосканиями не вылечишь. Воспоминания всплывали обрывками, но одно я помню точно — фразу, что билась в мозгу постоянным рефреном: «Беги и не возвращайся».       Я так и сделал: бежал, пока мог. Бежал, когда не мог. Дед (он же Федор Иванович) сказал, что я бежал даже тогда, когда он меня, вывалившегося на его участок полутрупом, приводил в порядок. Дед был военным врачом в отставке, много чего повидавшим, мало чего боявшимся, а потому до тех пор, пока я не встал на ноги и не вспомнил, кто я и что произошло, обо мне и моей полной бабла сумке никому не рассказавший.       Дед и потом никому и ничего не рассказал. Выслушал мою историю, поспрашивал-поузнавал что и как через хороших знакомых и предложил мне сделку: он объявляет меня своим внуком, продает дом по дешевке, мы уезжаем в Севастополь и живем там на мои деньги до тех пор, пока он не помрет. Я согласился. Времена тогда были лихие, матери у меня не было, а те, кто убил моего отца, наверняка ждали меня у порога, чтобы добить. Свидетели, как и едва совершеннолетние сироты-наследники миллионного бизнеса, долго не живут.       Я плохо помню то время. Дед говорил, что моей голове слишком сильно досталось: в висок и два раза в макушку. Не понимаю! Как я выжил? Сбежал от похитителей с сумкой, и они меня не нашли? Почему не нашли? Из меня кровища ручьями лилась, как можно было меня не найти? Меня пытались добить, но не успели? Меня посчитали мертвым и выбросили труп в кусты? Тогда какого черта мне оставили сумку с деньгами?       Я потер тяжело пульсирующий висок и постарался успокоиться. За много лет я понял одно: чем сильнее стараешься вспомнить, тем больше забываешь. Мне казалось, что вернувшись, я найду то место с полтычка, но не тут-то было! Я его не нашел! Месяц я бродил по полям, лесам и оврагам вокруг бывшего Дедовского дома, но ничего даже отдаленно похожего не обнаружил. Привлек к себе внимание местных, получил недвусмысленное предложение валить, пока ноги целы, и перестал суетиться.       Нашел работу по соседству, у Заболоцких, чтобы без помех продолжать поиски, благо готовился к возвращению долго и упорно, а потому обзавелся кучей полезных умений и талантов. Шастал на байке по заброшенным советским свалкам, карьерам, заводам-фабрикам-колхозам. Крутился среди крепостных (бывших и будущих бандитов, коих в имении было немерено), наводил справки в государственных органах и вспоминал. Да-да. Вспоминал!       С тех пор, как я перевез свое шмотье в комнату рядом с Лизаветиной и запал на Мирослава, туман в моей дырявой голове начал потихоньку рассеиваться. Сначала я думал, что на меня благотворно влияют окрестности, потом — что Лизавета, к которой я здорово привязался, но сегодня я понял, что во всем виноват, конечно же, Мирослав. После того, как мы поцапались перед рестораном, на волне адреналина, чугунных яиц и желания переехать гадского гада паровозом, я, хамя направо и налево, распугивая тормозящих лошариков звериным рыком, а зарвавшихся мажоров матом, пролетел мимо своего бывшего дома, вымелся из города и… приехал… куда-то.       Я бы никогда не нашел это место в трезвом уме и твердой памяти. Ни-ко-гда! Заброшенная, в прошлом бетонная дорога превратилась в густо поросшую разномастным кустарником тропинку, по чистой случайности не сгинувшую среди леса окончательно. Но я был не в себе, а потому соизволил обратить внимание, где я и что вокруг, когда прорвался сквозь кусты и уперся в деревянную будку охранника, обрушившуюся на полосато-ржавый шлагбаум.       Оставил зверя возле развалин, пошел на разведку пешком, покрываясь то потом, то изморозью, и через десяток метров вышел на песочное плато, в которое крутым изгибом врезалась одна из проток Волги, коих в этом районе было до куя и больше. Я остановился в центре приличных размеров поляны, огляделся по сторонам и увидел следы промышленной разработки: торчащие из кустов останки старых тракторных моторов, беззубых ковшей и прочего; круто обгрызенную стену холма, начинающуюся едва ли не от воды, обрывающуюся гигантским оползнем, в котором по самую крышу увяз допотопный погрузчик, и ползущую дальше в лес метров на сто; дорогу из бетонных плит до весовой; но главное — разрушенное двухэтажное кирпичное здание, на котором кто-то сто тысяч лет назад огромными кроваво-трафаретными буквами написал: «Не играй с огнем».       Когда я увидел его, что-то взорвалось в моей дырявой голове в прямом смысле: прошлое смешалось с настоящим, поздний день превратился в раннее утро, а все вокруг неуловимо изменилось.       Раннее утро. Грунт на плато исполосован шинами большегрузов и джипов, повсюду кровь, а свежеобвалившаяся стена карьера не оставляет сомнений в том, что она рухнула не случайно, и под ней — мой отец.       Я упал на колени и взвыл так, что едва не сорвал голос. Я выл, запрокинув лицо к небу, сжимал в кулаках песок и сбрасывал оковы «хорошего парня», которым просил меня быть Дед (мир его праху), возвращаясь к тому чудом выжившему пацану, который поклялся отомстить за своего отца и за свою покореженную жизнь пятнадцать лет назад. Тюрьма убийцам? Ну уж нет! Жизнь за жизнь. Кровь за кровь. И похуй, где я проведу остаток своих дней, если все причастные к его смерти будут мертвы.       Меня отпустило нескоро, благо никого поблизости не было. Я перестал вести себя, как сумасшедший, обыскал место преступления, оценил масштаб работ и понял, что пришла пора встретиться с прошлым лицом к лицу и воспользоваться помощью друга. Оседлал моего верного зверя и вернулся на трассу, с безмерной досадой понимая, что мимо этого поворота пролетал каждый божий день по дороге в имение.       Пока выруливал на обочину и разгонялся, встраиваясь в поток, проебал возможность догнать Мирослава, как всегда просвистевшего мимо с такой скоростью, что меня качнуло. Везет же некоторым! Когда денег вагон, можно купить такие номера, которым дорожные камеры честь отдают, не говоря уже о простых ДПСниках, которых, впрочем, на этом участке трассы отродясь не водилось. Об этом царь-батюшка наверняка позаботился в первую очередь и очень давно. — Какие люди да без одежды! Не холодно? — присел на соседний лежак блондинистый львенок, глянувшийся мне в тот день, когда Мирослав намеренно положил руку на мою задницу и случайно поцеловал меня в шею.       Я встряхнул головой, на время загоняя прошлое в прошлое. У меня в настоящем проблем по горло. Например, Мирослав, который предупреждению не внял и условия сдачи в плен обсуждать не пришел. Гад он гадский! Ледышка высокомерная! Я вспомнил наши поцелуи и обзывать Мирослава ледышкой передумал. Он целовал меня с такой страстью и тоской, будто сходил по мне с ума еще больше, чем я по нему. Наверное, поэтому я на него перед рестораном и наорал. И сдаваться не стал. Не знаю, какого хера он отказывается признавать, что между нами давно уже пламя полыхает, но я его потушить не позволю! — Демон, ау! — Прости, задумался, — расплылся в виноватой улыбке я и поманил львенка пальцем. — Ты прав. Мне ужасно холодно. Согреешь? — С удовольствием, — скользнул ко мне он, скидывая банный халат и с ходу устраиваясь на моих бедрах голой задницей. Склонился, вкусно поцеловал в губы и спросил, прогибаясь кошкой и царапая мое плечо коготками: — Ты будешь со мной нежен? — Конечно, нет, — ответил я и смачно приложил по упругой ягодице рукой. — Тебя это не устраивает? — Еще как устраивает, — рассмеялся он и укусил за плечо, провоцируя на агрессию.       Прям как доктор прописал! При упоминании доктора (чтоб я Мирославу каждую ночь в порноснах снился!) обрадовавшийся было стояк загрустил, но львенок был настоящим профессионалом и быстро все исправил. … Мирослав       Я не хотел идти в бассейн. Я не собирался сдаваться. Я принял решение не вступать в глупые споры и не реагировать на провокации. Я взрослый мужик с железной хваткой и стальными нервами. Я… слабовольный слюнтяй, чьи ноги живут своей жизнью и несут их тупоголового обладателя-мотылька прямо в огненные объятия персонального демона-искусителя. К психологу меня надо нести, а не к демону. А лучше сразу к психиатру! Какой смысл поддаваться эмоциям, если я знаю, чем все закончится? Я же не мазохист! Или мазохист?       Я проскользнул в помещение фитнеса как вор — через аллею, идущую параллельно бассейну и соединяющую банный комплекс со спортзалами. Вышел на противоположной стороне от шезлонгов, на которых традиционно по вечерам тусовались желающие хорошо провести время в постели. Эдакий клуб по интересам. Даже я там пару раз побывал, когда конкретно припекало, и пришел к выводу, что Петрович — мастер своего дела. Его игрушки были профессионалами высшей категории, которым неважно, как и с кем заниматься сексом. Главное — заниматься.       Вот и сейчас один из любимчиков бывшей жены отца и по совместительству матери Елизаветы облизывал лежащего на шезлонге Антона. Ревность и не подумала поднимать голову. Он мне не принадлежит — это раз, трахается со шлюхой назло мне — это два, ну и три — мне безумно хотелось увидеть его обнаженным, возбужденным и занимающимся сексом. Если я не могу себе позволить заняться с ним сексом сам, так хоть посмотрю. И, надо сказать, посмотреть было на что.       Антон потянул блондина за волосы, отрывая от своего члена, и я незаметно переместился ближе к ним, чтобы рассмотреть все в подробностях. Мне это прекрасно удалось, потому что блондин достал из кармана своего халата презерватив и начал раскатывать его по Антоновскому члену — чуть изогнутому в середине, небольшому, крепкому, с шикарной малиновой головкой. Я опустил руку на пах, мечтая о том, чтобы потереться о него своим. Это было бы волшебно! — Повернись ко мне спиной и нагнись, — скомандовал Антон. Получил желаемое, заурчал довольно, с оттягом приложил по призывно выпяченной ягодице, уложил член на копчик, качнул бедрами, а потом мазнул пальцами по анусу блондина и вставил ему с ходу, вырывая вскрик. Приложил по ягодице еще раз. Повел бедрами, притираясь вплотную и фиксируя парня руками намертво. — За нежностью не ко мне, помнишь? — Помню, но, может… — Не может. — Почему? — Потому что нежность для того, кому она нахер не сдалась! — прорычал Антон и начал жестко трахать постанывающего от удовольствия парня, чей стоящий колом член прилип к животу.       Я б убил за такое, а он ничего — доволен и добавки выпрашивает. «Нежность для того, кому она нахер не сдалась». Фраза, которую я постарался не услышать и не понять, перетекла из ушей прямо в яйца и зазвенела там тоскливым желанием. Антон хотел заняться со мной сексом нежно. Это так… здорово! Нет. Это ужасно. Нет. Классно. Нет. Дьявол! Как же все сложно! Я скоро с ума сойду! Поскорее бы Антон все узнал и прикончил меня. Никаких нервов не хватит! — Подсматриваешь? Демон хорош, ничего не скажешь. Ебучий, бля, профессионал. Но я трахаю лучше. Хочешь, докажу это тебе здесь и сейчас?       Знакомый вкрадчивый шепот в затылок заморозил мои внутренности насмерть. Борода, правая рука старшего брата, быкоподобный безжалостный головорез, как всегда, подкрался незаметно. Я ненавидел его даже больше, чем отца и Дмитрия, потому что они имели (теоретически) право меня шантажировать, а он нет, но его это никогда не останавливало. Впрочем, и плоды не приносило, потому что я знал то, чего не знал никто: он был любителем крепких стройных парней, которых пялил в одной из своих конспиративных квартир, куда однажды обманом заманил меня. Я его на этом поймал.       Помню, как он теснил меня к дивану, шарил по мне руками, сверкал глазами и рычал бред про любовь и вечность. Помню, как я послушно отступал и хладнокровно перебирал в уме способы его нейтрализовать. Помню, что когда он меня поцеловал, я был на удар сердца от того, чтобы воткнуть ему нож, прихваченный со стола по дороге, в яремную вену. Помню, что остановило меня одно — я не такой, как все те, кто меня окружают! Вырубил Бороду ударом рукояти в висок и ушел, отправляя ему на телефон запись, которую вел с того момента, как вошел в квартиру и понял, что дело неладно. На какое-то время его это угомонило. — Отъебись от меня, — шагнул вперед и влево я.       Прижался спиной к колонне, спасая задницу от маньячных рук Бороды, и взгляд от Антона не отвел. Блики от воды в подсвеченном по дну бассейне играли на его мерно двигающихся поджарых ягодицах и сводили меня с ума. Как и фактурные руки на глубоко прогнувшейся вниз пояснице постанывающего от удовольствия блондина. Если бы я был не я, то отдал бы все, что у меня есть, за то, чтобы эти умелые руки уперлись мне в грудь, а стальные ягодицы уютно устроились у меня на бедрах. — Если ты не перестанешь пялиться на пацанов и не посмотришь на меня прямо сейчас, я их яйца им в глотку засуну! — зарычал Борода таким тоном, что мне пришлось обратить на него внимание. — Двенадцать лет я наворачиваю вокруг тебя круги, Мир. Имей в виду, мое терпение на исходе. — Двенадцать лет я молчу о том, что ты — озабоченный мною педик, так что засунь свои угрозы себе в задницу! — отрезал я, повышая голос. Как же он меня задолбал своими внезапными наскоками! Хорошо хоть накатывало на него не каждый месяц. —  Мое терпение тоже на исходе! Клянусь, я отдам пленку с записью брату, если еще хоть раз ты посмеешь… — Отдавай! — рявкнул Борода и ринулся ко мне, фанатично сверкая глазами. Со всей дури впечатал меня в колонну и больно смял мои губы злым, коротким поцелуем. — Пусть знает, что ты — мой! Пусть все знают!       Я от его выходки охуел, но мигом пришел в себя, засадил ему промеж ног коленом и вывернулся. Поскользнулся, оступился и рухнул в бассейн, подняв тучу брызг и наглотавшись воды. Вынырнул… и столкнулся нос к носу с Антоном. — Какого хуя тут происходит?! — рявкнул он, прихватывая меня за талию: я кашлял и загибался так, что стоять не мог и то и дело окунался лицом в воду. — Мирослав оступился и упал, — ответил Борода, опускаясь на колено. — Давай его мне, я о нем позабочусь. — На хуй пошел… мудак… — прохрипел я, выплевывая легкие и цепляясь за шею Антона, как истеричная девчонка. В войне против слетевшего с катушек профессионального убийцы у меня не было ни единого шанса на победу! — Мужик, шел бы ты отсюда, а? — мрачно сказал Антон, обнимая меня крепче.       Я не сопротивлялся. Мне нужна была его сила и уверенность, чтобы перегруппироваться и придумать план своего спасения. Пиздец ситуация, если разобраться. Мой отец — вор в законе, мой брат — беспринципный ублюдок-убийца, а я… беспомощная овца в волчьей стае. Они слова не скажут, если я пристрелю Бороду у них на глазах, но они и пальцем не пошевелят, если он явится к ним и поставит их в известность, что отныне я принадлежу ему, потому что такую девчонку, как я, может любить только настоящий мужик вроде него.       Еще десять лет назад подобный поворот событий был бы невозможен, но после того, как пять лет назад отец, затягивая на моей шее виртуальную удавку моей же капельницей, пошел мне на уступки и официально разрешил встречаться с парнями, мир изменился. Даже мой старший брат-гомофоб — моя единственная и постепенно слабеющая защита от озабоченного головореза — изменился! Я знал, что однажды уловка с записью перестанет работать, и мне не поздоровится, но, как страус, прятал голову в песок и жил дальше, решая проблемы по мере поступления. Вот проблемы и наступили. Дождался. Как же все не вовремя! — Увидимся утром, Мирослав, и закончим то, что начали. Наедине! — поднялся на ноги Борода. — Увидимся на том свете, мудила! — отрезал я, зверея от его снисходительного тона, как крыса, загнанная в угол.       Вырвался из рук Антона и ринулся на разборки. Да я лучше сдохну сейчас, чем подставлюсь ему завтра или вымажу руки в его крови! Никто и ничто не заставит меня потерять честь или нарушить данное себе слово! Я не убийца! — Мирослав, не время пороть горячку, — обхватил меня поперек туловища Антон. Я забуксовал, а он, пыхтя от усилий меня удержать, добавил: — Мужик, мне похуй, кто из вас прав. Если Мирослав не передумает тебя пиздить, я ему помогу. — Я это запомню, — заиграл желваками на квадратной челюсти Борода и, наконец, свалил. — Не день, а дерьмо, — выдохнул я.       Судорога облегчения прошила меня насквозь, пружина внутри ослабла, и я как-то вдруг понял, что обнимает меня не абы кто, а Антон. И что мы в бассейне. И что на мне, хоть и мокрая, но одежда, а вот на нем нет ничего. Адреналин, и так бурливший в крови, выплеснулся из ушей, разворачивая меня к нему лицом. Я вцепился в волосы на его затылке, чувствуя, как питоном сжимаются вокруг меня неумолимые руки, и… поцеловал, вкладывая в поцелуй все, что полыхало во мне сейчас.       Антон зарычал, перехватил инициативу и едва не спалил меня дотла. Оторвался, прихватил за шею под затылок и посмотрел мне в лицо с невыносимой смесью безумного желания, безмерного восхищения и безропотной покорности: — Мир, я не могу так больше… Пожалуйста! Давай… — А че это вы тут делаете?       Полный ревности голос Елизаветы разнес нас в разные стороны отрезвляющим цунами, и я нырнул в воду с головой, чтобы остудиться и даже подумать. Что она делала в бассейне ночью? Искала Антона? Если так, то в ресторане она притворялась не во всем. Вот же дьявол! — Вот и я думаю, что они там делают? — поддержал ее блондин, которого Антон пялил, пока мы с Бородой все не испортили. Сложил руки на хорошо прокачанной груди, нисколько не стесняясь своей наготы. — Я почти кончил, а тут такое! — Ты кончил? — перевела на него взгляд Елизавета. Сложила два плюс два и чутка расслабилась. Какой смысл к шлюхе ревновать? — Вы поэтому с Демоном голые — трахались? — Ага. Я готовился к финалу, и тут вдруг — раз — и он в бассейне. Жуткого вида громила нехорошо пялится на Мирослава, кашляющего у Демона на плече, и тянет к нему грабли. Потом они начали ругаться и… — Раз громилы здесь нет, а с Мирославом все в порядке, эта страшная история закончилась хэппи-эндом, — подтянулся на бортике на руках, вырастая из воды всего в паре метров от меня, Антон.       Мы уставились на него втроем, а он, заметив это, метнулся за трусами, стыдливо прикрывая ладонью пах. Нацепил символические полоски на мускулистые бедра, эффектно поиграл мышцами, изображая Аполлона, а потом скинул в бассейн счастливо визжащую Елизавету, а за ней и блондина, и отвлек их от меня веселым махачем, за что я был ему безмерно благодарен. Не рискнул заходить в душевую или раздеваться, кое-как высушил одежду полотенцами и побрел в свои покои думать. Елизавета с Антоном подождут, а вот с Бородой надо было что-то решать прямо сейчас. Только вот что?       Полуодетый Антон догнал меня в анфиладе. Подстроился под мои шаги, повздыхал шумно, намекая на то, что неплохо было бы кое-что прояснить. Я упрямо молчал. Мне тридцать два года, черт возьми! Я могу постоять за себя сам! То есть не могу, но должен! — Мир… — Я разберусь. — Послушай, ты крутой, не спорю, но… — Я сказал. Я справлюсь! — повысил голос я. — Как? Утопая в бассейне? — вскипел он, хватая меня за плечо и разворачивая к себе лицом. — Мужик смотрел на тебя, как маньяк! Это не шутки! От него надо срочно избавиться! — Ты иногда тоже так на меня смотришь. Мне и от тебя надо срочно избавляться? — поднял бровь в откровенной насмешке я. Умник выискался. Пойди, попробуй от Бороды избавиться! Мигом в заброшенном карьере окажешься. — Ты от меня пятый месяц бегаешь! Как еще мне на тебя смотреть?! — возмутился Антон. Спохватился. Поежился виновато. — Черт, звучит как-то… нездорово. — Чтоб ты понимал, от Бороды я бегаю больше двенадцати лет. Я вообще, знаешь ли, мировой чемпион по разного вида бегу. С препятствиями в том числе. — Охуеть… Но как же… Твой отец… он же… всемогущий царь! А ты его сын! — Ты бы с таким к отцу пошел? — Нет, — стиснул челюсти Антон. Протянул ко мне руку, но тут же отдернул, сообразив, что мне сейчас не до обнимашек. Потоптался. А потом склонился в поклоне, то ли ерничая, то ли скрывая эмоции, и уступил дорогу: — Идите вперед, Ваше Высочество, я провожу вас до ваших покоев. На всякий случай.       Я не стал выеживаться и разрешил ему меня проводить. На всякий случай. … Антон       Виталий Филиппович, лучший друг отца, его деловой партнер и мой крестный, к которому я заявился к завтраку спустя пару дней после посещения карьера, поверил в мое воскрешение, едва увидел меня и мою татуировку, и ударился в откровения, которые меня до глубины души поразили. Я думал, что знал о своем отце все, но оказалось, что я не знал ничего. — Ты безумно похож на свою мать, — сказал Виталий Филиппович, знаком выгоняя из столовой своего загородного дворца лишние уши. — Я ее не помню, — пожал плечами я, занимая место по правую руку от него. — Зато я помню. Красивая была женщина, — задумчиво-мечтательно улыбнулся Виталий Филиппович, делая знак слуге принести еще один набор столовых приборов. — Но о ней мы говорить не будем. — Да. Я пришел поговорить с вами о моем отце и о себе. — А я бы хотел поговорить с тобой о моем старшем сыне, который по странному стечению обстоятельств пропал с вами в одно время.       Я переварил новость и вывалил на Виталия Филипповича все от начала до конца. Он выслушал меня, не перебивая. Сходил подышать свежим воздухом, а потом вернулся, и мы просидели до обеда, вспоминая прошлое, делясь информацией и сопоставляя факты. У меня от его рассказов о лихих временах и делах волосы на затылке шевелились. — Когда начался Большой передел, твой отец и мой сын попали под раздачу первыми, хоть и не должны были. — Почему? — Мы были верхушкой айсберга, понимаешь? Частью серьезной бандитской структуры. Финансы, недвижимость, перевод из нелегального в легальное. Чистая работа. За нашими спинами стоял господин Заболоцкий, а с ним мало кто отваживался ссориться. — Простите, вы про Петра Ивановича Заболоцкого говорите? — я бы и хотел удивиться, но Виталий Филиппович столько всего вывалил на мою голову, что сил не осталось. — Про царя-батюшку? — Про него родимого. Очень авторитетный человек. Он хоть и в отставке, но поводья из рук не выпускает. К нему многие сильные мира сего до сих пор за советом приходят. И не только за советом, как ты понимаешь. — Если он такой авторитетный, то почему смерть моего отца сошла с рук убийцам? — Мальчик мой, вместе с твоим отцом пропала крупная сумма денег, — тяжело вздохнул Виталий Филиппович. — Как думаешь, что все подумали? — Что мой отец — вор, и сбежал с деньгами в другую страну, — заскрипел зубами в запредельной ненависти я. Мало мне его смерти, так его еще и в воровстве обвинили! Найду того, кто это сделал, в глотку ему эти деньги засуну! — Я знал, что это не так, но мне никто не поверил. Меня отстранили от дел, долгое время за мной следили, думали, вдруг сын по мою душу явится. Он не явился. С тех пор я сам по себе и пойду до конца, даже если это приведет меня к Заболоцким или их ближайшему окружению. — Вы кого-то конкретно подозреваете? — похолодел я. — Антон, ты ищешь правду полгода, а я искал ее пятнадцать лет, — похлопал меня по плечу Виталий Филиппович. — Не пори горячку и не делай поспешных и ничем не обоснованных выводов. От исчезновения твоего отца выиграли несколько человек, чьи имена я даже называть не буду, ведь я не знал, что за тебя требовали выкуп, а это в корне меняет дело. — Думаете, это была не политическая разборка, а банальная жажда денег? — Теперь я уже ни в чем не уверен. Просеем в карьере все мелким ситом, найдем тела — найдем улики — найдем убийцу. — Но вы же неспроста Заболоцких упомянули. — Ты работаешь на них, как и многие коллеги твоего отца. Кто-то из них может быть в этом замешан. Должен быть замешан! Приглядись, поспрашивай аккуратно. — Сделаю. — И не светись, ради бога! Если убийцы узнают, кто ты на самом деле, сотрут тебя с лица земли без раздумий. — Я буду осторожен.       На том и порешили. Обменялись номерами телефонов, и я поехал спасать Лизавету, в очередной раз вляпавшуюся в историю и разбившую свой многострадальный Porsche о чью-то навороченную мажорную задницу. Пока то, пока се, город погрузился в сумерки, и я решил не выделываться (ночью на байке по неосвещенной трассе даже отмороженные не гоняют): забурился в Лизаветину московскую квартиру, отправив ее в имение на такси, упал на постель в одной из гостевых комнат и забылся мутным, тревожным сном, просыпаясь рано утром от жестокого стояка и неутолимого желания найти Мирослава и затрахать его насмерть.       Холодный душ помог снять напряг, но всего лишь ненадолго притушил пламя, ждущее малейшего повода полыхнуть так, что мало не покажется. Пиздец тогда Мирославу. И мне заодно. … Мирослав       Уррррчание моей красавицы — это отдельная тема для разговора. Я мог слушать его (и слушал, если честно) часами, особенно когда дежурил в больнице. Вопреки расхожему мнению, хирург-травматолог (тем более тот, который втихую спонсирует хирургическое отделение и которого никто и никогда не загонит заполнять бумажки и не заставит делать то, чего он делать не хочет) не торчит 24 часа в сутки в операционной, так что иногда по ночам я спускался во внутренний двор, садился в машину, заводил мотор и отгораживался от всего мира надежными, безупречными и роскошно отделанными стенами моего персонального убежища.       Здесь меня не доставали кошмары, кровожадно-бездушные родственники, ждущие чуда пациенты и горькие сожаления о разбитых мечтах. Здесь я был совершенно один до тех пор, пока меня не подрезал упертый, несносный и неподвластный мне мотоциклист. Антон. Демон. Данте. Мое проклятие и мое благословение. Моя боль и моя надежда. Мой вечный смертельный выбор.       Не важно, что ничего нового о смерти своего отца Антон за это время не узнал. Узнает. Он умный, внимательный и чертовски мотивированный. А еще настырный, сексуальный и изобретательный. Иногда я жалел, что не согласился на свидание с ним в день знакомства. Перепихнулись бы пару раз по-тихому и разбежались в разные стороны целыми и невредимыми. Во всяком случае, он. Теперь это было невозможно. Во всяком случае, для меня.       Его умоляющее, почти неслышное: «Я не могу так больше… Пожалуйста!», преследовало меня неотступно. Вот и сейчас. 6 утра. Смена закончилась, пора ехать домой, а я сижу в машине, упершись лбом в теплый кожаный руль, и мечтаю о том, чтобы прямо сейчас пассажирская дверь открылась, и в салон занырнул Антон. Я знаю, он бы не сел на сиденье — оперся бы о него коленом, обхватил бы широкой ладонью мой затылок и обжег бы мои губы восхитительным, нетерпеливо-собственническим поцелуем. Заставил бы выйти на прохладный утренний воздух, прижал к машине спиной, свел с ума и, так или иначе, заставил бы кончить.       Я расстегнул ширинку и крепко взял напряженный донельзя стояк в руку. Закрыл глаза и представил Антона передо мной на коленях, полностью упакованного в свою чертовски сексуальную черную экипировку, снявшего только шлем и перчатки. Глядящего на меня так же, как тогда, в бассейне, и шепчущего в мой пах: «Пожалуйста!».       И я не смог бы больше терпеть — откинулся бы на мою красавицу, довольно уррррчащщую под моей спиной, и позволил Антону звякнуть пряжкой ремня на моих брюках, зная, что после того, как он доставит мне нестерпимое удовольствие губами на члене, я доставлю удовольствие ему, подставив задницу его изнемогающему от желания члену.       И он взял бы меня так, как и хотел — нежно. Властно, чувственно и восхищенно. Кончил бы глубоко в меня, прижался бы ко мне всем телом, обнимая, и шепнул бы в ухо тихо-тихо: — Люблю…       Оргазм цапнул яйца искрами, а ягодицы судорогой, и я успел поймать сперму салфеткой. Завис на несколько мучительных минут, стучась о руль лбом, чтобы выбить сладко-розовую дурь из головы, отчаянно пытаясь вернуть уплывающий в никуда контроль над ситуацией: — И оседлали они голубых пони и ускакали на них в закат. Мирослав, угомонись! Твое нелепое увлечение Антоном выходит из-под контроля! Ты спас его, но это ничего не значит. Он не простит тебя, потому что ты был там. Ты поливал машину его отца бензином!       От самого себя меня спасла коллега по работе, постучавшая в стекло. Я поспешно привел себя в порядок, ожидаемо согласился подвезти ее до дома и двинулся в имение, предвкушая краткий миг счастья — отрезок в 50 километров, на котором я отрывался по полной. 550 звериных лошадей моей красавицы жаждали свободы не меньше меня, так что я регулярно их выгуливал. Всем табуном.       Ради выезда из Москвы ранним утром я уговорил Ивана Борисовича, зав хирургическим отделением, перекроить расписание дежурств под меня. Он не сопротивлялся — премии ему и всем нашим сотрудникам мой благотворительный фонд выписывал регулярно, как и оплачивал счета отделения за такси. Иван Борисович вообще был хорошим мужиком. Понимающим. Знал о моем отце и моей основной работе, покрывал, как мог, заменяя меня в экстренных случаях без вопросов, и помогал доставать препараты, которые я при всем своем желании, не засветившись перед надзорными органами, достать не мог.       Я выехал с МКАДа на трассу, погладил мой довольно урррчащий табун по рулю. 50 километров шашечек, дабы размяться и поиграть, а потом… 50 километров абсолютного, незамутненного счастья в низком полете. Я добавил громкость мультимедиа, позволяя Muse наполнять мое сердце неистребимой жаждой свободы того, кто знает абсолютно все о тюрьме без камер и прутьев: Love, it will get you nowhere Любовь заведет тебя в никуда You're on your own lost in the wild Ты сам по себе, затерян вдали от цивилизации So come to me now Так иди же ко мне I could use someone like you Я найду применение такому, как ты Someone who will kill on my command Кому-то, кто будет убивать по моей команде And ask no questions Не задавая вопросов I'm gonna make you Я переделаю тебя I'm gonna break you Я сломаю тебя I'm gonna make you Я сделаю из тебя A fucking psycho Чертова психа Your ass belongs to me now Теперь ты принадлежишь мне       Я качнул педалью газа, рыком турбин и молниеносным рывком-перестроением унимая эмоции, накатившие на меня при вспоминании об уроках экстремального вождения, которые меня заставил пройти отец, когда узнал, что я купил Bentley Continental GT V8 в максимальной комплектации. — Сам за руль своей зверюги сядешь, когда ездить научишься. Я не собираюсь соскребать твои останки со столба на трассе, если ты не справишься с управлением. — Ты хотел сказать, «она слишком хороша для тебя, слабак», не так ли? — Я сказал то, что хотел сказать, — нахмурился отец, как всегда глядя на меня со странным выражением на лице, которое я, как ни старался, так и не смог разгадать. — Учить тебя будет лучший из лучших. И это не обсуждается! — Боишься потерять курицу, несущую золотые яйца? — не смог удержать язык за зубами я. На нелегальных операциях мы зарабатывали баснословные деньги. — Ничего страшного, другую найдешь. Получше прежней. — Боюсь потерять тебя, упрямый ты… — Сукин сын? А может, самоуверенный сопляк? Так ты меня называешь, когда я пытаюсь идти своей дорогой. Ты хоть имя-то мое помнишь?! — За что ты так ненавидишь меня, Мир? — спросил отец, откидываясь на спинку своего трона и на мгновение становясь не царем-батюшкой, а старым, жалким и никому не нужным мудаком. — А не за что? — не повелся на этот спектакль я. Плавали — знаем. — Еще раз посмеешь мне приказать, я переломаю себе пальцы, и будет у тебя вместо золотоносной курицы никчемный окорочок. — Этим ты перечеркнешь все, за что сражался и чего добился. — Зато ты оставишь меня в покое раз и навсегда! — И не надейся.       Так или иначе, но уроки я получил. Да еще какие уроки! Хмурый, молчаливый, покрытый татуировками по самые брови уголовник ебал мне и моей красавице мозги несколько месяцев. Ежедневно. Утром, вечером или ночью, но никогда днем. В любую погоду. На трассе, на треке, на льду залитого специально для меня катка, на грунте — везде! До этих уроков я собирался ездить по правилам, как все нормальные люди, но после… — Вжиу! — пронесся мимо меня демонический байк Антона. — РРРУх! — проревела, рыча неисправным (а может, и специально покоцанным) глушаком тонированная в хлам BMW X6 с заляпанными грязью номерами, обгоняя меня по соседнему ряду в погоне за байком. — Э нет, пацаны, этот огненный поганец — мой!       Глубокий вдох. Рычаг переключения скоростей — в спортдрайв, ногу на педаль плавно, неумолимо и смертельно опасно. Максимальная концентрация внимания — и ускорение вжимает в спинку сидения, а мир за пределами машины превращается в шахматную доску, меняя идущие впереди машины на шахматные фигуры. Пешки-малолитражки, жеребцы-кроссоверы, слоны-фуры, короли-автобусы — все они ничто передо мной-ферзем, которому правила писаны лишь условно.       Звериный табун под моим капотом скалится все громче по мере того, как скорость погони увеличивается. Свободное от машин пространство впереди лишает Антона преимущества, и Бэха, ревя, как резаная, устремляется вперед, сближаясь с байком на неприемлемо близкую дистанцию. Меня это категорически не устраивает. Не важно, чем провинился перед водителем Бэхи Антон, важно, что я никому не позволю тронуть его даже пальцем!       160 км/ч. Короткое, четко выверенное движение рулем вправо — перестроение — педаль газа выжата до половины — мощный рывок вперед — 200 км/ч — обгон — руль вправо — второй обгон — педаль в пол 240 км/ч — влево — влево — ногу с газа с секундной задержкой на педаль тормоза — жестко, но четко — 160 км/ч — и я черными линиями экстренного торможения вписываюсь прямо перед Бэхой, вставая параллельным курсом с летящим по краю левой полосы антрацитово-огненным демоном. Держусь в двадцати сантиметрах от его ноги, подтормаживая и не давая Бэхе коснуться мордой заднего колеса байка, откидывая настырного говнюка все дальше назад.       Дорога схлопывается до двухполоски, и я вижу задницу впереди идущей пешки, возомнившей себя конем. Пропускаю Антона вперед — сбрасываю скорость — втискиваюсь в правый ряд — педаль газа — рывок — снова в левый — увеличиваю скорость — догоняю Антона — слежу за говнюком на Бэхе, который раскидывает машины позади меня и вырывается на безлюдье. Антон прилипает к байку всем телом, и я понимаю, что скоро ему несдобровать. 170 км/ч! Блять, это же не гоночный трек! — Всему есть предел! — шиплю я и устраиваю Бэхе засаду, в нужный момент притормаживая и уводя Bentley в управляемый занос, вынося зад с левой на правую полосу и тем самым перегораживая обе.       Меня несет по трассе боком — и на мгновение я вижу в окно своей двери круглые глаза-блюдца совсем еще молодого парня за рулем Бэхи. — Это тебе не кино, мудак! — показываю ему средний палец и молниеносной игрой руль — газ — руль — газ убираю зад Bentley с правой полосы за миг до столкновения с неторопливо ползущей букашкой дачника.       Парень на Бэхе резко тормозит и заваливает кроссовок вправо, на обочину, но 170 км/ч — это не 100, и он птицей уносится с дороги на широкую зеленую полосу лениво чавкающего вдоль трассы болота, в котором и остается. Я догоняю сбросившего скорость до 140 км/ч Антона и следую за ним неумолимой бордовой тенью до ворот гаража, в который мы заезжаем вместе.       Я выхожу из машины, подхожу к неподвижно сидящему на байке зашитому во все черное Демону, помогаю снять шлем и молча смотрю в выразительное лицо Антона, на котором карусель мыслей и эмоций. Ни капли страха, скорее расчетливая задумчивость и смертельный приговор тому, кто посмел покуситься на его жизнь. Мы оба понимаем, что водитель Бэхи не собирался Антона пугать, он собирался его убить. Я кладу руку на его шею, разминаю, снимаю сильнейший зажим в мышцах, и он, наконец, отмирает: — Я в порядке. — Это не так, — мягко говорю я, запуская руку в короткие волосы на его затылке. Ласкаю, успокаивая нездорово пульсирующую венку на виске. — Пойдем, тебе нужно расслабиться. В банном комплексе отличные массажистки. — Ты прав, — соглашается Антон. Прихватывает меня за запястье, убирая мою руку со своей головы, целует в центр ладони. — Иди. Я посижу тут чуток, переварю. Встретимся в бассейне. — Не задерживайся, — киваю я и делаю несколько шагов к выходу. — Мир… — Да? — Спасибо. … Антон        Мирослав поджидал меня в коридоре бассейна в купальных плавках и в полотенце, перекинутом через плечо. Я остолбенел. Он издевается?! Я после этой блядской гонки в себя никак прийти не могу, трясет всего, а тот, кто только что спас мне жизнь, тот, о ком я мечтаю круглосуточно и кого хочу до умопомрачения, стоит передо мной практически голым. Я же его сейчас изнасилую нахрен!!!       Мирослав нахмурился и что-то спросил, но мне было не до того — я боролся с собой и проигрывал по всем статьям. Мало мне адреналина, так еще и мечты мои не шли ни в какое сравнение с реальностью, потому что на теле настоящего Мирослава были небольшие изъяны, которые делали его неотразимым: родинка над правым соском, шрам от аппендицита, беззащитно выступающая над низко сидящими плавками косточка левого бедра… — Антон, очнись. Дьявол, да что же это! Антон! Посмотри на меня! — Я смотрю. — В глаза мне смотри!       Я посмотрел. Мирослав изменился в лице, схватил меня за руку и потащил в сторону своих покоев. Конечно же, мы до них не дошли, потому что я распял его на стене в темном уголке перед лестницей, едва мы туда шагнули. Накрыл ладонью рот, когда он попытался что-то сказать, и исцеловал всего: ухо, шею, ключицы, грудь с горошинами сосков, пупок на впалом животе… — Не надо, Антон…       Я встал на колено, посмотрел ему в лицо, стянул с него купальные плавки и лизнул напряженный донельзя конец. Что угодно… Как угодно… Лишь бы разделить с ним тот огонь, что сжигает меня заживо. Обвел языком ободок розовой с красным отливом головки и взял ее в рот. Неглубоко, но плотно. Чтобы раздразнить… Чтобы выбить из колеи и не дать вернуться обратно. — Безумие, — простонал едва слышно Мир, упираясь затылком в стену. — Возможно, — согласился я губами и языком на самом кончике члена. — Отступись! Я разобью тебе сердце! — Не переживай, — провел вниз по стволу губами-присосками я. Пощекотал носом аккуратные, чуть разные по размеру яички. — У меня нет сердца.        Насладился подавленным стоном Мира и поджавшимися в моих руках ягодицами, которые нещадно-жадно жамкал. Они были охуительно гладкими и упругими! — Я должен это прекратить. Обязан!!! Но я… не могу! — И не надо, — снова взял его член в рот я и подчинился властно-безвольной руке на своем затылке, задавшей мне темп. — Ты никогда не сдаешься, да? — Да, — поднялся ладонями по его бокам я. Положил руку на его бешено стучащее сердце, выпустил изо рта член и посмотрел ему в лицо. — Так что мы будем делать с огнем, что полыхает между нами, Мир? — Мы будем играть с ним в любовь, — обреченно выдохнул он. Прихватил меня за подбородок, толкнулся в мое горло глубоко-глубоко, но тут же вышел и кончил мне в щеку. — И сгорим нахрен… — Не нагнетай, — выдохнул я, стаскивая с его плеча полотенце и поднимаясь на ноги.       Слизнул сперму с уголка губы, пробуя на вкус. Оскалился довольно — сладкая! Так и знал! У Мира она просто не могла быть другой, ведь он весь такой… сладкий! Такой правильный, но такой… замороченный и одинокий! Так не должно быть. И так не будет, потому что я об этом позабочусь.       Я обтер лицо полотенцем, заметил его жадный взгляд, скользнувший по моему торсу вниз, и схватился за пах, в котором нещадно теснило. — Продолжим? — Продолжим, — качнулся ко мне Мир. Поцеловал в губы и мягко, но решительно отодвинул от себя: — Но не здесь и не сейчас. — Где и когда? — поднял с пола его плавки я. Он прав. Я с него сутки не слезу!!! — По-хорошему бы нигде и никогда… — Мир! — У меня сегодня допоздна плановые операции здесь, в имении. Завтра дежурство в больнице, — задумался он, протягивая руку к плавкам и полотенцу. — Получается не раньше послезавтра. — Сегодня. В полночь. У тебя в кабинете в медицинском крыле, — отрезал я, отдавая полотенце, но засовывая его плавки во внутренний карман куртки. — Эй! — Там тебе труселя и отдам, так что… приходи без них. Зачем тебе лишние? — Ну ты и… дьявольское отродье! — возмутился Мир, повязывая полотенце вокруг узких бедер так сердито-сексуально, что мои несчастные яйца даже не застонали — взвыли! — А ты — дьявольское искушение! — дернул его на себя я. Обнял изо всех сил и поцеловал в губы долгим, исступленным поцелуем, получая в ответ точно такой же. Я аж зарычал! — Искушение, говоришь? — вырвался Мир, усмехнулся загадочно и приподнял тонкую бровь в очередной подначке: — Ну что же. Ты сам напросился. Пойду я, пожалуй, искушу тебя еще сильнее.       Вышел из закутка и пошел, нет, поплыл по залитой солнцем анфиладе: переступая плавно, неспешно и безумно эротично, придерживая все ниже сползающее полотенце одной рукой, держа королевски-стройную спину максимально прямо и задавая темп движению лишь бедрами.       Я остолбенело смотрел ему вослед и отмер, только когда за ним закрылась дверь в фитнес. Вернулся в закуток, уткнулся в его плавки носом, освободил из заточения изнывающий от желания член и кончил так быстро, остро и бурно, что стену вымазал. Маньяк, блять. …       Я приехал на место преступления сразу после того, как сбежал из банного комплекса после трехчасового надо мной издевательства. Не, ну при других обстоятельствах я бы ловил кайф и не дергался, но не в этот раз. Тот, кто пытался меня убить, не станет ждать, пока я приведу в порядок чутка потрепанные неожиданным нападением нервы и брошусь на его поиски. Мне пришлось проявить все свои дипломатические таланты, чтобы убедить Петровича, которому Мир приказал за мной надзирать, меня отпустить. Он сломался на обещании покатать на моем байке его сына и даже посоветовал валить из гаража пешком, дабы не нервировать Мирослава, работающего в медицинском крыле, в котором было прекрасно слышно когда я приезжаю и уезжаю.       Так что я свинтил по-тихому и завел зверя только за воротами имения. Нашел на трассе то место, после которого Бэха от меня отстала, восстановил все, что произошло за моей спиной, по следам тормозных путей и охуел. Реально. Охуел. И покрылся мурашками запоздалого ужаса, понимая, как сильно рисковал Мирослав, исполняя смертельный трюк с заносом и параллельным скольжением на такой высокой скорости. — За это я буду любить его вечно.       Ветер мгновенно стер неосторожные слова с моих губ. Толку-то! Очередной порыв — и огонь в моем сердце полыхнул адским пламенем, обнажая правду. Я предпочел закидать ее суетой и насущными проблемами: распугал лягушек в болоте недовольным рыком ненавидящего грязь зверя и проехал чуть вперед, к заправке, мимо которой мы с Миром пролетели без сопровождения. Охочий до сплетен и денег охранник дал мне телефон эвакуатора, который увез потерявшую заднюю ось Бэху в крайне непростой даже с виду автосервис.       Там я добыл информацию о владельце тачки и, не прошло и пары часов, как бритоголовый сопляк дай бог лет двадцати, за которым мне пришлось как следует побегать по дачному кооперативу, запел соловьем. Еще бы он не запел! Я, если меня разозлить, умею быть очень убедительным. А он меня разозлил, потому что когда я загнал его в тупик возле высоченной кирпичной стены одной из имперских дач, он вытащил пистолет и, дрожа челюстью и руками в подступающей панике, попытался меня пристрелить.       Я отобрал пистолет, но в пылу борьбы он умудрился нажать на спусковой крючок и прострелил мне голень. Не смертельно, по касательной, но очень больно и обидно. После этого я разозлился окончательно, вернул заигравшегося сопляка на роскошную дачу, с которой он от меня сбежал, и познакомил его не обремененное интеллектом ебало, а также почки и печень с шикарной монтировкой, которую нашел в гараже. — Пощади! Я не виноват! Это все Борода! — Что именно Борода? — Приказал сбить тебя и съебаться! Я не собирался тебя убивать! Ты же в защите! Ты бы выжил! — На скорости в сто семьдесят слетев с байка? За дурака меня держишь? — Я не винова-а-ат! Это все Борода! Он бы убил меня, если бы я отказался! Я же новичок еще! Всего пару месяцев в деле! Умоляю, отпусти-и-и-и. — Иди, — махнул на него монтировкой я. Она вырвалась из моей руки (типа случайно) и полетела сопляку в голову. Он ожидаемо пригнулся, и она закончила свой полет точно в центре старинного, полного фарфорово-хрустальной посуды серванта, со страшным грохотом обрушивая на пол все, что там было. За это ему от предков прилетит отдельно. — Тебе все равно не жить. — Почему? — растирая кровь и сопли по лицу, спросил так ни черта и не понявший придурок. — Потому что ты облажался. Новичкам такого не прощают. Особенно, если они все о своем заказчике разболтали.       Он заскулил, и мне стало так противно, что я поспешил убраться от него подальше. Ненавижу таких! Ссыкло трусливое, палец о палец по жизни не ударившее и способное лишь на крутой тачке понтоваться. Решил в блатного поиграть, наверняка чтобы перед друганами и девками выебнуться. Ну-ну. Довыебывался. Понятно, почему его Борода по мою душу отправил. Справится с заданием и убьет меня — будет, чем его всю жизнь шантажировать, не справится и огребет пиздюлей — не жалко.       Я покинул поселок в глубоких раздумьях. Если Борода позволяет себе подобные выходки, значит, считает себя неуязвимым. Почему? Ответ всплыл на поверхность сам — за его спиной стоит Дмитрий Заболоцкий, от которого он ни на шаг не отходит. Я вспомнил беспомощную ярость Мира в бассейне. Прожить двенадцать лет под колпаком озабоченного, беспринципного ублюдка, не имея ни единой возможности избавиться от него — это же… Просто пиздец какой-то!       У меня больно защемило сердце. — Я помогу тебе, Мир. Клянусь! … Мирослав       Я стоял у окна, набираясь сил перед очередной операцией, смотрел на тонущее в макушках далеких деревьев солнце и мучился давно забытым желанием закурить. Я не курил с той ночи, когда Борода бросил свою фирменную Zippo в машину, полную трупов… и не только трупов… Я оборвал себя. Начну думать об этом — сорвусь, а сейчас для этого совсем неподходящее время. Сегодня кто-то с кем-то что-то не поделил по-крупному, отец вмешался, и теперь мне приходилось расхлебывать последствия его миротворческой миссии, в экстренном порядке штопая всех выживших участников разборки вместо плановых операций. — Ты чего прохлаждаешься? — сунул нос в дверь Дмитрий. — Жду, когда операционную подготовят. — Тут быка одного привезли, из наших, с огнестрелом. — Пусть встанет в очередь. — Он совсем плох, Мир. Не выебывайся! — Хочешь, чтобы я взялся за него — иди к отцу, — равнодушно отозвался я.       Мне всегда было наплевать, нашего быка кладут на мой операционный стол или чужого. Я ненавидел их всех, а отца с братом, предводителей, чтоб их, стада, в первую очередь, но ни разу так и не смог позволить себе халатность. Я врач, а не убийца, и спасал всех, кого можно было спасти. Даже тех, кого стоило задушить в младенчестве. Вот такой я, чтоб меня, двуликий Янус. — В кого ты таким мудаком уродился? — ощерился Дмитрий. — Разве не в кого?       Брат, матерясь, испарился, а я сел в кресло, нашарил на столе жвачку и принялся меланхолично работать челюстями, придумывая очередной невыполнимый план по обретению свободы. Избавиться от своих главных тюремщиков, не убив их, у меня не было никакой возможности, а убивать я не стану ни под каким предлогом, хоть они и уничтожали все хорошее в моей жизни, едва оно появлялось на горизонте. И я вовсе не про парней говорил, о которых большую часть своей жизни думать не смел. После того, как пару-тройку моих несчастных любовников едва не забили до смерти неизвестные сразу после проведенной со мной ночи, я много о чем думать не смел. Борода это сделал или Дмитрий — не важно. Урок я усвоил и больше людей под монастырь не подводил.       Я вообще парень умный, что и доказал, закончив Медицинскую Академию лучшим на курсе. Студенчество и интернатура — вот и все, что было отведено мне для счастья. Семь лет меня пасли издалека (но постоянно), опекали ненавязчиво (искренние извинения моих побитых не мной обидчиков не в счет) и не указывали (не считая парней-любовников) как жить, а потом в мою московскую квартиру приехал отец и завел разговор, после которого я едва не покончил жизнь самоубийством.       Смысл его пространных разглагольствований был предельно прост: или ты, мальчик мой, штопаешь тех, кого нельзя светить перед полицией, в операционной в имении, или ты штопаешь их же, но в частной клинике, которую мы для тебя в Москве построим. Выбор без выбора, на который я ответил категорическим отказом. Отец выслушал мою гневную отповедь, а потом сказал: — Если не ты, то кто? Кого ты хочешь посвятить в наши дела? Специалистов твоего уровня не так много, как бы нам хотелось, и все они нарасхват. Семью какого врача ты подставишь под удар, если что-то пойдет не так? Подумай над этим, сынок. — Ты позволил мне учиться в медицинском не потому, что я уперся рогом, а потому что понял, как удобно иметь под рукой хирурга-травматолога, — дошло до меня очевидное. Ярость и ненависть вскипели во мне и выплеснулись-таки через край: — Я тебя ненавижу! — Знаю, но я также знаю, что, в отличие от Дмитрия, ты никогда меня не убьешь. — Да я лучше с собой покончу, чем буду на тебя работать!       Наверное, отец понял, что перегнул палку, и пошел на уступки: дал мне закончить ординатуру, позволил работать в городской больнице (на полставки) и даже разрешил встречаться с парнями (толку от этого было мало, потому что Дмитрию и Бороде на разрешение отца было насрать, и запугивали они (хорошо хоть больше не избивали) моих редких пассий по-черному). В тот год я первый и последний раз в жизни попытался сбежать. Кончилась эта история печально: Дмитрий отыскал меня в дебрях Тайланда через три дня после побега и избил незаметно для людского глаза, но так жестоко и профессионально, что я кровью ссал с неделю после возвращения, а трещины в ребрах сращивал почти месяц.       Рев мотоцикла под окнами вырвал меня из плена болезненных воспоминаний и заставил улыбаться. Антон.       Я провел пальцем по губам, вспоминая тот день, когда случайно прижал его к стене под лестницей. Он шел впереди меня, гордо расправив широкие плечи, тонкие кожаные штаны обтянули его поджарую задницу, и я, как привороженный, прилип к ней рукой, мечтая о большем. И размечтался так, что споткнулся, впечатался в Антона всем телом и едва не кончил от накатившего желания заняться с ним любовью. Пришлось спасаться бегством.       А следом за этим воспоминанием пришло другое: Антон у моих ног, мой член в плену его губ, а мой рот не закрывается, выдавая меня с потрохами. «Мы будем играть в любовь», — так я сказал ему, уступая, но не сдаваясь. Игра в любовь — это ведь не любовь, не так ли? Погаснет ли огонь, что я так долго и безуспешно тушил, после того, как мы насытимся друг другом в постели? — Успею ли я понять, что было между нами, или он убьет меня раньше? — спросил я сам себя, поднимаясь на ноги. — Кто тебя убьет? — сунул нос в дверь Борода. — Тот, кто сначала убьет тебя, — абсолютно честно ответил я.       Дмитрий и Борода были главными в ту ночь, когда в перестрелке с отцом Антона и его другом убили еще двоих наших. Одного из них я знал — он дал мне пистолет, которым я так и не воспользовался. Может, это он был тем самым, кто сгорел… Стоп. Стоп! — Пусть попробует, — ухмыльнулся Борода. — Кровью умоется! — Тебе чего надо? — поморщился я. — Димыч просил передать, что ты мудак, и гореть тебе в аду. — Значит, отец сунул его бойца в общую очередь, — равнодушно прокомментировал послание я. — Что-то еще? — Сколько у тебя еще пациентов? — Двое. — Хочешь, я приду за тобой после всего и помогу расслабиться? — Хочу, чтобы ты исчез с моих глаз раз и навсегда. — Фу, как грубо. — Могу еще грубее. На хуй пошел, мудак! — повысил голос я. — Не зарывайся, Мир! — мигом слетела с Бороды показная учтивость. — Дождешься, привяжу к кровати и выебу насильно! — Дмитрию о твоих планах рассказать?       Бах! Косяк содрогнулся, Борода исчез, а я выдохнул. Надо же. Сработало. Не до меня сегодня, видимо. Как от Бороды избавиться, я так и не придумал, но вежливым с ним быть больше не собирался. Даже мое терпение рано или поздно заканчивается. Ну и… Я надеялся, что когда Антон станет моим любовником, я смогу трусливо спрятаться за его широкой и надежной спиной. А потом… Потом не будет.       Не знаю почему, но я был уверен, что он меня убьет. Наверное, я просто хотел искупить свою вину за ту ночь, когда поехал с ватагой брата на стрелку. Я искренне хотел этого — доказать всем, что я крутой и что я — один из них. Это не давало мне покоя и жгло совесть до сих пор. Тогда я думал, что «реальное дело» выбьет из меня сопли, нездоровую тягу к парням, науке и стильным шмоткам. А еще я хотел заслужить уважение.       Господи, каким же я был придурком! Чье мне нужно было уважение?! Гопоты из подворотни? Брата-садиста, оттачивавшего свое мастерство на мне с тех пор, как я себя помню? Он называл издевательства надо мной «деланием из меня мужчины». Я сопротивлялся, но был слишком мал и хлипок, чтобы победить. Да хер бы с ним… Кого я обманываю? Мне нужно было уважение отца. Только его — и ничье больше. Я так его и не получил.       Той ночью я вышел из джипа гопоты накачанным алкоголем, адреналином и важностью безголовым ушлепком, стискивая рукоять тяжеленного пистолета, который мне сунули в машине, умея им пользоваться чисто теоретически. Дьявол, да я даже не знал, заряжен он или нет! Напялил лыжную маску на башку, встал в ряд с бойцами и представил себя эдаким Робин Гудом, сражающимся с шерифом Ноттингема. О да, я был готов рвать и метать, стрелять, убивать и рвать горло. Мерзко-то как, Господи! И я бы порвал, убил или покалечил, если бы переговоры не затянулись и мои уши не заработали, включая зависший в адреналиновом ступоре мозг.        А потом настоящий я очнулся и пришел в ужас от услышанного. Никаких Робин Гудов здесь и в помине не было: высокий, крепко сбитый мужик и стоящий рядом с ним молодой, но крайне неприятный на вид парень яростно торговались с моим братом и Бородой за жизнь моего ровесника и за общий бизнес. Больше за бизнес, чем за моего ровесника. В какой-то момент я понял, что парень никого не интересует в принципе, и меня торкнуло: однажды то же самое может произойти со мной! Я совершенно точно знал, что Дмитрий глазом не моргнет, меняя меня на деньги или влияние.       И когда началась перестрелка, я выбрал себя — того парня, о котором ничего не знал полчаса назад, но за которого теперь был готов порвать всех, включая его блядского отца, так похожего на моего! Я никогда не расскажу Антону о том, что там на самом деле случилось. Пусть хоть у кого-то будет тот, кто сражался за сына до последнего вздоха.       Я встал с кресла, подошел к окну и уперся в него лбом, чтобы взять себя в руки. Да, я дал шанс спастись Антону, и он, слава всем богам, им воспользовался, но я ничего не смог сделать для того, кто был еще жив, когда Борода кинул в облитую бензином машину зажигалку. Его крик будит меня ночами! Кто это был? Отец Антона? Один из наших бойцов? Какая разница? Он был человеком! Нам всем гореть за него в Аду.  — Мирослав, пора, — заглянул ко мне мой анестезиолог, и я пошел штопать еще один безмозглый кусок мяса из бесконечной череды безликих тел, которые в итоге превратили меня в блестящего хирурга — такой богатой практики по огнестрелу, ножевым ранениям и черепно-мозговым травмам не было даже у заслуженных профи. … Антон       Обилие разномастных тачек на площадке перед гаражом меня конкретно напрягло. Что я пропустил? Как выяснилось, ничего — царь-батюшка вмешался в конфликт между двумя царствами и уговорил их жить мирно, а в его имение привезли тех, кто сражался за правду до того, как он скомандовал всем «ША». Я громко и забористо выругался. Мир сейчас, наверное, по уши в кишках, и ему, как любому стоящему врачу, глубоко плевать на свою личную жизнь.       Я дохромал до своей комнаты, избавился от бутс, скинул шмотки на пол у дверей и забурился в душ, смывая пот, грязь и кровь — вымазался, пока за сопляком бегал. Опухшая, рваная рана на голени, сантиметров на пятнадцать выше щиколотки, кровоточила и выглядела достаточно паршиво для того, чтобы у меня хватило мозгов ее не трогать. Пусть Мир разбирается, у него для этого дьявольских приблуд целый этаж. Я кое-как забинтовал рану, натянул шорты прямо на голую задницу, влез в новую футболку, откопал в шкафу резиновые шлепки и похромал к Миру в гости, по дороге заворачивая к Лизавете, которая мирно полуночничала перед ноутбуком с подносом шоколадно-булочной снеди в обнимку.       Чмокнул ее в макушку, попросил не безобразничать хотя бы сегодня, спер Сникерс и похромал через все имение в медчасть, то и дело присаживаясь на подходящие и не очень поверхности по дороге. Бинт постоянно спадал, а рана кровоточила все сильнее и отдавалась тупой болью в щиколотку, чем изрядно меня нервировала. Не дай бог пуля сухожилия задела или еще чего важное. У меня разборки на носу! Как я без ноги-то?!       В общем, когда я дохромал до кабинета Мира, тьма за окном сыто скалилась сырной половинкой луны и яркими крупинками звезд. Два часа ночи. Это я молодец. Вовремя приперся. Мир, наверное, спит уже, у него пациентов была херова туча. Ну да ничего. Я проверю, что он в порядке (надеюсь, спит в спальне, а не на столе в кабинете), и прикорну рядом до утра, чтобы быть первым на старте. Ну и… просто быть. Рядом с ним. Заснуть в обнимку. Проснуться. Ляпнуть какую-нибудь романтическую хуйню. Посмеяться. И только потом заняться любовью. Я полгода этого ждал! Подожду еще чуток, от меня не убудет.       Я заглянул в кабинет без стука и обнаружил Мира сидящим в кресле за рабочим столом с абсолютно отсутствующим видом. В мутных тенях неполной луны и неяркой настольной лампы его лицо казалось таким же зеленым, как и его докторский костюм. Я успел проковылять половину комнаты, прежде чем он меня заметил. Встряхнулся всем телом, как пес после купания, с силой потер лицо ладонями, проковырял глаза и уставился на меня, поднимая бровь в немом вопросе. Когда-нибудь я прибью его за привычку вынуждать меня начинать разговор! — Привет, как дела? — Судя по всему, куда лучше, чем у тебя, — тяжело вздохнул Мир. Усадил меня в свое кресло и бесцеремонно закинул мою ногу на стол. Направил на нее свет лампы, снял бинты и принялся задумчиво мацать, бормоча под нос: — Огнестрельная. Калибр 5,45. М. Касательная. Одиночная. Ммм. Так больно? М. А так? А здесь? Травматический некроз? М? Ступню на себя. От себя.       Я отвечал на автомате и все больше залипал на его длинные, профессионально-жестокие пальцы, на тонкую нежную кожу руки, на изящные, но по-мужски сильные запястья, на одном из которых жил неснимаемый, наверное, никогда широкий кожаный браслет. Боль волшебным образом отступала, а вот желание перецеловать беззащитные костяшки, перевернуть руку и лизнуть самый центр ладони наступало со страшной силой. — Антон! — А? — От того, что ты будешь пялиться на свою рану, она не заживет. Идем в процедурную. — Зачем? — спросил я. Мир поднял бровь в насмешке. Я матюкнулся. Действительно. Глупый вопрос. — Насколько все плохо, доктор? — До свадьбы заживет, — не слишком вежливо скинул мою ногу со стола Мир и направился к выходу. — А если я никогда не женюсь? — похромал за ним я. Догнал в дверях и перегородил ему дорогу рукой на противоположном косяке.       Мир предсказуемо поднял бровь в немом вопросе, на который я ответил рывком и долгим, дразнящим поцелуем, слизывая с его губ сон и усталость. Увы, фокус не удался, и он продолжил гнуть свое: — Никогда не говори никогда. Ты мужчина в полном расцвете сил… — Которому вот уже полгода как плевать на женщин, потому что с ума его свел неприступный, холодный и расчетливый доктор, мастерски управляющийся с мощной бордовой зверюгой, которую я никак не могу победить. — Я не так уж и плох, — неожиданно светло и широко улыбнулся Мир. У меня дыхание перехватило. Если бы я знал, что он умеет ТАК улыбаться, то смешил бы его с утра до ночи! — Антон? Ты так странно смотришь на меня… — Я вдруг понял, что ни разу не видел, как ты по-настоящему улыбаешься. Это охуенно! — Да иди ты! — заметно смутился Мир, поднырнул под мою руку и пошел вглубь служебных помещений, не дожидаясь меня. — Иду, — поскакал за ним я. — Ты не мог бы притормозить? — А ты? — резко остановился он. — Что я? — Ты не мог бы притормозить в своем стремлении превратить то, что происходит между нами, в то, чего происходить не должно? — Ты хочешь свести все к жаркому сексу без обязательств? — спросил я, вскипая мгновенно. Он бросает меня до того, как со мной переспал! Это вообще как?! — А как же твое: «Мы будем играть в любовь»? — Хорошо, что ты вспомнил об этом. Ключевое слово в этой фразе — «играть». — Так, блять, не лажай в самом начале! — рявкнул я и похромал хер знает куда чуть не бегом, но был пойман, направлен в нужную дверь, а потом жестоко расчленен на части, облит ядом, истыкан иголками и замотан бинтами бесчувственным, беспощадным и… — Хватит так страшно сопеть, Антон. Расслабься, я закончил.       Мир склонился ко мне, распятом на узкой, жесткой, отвратительно стерильной кушетке, провел по моему лицу пальцем и поцеловал в губы: легко и так ласково, что я мигом остыл. — Не хмурься. Не обижайся. Не злись. Я просто… — Ты просто заткнешься и займешься, наконец, со мной любовью! — не выдержал я, прихватывая Мира за затылок. Обжег его губы неистовым поцелуем и честно предупредил: — Еще одна отговорка — и я за себя не отвечаю! — Гондоны в спальне. Это считается за отговорку? — Никаких гондонов, — выпустил Мира из рук я. Сел. Избавился от футболки. — Ни слова про безопасность! — Лубрикант тоже в спальне, — одним плавным движением сдернул верхнюю часть костюма Мир, кинул ее на кресло. Коснулся моего плеча холодными пытливыми пальцами, обвел костер татуировки на моей ключице и шее, скользнул через ухо на затылок. Склонился и прошептал губами на виске: — А еще в спальне самая удобная в мире кровать. Шелковые простыни. Уютная темнота. И никаких медицинских изделий. — Боюсь, я так долго не протяну, — выдохнул ему в шею я, поднимаясь.       Не позволяя отступать. Обнимая и вынуждая обнимать в ответ. Касаясь его губ пьянящим, неторопливым поцелуем. Скользя руками по стройной спине вниз, цепляя резинку костюмных брюк и роняя их на пол. Мгновением спустя теряя шорты в ответном прикосновении холодных ищущих рук к моим бедрам и ягодицам. Сбивая дыхание жаром притеревшихся друг к другу возбужденных членов. Теряя голову от сладкого чувства обладания желанным, долгожданным, завоеванным с превеликим трудом, а потому бесценным. — К черту спальню! — простонал в мои губы Мир, и я подчинился его желанию любить и быть любимым здесь и сейчас, увлекая нас к окну с высоким широким подоконником. — К черту! … Мирослав       Рассвет. Я аккуратно снял с себя тяжелую руку Антона и выскользнул из постели, удержав страдальческий ох на выдохе: очко пылало, поясницу тянуло, а ноги подрагивали. Я заполз в душ, включил воду и постарался смыть с себя все, что случилось со мной этой ночью. Бесполезно. Со мной случился Антон. Надежда на то, что после секса с ним меня отпустит, почила в бозе, так что мне оставалось лишь одно — посмотреть правде в глаза и смириться с тем, что мое сердце однажды прострелит мне сердце. Ха-ха. Так себе каламбурчик. — Ты здесь…       Я повернул голову. Антон стоял, прислонившись плечом к двери, и я не сумел подавить глупый восторженный вздох. Ему не нужна одежда, чтобы выглядеть властелином мира. Как он это делает?! — Заездил я тебя, да? — виновато поник головой Антон и шагнул в душ, наплевав на забинтованную ногу. — Это, конечно, не оправдание, но я хотел тебя слишком долго!       Я обнял его, прижимаясь к нему всем телом и откровенно наслаждаясь жадными, умелыми руками. Он был горячим, сильным и опасно-хищным. Демон, что с него взять? Ему можно только отдаться: телом и душой. Все равно жить мне осталось недолго. Эта мысль зудела на краю сознания и придавала кипящим во мне эмоциям запредельную остроту. Как игра в русскую рулетку. Держишь заряженный пистолет у виска и не знаешь, в этот раз раз он убьет тебя или в следующий. — Дело не только в тебе. Я всего пару раз в жизни подставлялся, и было это очень давно. Пассив из меня никакой. — Я это исправлю, — ляпнул Антон на своем тролльском автомате. Спохватился, спеленал меня в объятиях до жаркой ломоты в ребрах, ткнулся виноватыми губами в мое ухо: — Прости! Я не хотел тебя обидеть, просто у меня никогда не было ничего серьезного. Но с тобой… — И со мной не будет, — оборвал его я.       Лизнул лепесток пламени на сильной шее, заставил шагнуть к стене и, ужом вывернувшись из его рук, опустился на колени. Взял в руку давно уже готовый к бою член. Посмотрел Антону в лицо. Непривычный ракурс. Никогда никому не отсасывал вот так — при свете дня, стоя на коленях голым, возбужденным и блядски хлюпающим растраханным ночью очком, предвкушающим новую порку. Поздравляю, Мирослав Батькович, отличная из тебя выйдет шлюха, если учесть, что влюблять в себя Антона ты не хочешь. То есть хочешь, но не можешь. То есть… Дьявол, как же все сложно!       Гордость подняла было голову, но не успела и слова сказать, потому что Антон страшно зарычал и мощным рывком вздернул меня на ноги: — Минет — это не унижение, придурок!       Накрыл мои губы коротким, жестоким поцелуем и рухнул на колено. — Что ты… — охнул я, но он уже взял мой член глубоко в рот, так что вопрос отпал сам собой.       Этот вопрос отпал, но вместо него возник другой. Антон ведь не первый раз вот так запросто падает передо мной на колено и берет в рот! Быть того не может, чтобы он это с другими проделывал, так почему со мной? Я запустил руку в его мокрые волосы и сжал их в кулаке, поднимая его лицо. Он выпустил член изо рта, но не позволил мне отстраниться и оставил губы на краешке головки. Я застонал от тысячи горячих искр, прошивших мое нутро насквозь, но с мысли не сбился: — Почему ты делаешь это?! Снова! Твое стремление быть первым вытесано у тебя на лбу! Как ты можешь стоять передо мной на коленях и отсасывать мне с таким видом, будто тебе и вправду в кайф?!       Антон задумался всего на мгновение, а потом неумолимо сжал в ладони мои яйца, страшно ухмыльнулся: — А хуй его знает!       И насадился на мой член горлом. Я застонал. В голос! И слетел с катушек, наклоняясь вперед, фиксируя его голову рукой и восхитительно несдержанно, глубоко и длинно трахая его в сомкнутые губы и неподатливое горло. Глядя на его черноволосую макушку, на широкие мускулистые плечи, на пламя татуировки, пожирающее ключицу и шею. Вышел полностью, потянул за волосы, прогибая в талии и укладывая блестящий, покрасневший по всей длине член на его поднятое лицо. Стер слюну с припухших губ пальцем.       Заглянул в потемневшие карие глаза и увидел в них абсолютное доверие, которое подкосило мое и без того шаткое самообладание. Он верит мне, не имея для этого никаких оснований, а я… предал его давным-давно, и исправить это невозможно. — Мне и правда в кайф, Мир, — прошептал Антон, поглаживая меня по спине. Взял в рот головку члена, пощекотал языком уздечку и медленно вобрал член целиком, ткнувшись мне в пах носом. — Данте…       Меня выгнуло дугой, я кончил ему в горло и рухнул на его руки еще большим мудаком, чем был раньше. Что я натворил?! — Мне нравится, как ты назвал меня сейчас, — прошептал мне в ухо Антон. Потерся носом о мою щеку, уселся на кафель прямо под душем и усадил меня к себе на колени боком. — Но? — уловил в его голосе нотку колебания я. — Без «но». Я просто хочу знать почему Данте. Это ведь отсылка к «Божественной комедии»? — Да. Демон — затертый до дыр персонаж второсортных голливудских фильмов, а ты тот, кто пишет сценарий своей жизни сам. И потом… благодаря тебе я пройду все круги Ада. — Я знал, что ты пессимист, но не думал, что такой махровый, — улыбаясь, ласково поцеловал меня в губы Антон. Обнял крепко-крепко. — Как насчет Рая? — Я знал, что ты оптимист, но не думал, что такой оголтелый. Встретимся в Чистилище? — вернул ему подначку я, ерзая и натыкаясь бедром на его прилипший к животу член.       Это вернуло мне способность пусть и не ясно, но мыслить. Я перевернулся, сел на Антона верхом и плавно повел бедрами. Повторного приглашения не понадобилось — через минуту его член растянул меня до упора. Было откровенно больно, но что моя боль против его искреннего удовольствия? Он кончил глубоко в меня буквально через пару минут. Я в очередной раз насладился его лицом во время оргазма и выпинал из душа взашей. Хватит с меня на сегодня… всего этого! — I'll be back, — заглянул ко мне перед уходом Антон, изобразил рукой пистолет и, шутя, выстрелил мне в голову.       Дверца закрылась, шаги стихли, а я стоял под струей воды, уперев руки в кафель, дышал сквозь стиснутые до ломоты зубы и гонял по кругу одну и ту же мысль. Теперь я точно знаю, как именно он меня убьет. … Антон — Тук-тук. — Входите, открыто.       Я зашел в покои Мира поздним утром ровно через сутки, которые он провел на дежурстве в больнице, а я возле чудившей не по-детски Лизаветы, приличным с виду человеком, но стоило мне закрыть дверь и щелкнуть замком, как желание превратило меня в неадекватного, голодного и чертовски возбужденно демона. — Сдурел?! — ахнул Мир, когда я с ходу подхватил его в объятия и закружил по гостиной, держа курс в спальню. — Соскучился страшно! — Мы не виделись всего сутки. — Мы не виделись вечность! — Твой энтузиазм заставляет мои булки поджиматься. — Чегой-то? — Они до сих пор в шоке. — Ничего страшного. Я готов побыть снизу, пока они очухаются.       Я ляпнул, не задумываясь (впрочем, как всегда) и только тогда, когда Мир изменился в лице и посмотрел на меня с непередаваемым, изумленно-щенячьим восторгом, понял, на что подписался. Осознание не вызвало никакого дискомфорта. Это же не абы кто! Это же Мир. И его вкусняшный член. Я был уверен, что они заставят меня скулить от удовольствия в благодарность за уступку. Так оно и оказалось.       А еще оказалось, что Мир-актив — безнадежный романтик и болтун. Страстным шепотом на моем многострадальном виске он мне душу наизнанку вывернул! Так что когда он прихватил меня локтевым за горло, выгибая к себе, и приласкал холодной ладонью живот под пупком там, где тот переходит в лобок, касаясь моего истекающего желанием члена тыльной стороной руки, я реально заскулил и кончил. Без рук. Мало того! Когда Мир, буквально через мгновение, кончил сам, притеревшись к моим ягодицам плотнее плотного, меня накрыла вторая волна оргазма.       Такого со мной не случалось никогда, о чем я Миру и сказал. — Мы играем с огнем, Данте, — прошептал он, роняя нас на постель: меня носом в подушку, а себя на меня. — И играем в любовь. Чего ты хочешь? — Я хочу любить тебя, а не играть в дурацкие игры опасными предметами, — ответил я, на этот раз прекрасно осознавая, что я говорю и зачем.       Мир конкретно напрягся, но не сбежал. И то хорошо. Обнял меня, поцеловал в плечо, спрятал нос на моем загривке и — предсказуемо — промолчал. — Ладно, сменим тему, — вывернулся из-под него я. Уложил на свою грудь, ухом к сердцу, обнял и прошептал в его мягкие, вкусно пахнущие волосы: — Расскажи историю. — Какую? — погладил меня по груди Мир, делая вид, что не понял вопрос. — Любую, — провел ладонью по его безумно эротично прогнувшейся пояснице к аккуратным, изящно-подтянутым и щемяще-беззащитным ягодицам. В прошлый раз я уснул, уткнувшись в них мордой. — Я хочу знать о тебе больше. — Может, лучше еще разок наперегонки по парку? — Не лучше. — Или по трассе до Москвы и обратно? Без экстрима, но с драйвом. — Никаких или. — Не дави на меня, я личность. — Не спорь со мной, я тоже личность, — и не подумал отступать я.       Приложил по его ягодице ладонью не сильно, но звонко. Мир ощутимо куснул меня за сосок. Я опрокинул его на спину и защекотал губами на пупке. Он обхватил меня за шею ногами, смеясь и отбиваясь. Я случайно ткнулся носом в его полувставший член, не удержался от искушения, спустился ниже, чтобы полюбоваться на все еще припухший от моего вчерашнего напора анус, и… Так мы и не поговорили, короче. …       Звонок Виталия Филипповича раздался как гром среди ясного неба и вернул меня из мира грез, в котором я благодаря Миру тайно пребывал всю последнюю неделю, на грешную землю. — Рабочие нашли машину, Антон. Езжай, разберись, что там и как. Я туда частного детектива, бывшего следака из убойного, отправил, он нам помогать будет. — Вы приедете? — Нет. — Почему? — Нервов не хватит. Я один раз обгоревший труп видел, мне до конца жизни хватило, а тут… Надеюсь, у тебя стальные нервы, и ты справишься. — Справлюсь, — без тени сомнения ответил я.       Отпросился у Лизаветы и поехал на карьер полным решимости узнать правду, не сходя с места. Правду я не узнал, а вот нервный срыв словил знатный, потому что едва я увидел покореженную огнем и тоннами камней и песка машину, меня прошило воспоминание.       Я поднимаю голову. В висок стучит дятел, кровь заливает глаз, все вокруг качается и плывет. Ночь. Лес? Где я? Что со мной? Я слышу голоса. Справа, за кустами. Пытаюсь подняться, но руки тоже в крови, и я, оскальзываясь, падаю обратно. Лежу, собираю силы для второй попытки и вдруг вижу столб пламени там, откуда слышались голоса, а потом… Потом раздается леденящий душу, полный нечеловеческого мучения крик. Я вскакиваю на ноги. Я должен спасти этого человека, потому что это может быть… Дятел на виске стирает мысль многоточием глубоких прицельных ударов прямо в мозг, а мир вокруг взрывается: земля трясется, на меня обрушивается лавина песка, камней и прочего говна, сбивая с ног, и сознание меркнет.       Наверное, я позорно потерял сознание, потому что очнулся на траве: подо мной чья-то спецовка, на меня задумчиво таращатся три мужика в робах, а возле моей головы на коленях стоит пожилой и очень солидный на вид мужчина. — Очнулся. Отлично! Сесть можешь? — Могу, — сел я. Потряс головой, потер истерично бьющееся темечко. — Я так понимаю, ты Антон — тот самый, который чудом не оказался среди тех, кого мы откопали? — Верно понимаете. А вы кто? — Вадим Назарович. От Виталия Филипповича. Помощник твой, так сказать. Ну что, пришел в себя? Готов искать правду или ну ее на хрен? — Готов.       Я собрался с силами, поднялся на ноги и отправился искать правду. Хватило меня ненадолго. Вадим Назарович и мужики деловито ковырялись в машине, делали фотографии, складывали вещдоки в пакеты и плевать хотели на трупы, но я… Мне было не наплевать, ведь один из них был моим отцом, и кто знает, как на самом деле он умер. Я думал, его застрелили, но тот крик… Неужели его сожгли заживо?!       Волны ненависти, беспомощной ярости и желания перестрелять без суда и следствия тех, кто устроил все это, накатывали все сильнее. Я боролся с ними, но безнадежно проигрывал. Виталий Филиппович сказал, что пойдет до конца, но, судя по команде бывших следаков, конец подразумевался законный — тюрьма. Меня это не устраивало. Это мой отец. Это моя жизнь. Это моя вендетта! — Антон, ты это… Езжай домой. Сам видишь, убито не двое, а четверо. Если двоих мы, предположительно, опознали, то вот еще двое… Это целая проблема, и решать мы ее будем совместно с полицией. Громкое будет дело. Все кому не лень в курсе будут и убийцы твоего отца в том числе, — подошел ко мне Вадим Назарович. Посмотрел на меня изучающе, похлопал по плечу. — Понимаю, зрелище не для слабонервных, но послушай меня. Главное для тебя сейчас — не рубить с плеча и не делать глупости. — Не буду рубить с плеча, — соврал я.       Он мне не поверил. Покачал головой неодобрительно, но понимающе. Поцокал языком. — Официально ты сейчас мертв. Мой тебе совет: таким и оставайся. Особенно, если решишь взять правосудие в свои руки, чего я лично тебе делать не советую. Жизнь себе сломаешь. Не стоит оно того. — Я сам решу, кто и чего стоит! — отрезал я. — Много вас таких, решительных, на кладбищах лежит. — Что мне терять? Я там официально уже десять лет червей кормлю.       Вадим Назарович с ответом не нашелся, махнул на меня рукой и вернулся к машине. Я встал за его спиной и заставил себя смотреть внутрь. Я должен… Я… Невыносимо!!! — Как умер мой отец? — Я не патологоанатом, Антон. — Вадим Назарович! — Пуля в голову. Он был мертв, когда машина загорелась, если ты это хотел узнать.       Мне стало легче. То есть я думал, что мне стало легче, когда выезжал с карьера, но не проехал я и пятидесяти метров, как меня накрыло, вывернуло, прополоскало и нахлобучило. Я выхлебал весь запас воды, что был в кофре, зажевал отврат Сникерсом и решил выбить из себя впечатлительную слабонервную девчонку адреналином, оглушительным ревом моего зверя и бешеной скоростью. Я должен быть сильным. Невозмутимым. Решительным. Беспощадным. Бля, что ж мне так плохо-то, а?! …       Не помогла мне скорость. И зверь не помог. Смятая, обгоревшая машина стояла перед глазами и так и норовила вывернуть меня наизнанку. Я искал ее пятнадцать лет, но теперь, когда нашел, горько об этом пожалел. Как не сойти с ума от воспоминаний, которые то и дело взрывали мозг беспомощностью и отчаянием? Как переварить то, что я увидел, и не сорваться в жестокий запой? Как найти в себе силы дотерпеть до окончания расследования и не напортачить? Как?!       Я гнал хер знает куда до тех пор, пока бордовая зверюга Мирослава не бортанула меня сжатым воздухом, обгоняя и вынуждая снижать скорость. Черт бы его побрал! Как он меня нашел?! Я свернул на ближайшую проселочную дорогу и остановился, едва трасса скрылась из виду. Снял шлем, уложил на руль и ткнулся в него лбом. Что же мне так хуево-то, а? — Что случилось?       Теплый голос Мира пробил все мои защиты насквозь, и я разогнулся, подчиняясь неумолимым рукам на плечах, чтобы посмотреть ему в лицо. Чтобы объяснить. Чтобы выплеснуть весь тот кошмар, что навалился на меня. Вот только слова не находились. — Я сяду позади тебя. Ты не против? — Я только за.       Рука Мира прошлась по моим плечам, байк заерзал, принимая второго седока, и я прикрыл глаза, подставляя шею и ухо поцелуям и теплым знающим губам. Облапал вечно холодные руки Мира на своем животе. Повел бедрами, притираясь к его паху. К нему ко всему! Мне нужен железобетонный столб, за который я мог бы ухватиться, чтобы раз и навсегда заткнуть крик горевшего заживо человека. Я ворошил прошлое не за тем, чтобы сойти с ума!!! — Я здесь, с тобой, — прошептал Мир, обнимая меня сильнее. — Хочешь, я помогу тебе? — Хочу.       И он помог.       Снял с меня защиту и куртку. Забрался пытливыми и безумно ласковыми руками под футболку, в конечном итоге закидывая ее мне на шею через голову. Опалил жаром поцелуя висок, а чуткими пальцами соски. Сполз по прессу вниз, звякнул ремнем и расстегнул ширинку, выпуская джинна на волю. Спустился губами с виска к шее и плечу, сгребая футболку в кулак, оттягивая ее вниз и оставляя на моем загривке засос. Уложил на холодный горб бензобака голой грудью, вынуждая поднимать задницу рукой на моем члене. Выпустил его, только когда меня прошило дрожью подступающего оргазма, и пополз вниз по моему позвоночнику губами и колючим подбородком, пересчитывая позвонки и заставляя меня сдвигаться вперед — руками на руль, а животом на горб. Приподнимая над байком, безжалостно стягивая мои штаны на бедра ровно настолько, чтобы треснувшая по шву кожа дала ему возможность стать со мной одним целым.       И он им стал.       Все мои кошмары канули в небытие в тот момент, когда Мир вошел в меня, завладев моим вниманием без остатка. Воспоминания, мысли, кровь, ненависть и неизбежность — все это испарилось к чертям собачьим, когда он медленно втрахивал меня в моего верного зверя. Когда ласкал губами, руками и грудью мою спину и плечи. Когда подкручивал руку на моем члене и даже когда, не сдерживаясь, засаживал мне на всю длину, выстанывая мое имя в такт толчкам, доводя меня этим до сокрушительного оргазма.       Я этого никогда не забуду. … Мирослав        Данте лежал на байке, полуголый, растерзанный, исцелованный мною вдоль и поперек и не шевелился. Я привел себя в порядок и взялся за него: потянул на себя, вдевая в застрявшие на бедрах штаны, вернул на место футболку, заставил отклониться на меня и замер. Он был таким беспомощным и открытым сейчас, что желание защитить его ото всех и вся едва не спалило меня дотла. Увы, я не мог спасти его. Я мог только выслушать. Что я и сделал.       Он говорил долго. Сбивался. Начинал сначала, с конца и с середины. Путался. Вспоминал. Возвращался из прошлого в настоящее и опять в прошлое, прогоняя себя через свой персональный Ад до тех пор, пока не выстроил события в логическую цепочку, в которой не хватало одного очень важного события и имен.       Я мог восполнить пробел, но мысль о том, что это раздавит его, меня остановила. Тот невинный и почти ангельский я, в которого Антон влюбился, нужен ему сейчас как никто! Пусть он узнает правду от других. Тогда ему будет куда проще выполнить обещание, которое он дал, прижимаясь к моей груди спиной, устроившись затылком на моем плече и глядя в небо: — Я уничтожу всех, кто причастен к убийству моего отца. Всех, кто был там! Клянусь! — Я буду с тобой рядом, когда это случится, — сказал я и поцеловал его в перевернутые губы. … Антон       Раннее утро. Теплое тело исчезло из-под моей руки, и я мгновенно проснулся. Приоткрыл глаз, подсматривая за сползающим с кровати Миром, и насладился тайным ритуалом, который он исполнял, когда был уверен, что я сплю так крепко, что даже пушечный выстрел меня не разбудит. Сегодня — не исключение. Мир обошел кровать, склонился надо мной, лежащим на левом боку, обвел невесомыми холодными пальцами лепестки пламени на моей шее и прошептал, опаляя шрам на виске теплом дыхания: — Утра тебе, огненный мой. Будь счастлив.       Я нехилым усилием воли подавил желание затащить его в постель и залюбить насмерть. Выдам себя — больше его тайное признание в любви не услышу. А что это еще было, если не оно? Мир ушел в ванную умываться, а я лег на спину и попытался задремать. Бегать по утрам — не мое, я лучше вечерком железки в качалке потягаю и в бассейне с десяток километров давану.       Увы. Спать без Мира под рукой было категорически невозможно — мозг вскипал воспоминаниями и превращал любой, даже самый безобидный сон в кошмар за десять минут. Мир стал моим спасением — той самой опорой, за которую я ухватился и удержался на плаву без глупостей, алкогольных погружений и прочих настояще-мужских загонов.       Наверное, он понял, что нужен мне как воздух, потому что даже не ворчал толком, когда через двое суток после моего срыва обнаружил в кабинете своих покоев одетого в домашние треники меня, режущегося в «Jagged Alliance» на его компе, в своей спальне — кучу моих шмоток, а в ванной — мою бритву и зубную щетку. Обнял меня, поцеловал в висок, прошептал едва слышно: — Доиграешься ведь.       И ушел пытать своих нескончаемых пациентов, споткнувшись на пороге от моего брошенного в спину: — Я больше не играю ни в какие игры, Мир.       Той ночью я первый и последний раз видел его пьяным. Да не просто пьяным — он ввалился в спальню в состоянии полного невменоза. Рухнул на постель, подмял меня под себя, устраиваясь на моей груди ухом, а на бедрах ногой, и уснул, прошептав невнятно: — Моя жизнь… твоя… Делай с ней, что хочешь… Я свой выбор… давно сделал.       Утром я спросил его об этом. Он глаз не отвел, но и не ответил. Я не стал настаивать. Кто знает, что ждет меня впереди? Я не собирался тащить его за собой в бездну, я просто хотел провести с ним как можно больше времени, любя его всем сердцем.       Я зарылся в подушки глубже, вспоминая следующие несколько суток: ревнивую истерику Лизаветы (я так и не понял, кого она ревновала больше, меня или Мира), рукопашную с озверевшим от безысходности Бородой (я с превеликим удовольствием отмудохал его до потери сознания) и зело напряжную по этому поводу беседу со старшим братом Мира, которая не переросла в драку только потому, что в дело вмешался царь-батюшка.       Он отправил Дмитрия гулять с наказом не подходить ко мне и Миру ближе, чем на пять метров, а меня взял за шиворот, встряхнул, как кутенка, и сказал таким голосом, что волоски по всему моему телу дыбом встали: — Разобьешь Мирославу сердце, пожалеешь, что родился.       Я поверил ему безоговорочно, засунул свою привычку лезть на рожон себе в глотку и свалил так быстро, как он мне позволил, мысленно вытирая пот со лба и сочувствуя Миру от всей души. Лучше никакого отца, чем такой! Брррр. До сих пор мурашки.       Прохладный августовский ветерок из открытого Миром окна цапнул меня за загривок, и я не стал с ним спорить: отлепился от подушки и пошел принимать холодный душ. День сегодня непростой — Вадим Назарович должен был получить результаты судебно-медицинской экспертизы, а Виталий Филиппович — похоронить своего сына и моего отца. Надо быть в форме. … Мирослав       Антон нашел меня в кабинете медицинского крыла поздно вечером. Я знал, что сегодня похороны его отца, а потому просканировал его с ног до головы, дабы оценить масштаб бедствия, и конкретно напрягся: он был трезв, собран и лишь немного печален. — Удивлен? — невесело усмехнулся Антон, присаживаясь на край стола и опираясь на него руками. — Думал, я приду бухим, злым и неадекватным? Хах! Я тоже так думал. — Что пошло не так? — Детектив принес результаты экспертизы, и мне стало не до поминок и бессмысленной ярости. — Есть зацепки? — Да.       Антон замешкался с ответом, и я понял, что таймер обратного отсчета включился — полицейские опознали погибших парней и выяснили, в какой группировке они состояли. Вычислить главных действующих лиц оставалось лишь вопросом времени. Антон наверняка уже заподозрил Дмитрия и Бороду и сделает все, чтобы вывести их на чистую воду. Я не хотел быть в курсе всего этого дерьма. Итог расследования я все равно узнаю первым. — Данте, давай так: мы обсудим все и сразу, когда ты узнаешь правду, а до этого момента я просто буду рядом. — Просто будешь рядом? — потянул меня к себе за руку он. Сел на стол, подкатил мое кресло так, чтобы я оказался между его ног, и поцеловал долгим, дразнящим поцелуем. — Не просто, — улыбнулся незамысловатой хитрости я, укладывая его на стол спиной и звякая пряжкой ремня на его штанах. Расстегнул ширинку, запустил руку в плавки и взял в руку оживающий от моей возни член. Провел по стволу вверх-вниз, нагнетая кровь, лизнул темно-красную головку. — С тобой вообще все непросто. — Кто бы говорил, — выдохнул Данте, приподнимаясь на одном локте и запуская руку в мои волосы. Заставил меня посмотреть себе в глаза. — Я хочу видеть твое лицо, Мир. Хочу быть уверен в том, что взяв меня в рот, ты об этом не пожалеешь. — Не пожалею, — тронул уздечку губами я. Лизнул коротко и насадился на член горлом максимально глубоко. Мое время практически вышло. Что мне терять? — Миииир! — взвыл Данте и рухнул спиной на стол, закрывая лицо рукой. — Что же ты творишь! Не надо так… Ты же не умеешь… Не готов… — Не важно, готов я или нет, — выпустил его член изо рта я. Глотнул кислорода, откашлялся, потянулся к нему, убирая руку с лица. Поцеловал в губы. — Важно, хочу я этого или нет. — А ты хочешь? — Хочу, — улыбнулся его отчаянному желанию услышать от меня хоть что-то ласковое я и склонился над нетерпеливо подрагивающим членом. Провел по ободку головки пальцем, заставляя Данте мычать от предвкушения и стискивать мои плечи руками, тихо прошептав перед тем, как снова взять в рот: — Научи меня.       Ничему он меня не научил. Лежал на столе безвольной счастливой размазней, подмахивал бедрами в такт движению моего рта, вцепившись в край столешницы пальцами, и откровенно, бесстыдно и бесконечно порочно ловил кайф, заводя меня этим до состояния изголодавшегося по крови тысячелетнего вампира, коим я и стал, набросившись на него, когда челюсти свело с непривычки.       Данте меня ждал. Я понял это по его улыбке. По довольному рыку, когда, наспех мазнув обоих смазкой, вошел в него до упора. По исступленным, торопливым поцелуям и по долгому чувственному стону облегчения в мою шею, вместе с которым вырвались неосторожные, долгожданные, но такие страшные для нас обоих слова:  — Люблю тебя.       Я наполнил его собой, склеивая нас, пусть ненадолго, в единое, счастливое многорукое и многоногое существо, не принадлежащее этому жестокому миру, и спрятал подступившие к горлу эмоции на его пятнадцать лет назад разбитом мною виске: — Люблю тебя. Больше жизни! Знай это. — Знаю. … Антон       Поздний вечер. Курилка возле гаража. С десяток мужиков, кто с пивом, кто с травкой, кто с картами. Треп ни о чем. Неделя бесполезной слежки за Дмитрием Заболоцким истрепала мне все нервы, и я решил пойти ва-банк. Какой смысл его прослушивать и крутиться у него под носом, если он не в курсе, что одно из его бесчисленных преступлений практически раскрыто?       Вадим Назарович наседал, давил, просил не раскрывать карты раньше времени (ему удалось сохранить дело в секрете) и не лезть на рожон без железных доказательств, но мне все стало понятно, едва убитых парней опознали и вычислили, что они из банды Дмитрия, а Виталий Филиппович рассказал, что 15 лет назад у него были серьезные финансовые проблемы, которые он отчаянно не хотел светить перед царем-батюшкой. Еще бы он хотел! Когда воруешь деньги из кармана отца, чтобы подкупить братков с другого конца Москвы и с их помощью его свергнуть, а они тебя кидают, будешь молчать даже на дыбе.       Поэтому Дмитрий и убил моего отца, а с ним его бухгалтера (сына Виталия Филипповича) и меня. Ему нужны были деньги и козел отпущения, на которого можно было их исчезновение повесить. Логично. Обоснованно. Одного я никак не мог понять. Как я выжил?! И как возле меня оказалась сумка с деньгами? Как я теперь понимал, одна из нескольких, потому что сумма, которую мой отец снял со счетов фирмы, не шла ни в какое сравнение с той, что осталась у меня. — Мужики, а кто знает, что за хмырь по нашему району рыщет? — спросил я, сосредоточенно разглядывая упившегося кровью комара, которого держал за крыло.       Как я поступлю с Дмитрием? Оторву ему руки и ноги? Точно нет. Я не садист. Я палач. Сверну ему шею? Вряд ли. Не хочу к этой мрази даже пальцем прикасаться! Пожалуй, я поступлю с ним и его подельниками так, как они поступили с моим отцом: прострелю им всем головы, засуну в машину и спалю к херам в том самом карьере. — Ты про что? — Вчера был в Озерках, — бросил комара на пол я и растер его ногой. Нехер было пить мою кровь! — В магазин захожу, а он продавщицу, Галину нашу безотказную, прессует. — Кому безотказную, а кому и нет, — потер шею один из механиков, вызывая понимающий ржач остальных. — Че им от нее надо было? — Я в середине разговора зашел. Он про парней, ее одногодок, пятнадцать лет назад пропавших, спрашивал. Говорил, мол, в этот же день еще народ в наших краях сгинул, вот он и подумал, что это может быть связано. — Ни хера се делаааа, — заблестели глазами мужики. — Сколько всего пропавших было? — спросил молчаливый, испещренный татуировками парень старше меня лет на пять, не больше. Фиг знает, кто такой, я его редко видел. — Пятеро вроде, — пожал плечами я. — Пятеро пропавших — фигня, — вступил в разговор дед Мазай, главный по гаражу и хозяйским тачкам. — В прошлом году недалеко отсюда болото под дачные участки расчищали, так там целое кладбище нашли: и бабки-дедки московские, и братва. Вот это была история! Скандал до небес — толку ноль. — Да я б забил, мне местные страшилки ни к чему, но он Дмитрия Заболоцкого упомянул, мол, пропавшие пацаны из его ватаги были, а я за Лизавету отвечаю. Она у нас дама впечатлительная. Слухи нехорошие до нее дойдут, мне ее успокаивать, а у меня сил нет и от нервов одни лохмотья. — Лучше б ты ее охмурил, чем Мирослава, — неодобрительно покачал головой дед Мазай. — Может, нам бы полегчало. Сколько можно ее несчастную машину ремонтировать? — Я что, похож на самоубийцу? — Ты — он и есть, раз с Мирославом связался. — А что с ним не так? — С ним все не так, — подал голос один из пацанов-посыльных. Передернул плечами. — Он как вампир из «Сумерек»: высокомерный, хладнокровный и бездушный. Гоняет на своей кровавой тачке, как бессмертный, и кромсает людей ножом почем зря! — Сам ты вампир из «Сумерек», — отвесил ему подзатыльник дед Мазай. Повернулся ко мне и добавил, вкладывая в голос недвусмысленное предупреждение: — Такие, как Мирослав, любят раз в жизни. Изменишь ему — он тебя на органы враз распотрошит, благо инструменты под рукой. — А царь-батюшка на этом еще и заработает, — добавил незаметно присоединившийся к нашей компании Петрович. Мужики заржали, а он положил руку на мое плечо. Сжал. Бля. Что опять не так? — Я Демон, мне вампирские заморочки до пизды. Я сам кого хочешь заморочу, — хмыкнул я, поддерживая поднявшееся веселье. Встал, раскланялся. — Короче, если узнаете чего, маякните. — Заметано, — кивнул дед Мазай. — Из какой, говоришь, деревни пацаны пропали? — негромко бросил мне в спину парень в татуировках. — Хмырь Горловку и карьер какой-то упоминал, но я так и не понял к чему, — пожал плечами я и, получив тычок в спину, ускорил шаги, но не прошел и ста метров, как был втянут в подсобное помещение и вывернут наизнанку изрыгающим пламя Петровичем. — Ты! Идиот безголовый! — Чей-то? — Ты что творишь, а? — Да вроде ничего… — Тебе что умные люди говорили? Не лезь на рожон! — драконом зарычал Петрович. Я втянул голову в плечи. Вот же блин. Чего его так растаращило? — Но нет! Лезешь, тряпкой красной быка дразнишь, а у самого за душой и нет ничего! — Петрович, ты вообще про что? — Я про что? Ты мне соврал! — Я? Да никогд… — Неделю назад ты попросил у меня прослушку. Было такое? — Было. — Что ты мне сказал, когда я спросил, зачем она тебе? — Что я переживаю за безопасность Мирослава и хочу поставить ее в комнате Бороды. — Куда ты на самом деле ее поставил? — Петрович… — Куда?! — рявкнул он так, что я понял, что он знает правильный ответ на свой вопрос, перестал придуриваться и коротким ударом в ключицу отбросил его к противоположной стене.       Петрович рухнул на кучу садового инвентаря, перекатился, вскочил на ноги и… угодил горлом в мою руку. Боевым пловцам Черноморского флота никто не указ! Особенно тем, чье погоняло — Демон. — Хр-хр-отпу-хр-хр-сти, — схватился за мою руку Петрович, попытался вывернуться, но я был начеку и не позволил. — Не могу. Ты сдашь меня Дмитрию, а он убил моего отца и должен получить по заслугам. — Хр-хр-не-хр-сдам. Хр-кля-хр-нусь!       Я разжал руку, Петрович покачнулся, но удержался на ногах. Уперся руками в колени, отдышался, выпрямился и уставился на меня в упор. — Я знаю, кто ты такой на самом деле. — Откуда? — Разговаривал на днях с Вадимом Назаровичем и читал материалы дела. — Как ты про него узнал? — Моего старшего сына нашли вместе с твоим отцом в том карьере, Вадим Назарович сообщил мне об этом. Я на твоей стороне, Антон. — На моей?! — мигом вскипел я. — Твой сын пятнадцать лет назад пытался убить моего отца, его друга и меня! — Теперь это уже не важно, потому что он был тем, кто едва не сгорел заживо в той блядской машине. — Едва не сгорел? — Он задохнулся под грудой песка и камней, которые обрушили на него подельники, не удосужившиеся убедиться в том, что он действительно мертв. Мой сын был тем еще засранцем и, возможно, даже заслужил смерть. Но не такую!       Я открыл рот… и закрыл. Что я мог ему сказать? — Что ты собирался делать после того, как добудешь доказательства? — Когда приехал сюда и начал поиски — хотел посадить убийц за решетку. Когда нашел отца, увидел… вспомнил… все это… — Решил закопать виновных в том же карьере? — подсказал Петрович. — Да. — Я тебе помогу. — Петрович, речь идет о Дмитрии Заболоцком. Царь-батюшка тебе этого не простит. — Царь-батюшка прекрасно знает, что его старший сын много лет ждет подходящий повод вонзить ему кинжал в спину, так что его интересуют только Мирослав с Лизаветой. За них он порвет в клочья кого угодно. — Это я уже понял, — поморщился я. Потер загривок. Хватка у царя-батюшки железная. — По ходу, воспитательную беседу он с тобой уже провел, — понимающе усмехнулся Петрович. — Ты успел первым. — На разборки с убийцей я тоже хочу… успеть. — Ты везде успеваешь, — буркнул я, складывая два плюс два. — Следил за мной? — Приглядывал, — пожал плечами Петрович. — Вадим Назарович просил не дать тебе все испортить. — Поэтому ты меня из курилки вытащил? — Да. Ты палился по-черному! — Я провоцировал. Это разные вещи. — Если за всем этим действительно стоит Дмитрий, то теперь ему придется проверить, все ли на карьере тихо. — Когда он приедет туда, я буду его там ждать. — Мы будем, — протянул мне руку Петрович. — Заметано, — пожал ее я, не совсем понимая, радоваться мне пополнению или огорчаться. …       Я понял, что провокация сработала, когда поздно вечером следующего дня Дмитрий, за которым я следил без перерыва на обед и ужин (благо обиженная на нас с Миром Лизавета укатила лечить нервы на Ибицу, а Миру подогнали пациентов), вызвал к себе в кабинет обретающегося в медицинском крыле избитого мною Бороду. Я успел забежать в покои Мира и воткнуть наушники в ноут как раз к тому моменту, когда они дошли до сути: — Демон задает слишком много вопросов, — сказал Дмитрий, скрипя креслом. — Правильных вопросов, сечешь? — Если ты о том, что его надо замочить, то я, как ты понимаешь, с удовольствием. Хоть щас. — Не время. Сначала мы должны найти того, кто нанял детектива. Этот кто-то знает правду. Он опасен, а не Демон, который всего лишь наемник и безмозглая пешка в чьей-то игре. — Да срать я хотел на чьи-то игры! Он забрал у меня Мира! Я перед смертью ему очко на глаз натяну и засуну в глотку его же яйца, а когда вернусь, Мира на цепь в своей спальне посажу. Навечно! — Заебал! — взъярился Дмитрий. Грохнул по столу кулаком. — Я много лет закрывал глаза на твое нездоровое увлечение моим братом, но любому терпению приходит конец. Если ты еще раз заикнешься на эту тему, я заставлю тебя пустить ему пулю в лоб на моих глазах, усек?! — Димыч, ты че, брат. Остынь. — Ты со всеми своими потрохами принадлежишь мне! МНЕ! А не моему малахольному недомужику-брату! Что в нем такого? Почему все носятся с ним, как с хрустальной вазой?! Отец, Лизавета… даже ты! Мы со школы вместе! Ты мой! — Говно вопрос, брат. Мы с тобой столько всего наворотили! Конечно, я твой. — Вот и не забывай об этом! — также внезапно остыл, как и завелся Дмитрий. — Из тех, кто был в ту ночь в карьере, в живых на данный момент пятеро? — Давай вместе считать. Приехали мы на двух машинах, — начал вспоминать Борода. — В нашей были мы двое и пацан Порейкина. Во второй пятеро: Леший, Прохор, Рюмка, Тони и Мирослав.       Меня словно под дых ударили. Мир… был… там?! Это же невозможно! Немыслимо!!! Они врут!!! — Порейкин и Титов ждали нас на месте, — продолжил Дмитрий. — Они однозначно мертвы. Тони и Рюмка похоронены вместе с ними. Прохор мотает срок за убийство. Леший все время у тебя перед глазами и языком никогда не трепал. Мы с тобой вне подозрений. — Думаешь, Мир разболтал? — В ту ночь он был с нами, его руки в крови. Какой ему смысл подводить себя под монастырь? — Не понимаю, — протянул Борода. — Стоп! А пацан? — Какой пацан? — Сын Порейкина! Ты видел его труп? — Вроде да. — Вроде или да? — Не помню. Столько лет прошло. — Так вспомни!!! — Пацаны уехали первыми, деньги отвозить, а я все время был рядом с тобой. Там, на плато, возле машин. — А труп пацана должен был быть в кустах, где его догнал Мирослав, когда он сбежал. — Точно! Я вспомнил! Но я не видел тело, только окровавленную рубашку. — Если он выжил, то он за всем этим и стоит! — сделал абсолютно верный вывод Дмитрий. — Утром поедем на карьер. Обшарим там все. Установим наблюдение. Труп в кустах найти — это одно, а сотни тонн песка раскопать — совсем другое. Если сунутся, мы будем в курсе. Вернемся — душу из Демона вытрясем. Если он — сын Порейкина, упакуем его рядом с отцом и забудем об этой истории раз и навсегда. — Заметано. Пойду, бойцов предупрежу. — Возьми самых надежных. Если отец о Порейкине правду узнает, нам не жить.       Борода хлопнул дверью, заканчивая разговор, а я, с мясом выдернув наушники из ноута, бросился к Миру в медицинское крыло. Не может быть. Он ни при чем! Он не такой, как они! Он врач, а не убийца! Он якорь, удержавший меня на плаву! Я же люблю его! Как же так?! …       Мир сидел за столом погруженной в ночь комнаты и писал что-то в амбарной тетради, четко очерченной кругом света настольной лампы. Услышал стук распахнувшейся двери, обернулся, увидел меня и светло улыбнулся, протягивая ко мне руку: — Я думал, ты оторвешь меня от дел куда раньше… любимый.       У меня внутри все оборвалось, да так, что я рухнул перед ним на колени. Любимый. Любимый! Что это? Игра? Правда? Да какая теперь разница?! Я ткнулся лбом в плечо Мира, обнимая его в глупой попытке стереть все, что услышал в кабинете его брата. Ничего у меня не вышло. Я всем сердцем полюбил одного из тех, кто убил моего отца и едва не убил меня! Что мне теперь делать с этим? Со ВСЕМ ЭТИМ! Что?! — Что случилось? — спросил Мир, мягко, но неумолимо вынуждая меня встать на ноги.       Я встал и прижал его к спинке кресла за плечо, поворачивая к свету так, чтобы видеть его глаза. Я должен знать правду! ВСЮ ПРАВДУ! — Пятнадцать лет назад. Ночь. Заброшенный песчаный карьер недалеко отсюда. Сорвавшиеся переговоры. Четыре трупа и чудом уцелевший заложник. Вот что случилось. Ты знаешь эту историю лучше меня, не так ли?       Не знаю, чего я ждал от Мира. Может, чуда? — Как ты узнал? — после долгого молчания спросил он, повергая мои глупые надежды в прах. — Да какая, сука, разница?! — Ты прав, — криво улыбнулся он и коснулся застежки браслета на своей левой руке, пододвигая ее ближе к кругу света от настольной лампы. Широкая кожаная полоска соскользнула с запястья, и я увидел старый овальный шрам от… от… — В ту ночь ты поставил на мне свое клеймо. Помнишь?       Шрам от моих зубов арбалетным болтом ударил мне в затылок, и я вспомнил ВСЕ, что тогда произошло.       Неразличимый в темноте силуэт в распахнутой двери джипа. Нож, оставляя глубокие кровавые борозды, вспарывает скотч вперемежку с веревкой на моих онемевших ногах и руках. Рывок за плечо. Тело взрывается тысячами иголок, когда я встаю на ноги и пытаюсь размять руки. Ярость и ненависть клокочет в груди, а звуки перестрелки лишь добавляют масло в огонь. Жестокий тычок кулаком в спину едва не роняет меня наземь, и я по инерции пробегаю несколько шагов в сторону кустов и камней. Совсем не туда, куда надо мне. — Беги! Никогда не возвращайся! — Ни за что! — срываю скотч с лица я. — Там мой отец!!! — Ты не сможешь ему помочь! — орет мне в лицо парень в лыжной маске и прикладывает кулаком в грудь, откидывая на несколько шагов назад. Я проламываю спиной кусты, но умудряюсь удержаться на дрожащих ногах и кидаюсь на непрошеного спасителя как бык, целясь головой в его грудь. — Срать мне на это!!! — Я не дам тебе умереть, — страшно спокойным голосом отвечает он, уворачиваясь, и ловит меня в локтевой захват.       Я сражаюсь изо всех сил, сбиваю его с ног, и мы катимся по траве, песку и камням, молотя кулаками куда придется, пинаясь и даже кусаясь. Он одолевает меня, но я не сдаюсь и изо всех сил сжимаю челюсти на его запястье. Он вскрикивает, как девчонка, отрывает меня от себя едва ли не с мясом и жестоко прикладывает мордой в землю. Острый край не самого большого камня этого карьера встречается с правой половиной моей головы и погружает меня во мрак.       Я покачнулся, оперся бедром о стол и зажмурил глаза, унимая головокружение и выстраивая события в четкую, логичную и абсолютно правдивую картину. Открыл глаза и с горючей смесью ненависти и растерянности посмотрел на откинувшегося на спинку кресла Мира: — Это был ты. Ты спас меня и оставил мне сумку с деньгами! — Да. — Почему ты не рассказал мне об этом, когда я вывалил на тебя всю ту дрянь, что вспомнил? Ты понял, кто я. Ты ведь держал меня в объятиях, Мир! Ты прятал в своих руках мою душу!!! И молчал. Как ты мог?!       Побледневшее лицо и безумное сожаление напополам с виной в глазах Мира подсказали мне ответ: — Ты молчал, потому что с самого начала знал, кто я. — С той самой минуты, как ты пожал мне руку в гараже и попытался пригласить на свидание. — Так вот почему ты отказался! — Я не хотел причинять тебе лишние страдания, если мы вдруг… — Если мы вдруг что? Полюбим друг друга?! — заорал я, в бешенстве снося со стола все, что на нем было. — Да! — вскочил с кресла Мир. Оттолкнул меня, отошел к окну и присел на подоконник. Запустил руку в волосы в попытке успокоиться. Посмотрел на меня беспомощно: — Я держался от тебя как можно дальше. Я просил тебя оставить меня в покое! Но ты пер, как танк, и добился-таки своего. Я люблю тебя! И ты знаешь это. — Ни черта я не знаю! Я даже не знаю, какого хера ты спас меня тогда! — Та ночь в карьере… Это был мой первый и последний выезд на стрелку, после которого я раз и навсегда понял, что мое предназначение не забирать жизни, а спасать их. Твое мнимое убийство — моя защита от подозрений в слюнтяйстве и слабоволии, ослабившая поводок на моей шее настолько, что я смог изменить предопределенное, поступил в медицинский и, пусть и ненадолго, побыл свободным. Ты — сильный, упрямый, огненный, невыносимый — лучшее доказательство того, что в ту ночь я сделал правильный выбор. Как после всего этого я мог остаться равнодушным к тебе? Мое падение было предопределено! — Это не отменяет факт твоего предательства!!! — Ты помнишь, с чего началось наше знакомство? — помолчав, глухо и безнадежно-тоскливо спросил Мир. Встал, подошел к одному из своих книжных шкафов, достал оттуда что-то и повернулся ко мне лицом. — Ты сказал, что разобьешь мне сердце. — А ты сказал, что у тебя нет сердца. — Теперь у меня его действительно нет, — выдохнул я, не зная, что делать и куда бежать.       Мой мир, в который уже раз, рушился, и я ничего не мог с этим поделать. Разве что разбиться вместе с ним? Какой смысл верить в людей и жить дальше, если тот, кого ты полюбил всем сердцем, все это время… Я не мог даже мысль додумать до конца! — Это и к лучшему, — выдохнул Мир, обретая ледяное спокойствие. Звякнул наручниками, выпуская их из руки и застегивая на своих запястьях. Протянул руки мне. — Теперь ты сможешь выполнить свою клятву, посадив меня за решетку или… убив без сожаления. Я не буду сопротивляться. — Да пошел ты на хуй, смертник!!!        Я кинулся к нему с занесенной для удара рукой, уже на подлете понимая, что не смогу ударить, даже если от этого будет зависеть моя жизнь. Влепил кулак в стекло дверцы шкафа за его спиной, обрушивая каскад осколков на наши головы, и вылетел из комнаты пулей. Сегодня Дмитрий и его подельники ответят за все по полной, и плевать мне на закон, детективов и Виталия Филипповича!!! … Мирослав       На звон разбившегося стекла сбежались все: дежурный мед персонал, охрана и даже пациенты. Меня освободили от наручников, раздели почти догола, обследовали едва ли не под микроскопом и отпустили, только когда убедились, что пара мелких порезов на шее ни при каких обстоятельствах не загонят меня в могилу, так что когда я вернулся в свои покои и обнаружил ноутбук Антона на полу своего кабинета, было уже почти утро.       Пока уговорил себя не думать о разбитом сердце и невеселых перспективах, пока вспомнил пароль от ноутбука, пока послушал запись из кабинета Дмитрия, пока понял, что в этой записи так меня напрягло, прошло больше часа. — Что же ты хотел скрыть от нашего отца, братец? — спросил я себя, пролистывая документы в папке, присланной детективом. Искомое нашлось, едва я закрыл рот. — Вот же дьявол! Надо было раньше спросить.        Еще час мне понадобился на то, чтобы принять решение. Мой брат — мудак и заслуживает смерти, но это вовсе не означает, что его кровь должна быть на руках Антона, которого я за решеткой видеть не хотел в принципе. Мысль о том, что через пару часов я могу увидеть его мертвым, направила мои мысли в другое русло. Кто сказал, что мой опытный и прошаренный брат позволит себя убить? У него головорезов — легион! А про совесть и честь он, наверное, даже теоретически не слыхал и, пока Антон будет прорываться сквозь плотные строи его быков, он просто воткнет нож ему в спину. — Ну уж нет, дорогой. Не для того ты меня в живых оставил, чтобы я тебе похороны устраивал!       Далекий рев байка заставил меня пошевеливаться. Я схватил ноутбук и в лучших традициях серебряного призера Универсиады пробежал 800 метров до покоев отца меньше, чем за две минуты. Надо отдать ему должное — он отправил меня в гараж сразу после того, как я сказал, что Антон Порейкин, сын его пятнадцать лет назад пропавшего с кучей денег сотрудника, поехал на разборки с нашим весьма нечистым на руку Дмитрием на один из местных карьеров.       В гараже меня поджидали крепкие ребята из личной охраны отца, так что на стрелку мы выехали, как и полагается бандитскому семейству, при полном параде: я с отцом на кровавой Bentley впереди, следуя за маячком слежения, установленном на байке Антона на следующий день после нашей первой встречи, а бойцы — на черном тонированном Гелендвагене позади. Там они и остались, потому что мне их ждать было некогда. — Когда все закончится, напомни мне прокатиться с тобой на этой машине еще разок, — странным голосом сказал отец, когда я, сбрасывая скорость управляемым заносом, через две полосы встречки слетел на проселочную дорогу, ведущую к карьеру. — Теперь ты не думаешь, что я ее недостоин? — Я всегда думал, что тебя недостойна она.       Если бы моя голова не была занята другим, я бы заставил отца повторить это раз десять. В разных вариантах. Под разными соусами. Первая похвала за всю мою сознательную жизнь! Он, чтоб его, мне этих похвал вагон и маленькую тележку должен! Но мне было не до того: мы прорвались сквозь колдобины кое-как очищенной дороги и вылетели к ржавому шлагбауму в тот момент, когда стоящие в центре песочного плато Антон и Дмитрий ринулись друг на друга, а Борода прицелился из пистолета в бегущего к кустам Евгения Петровича.       Я крутанул машину вокруг передней оси на полный круг, раскидывая всех в разные стороны и поднимая пыль столбом, чтобы выиграть время. — Дальше я сам, сынок, — положил руку на мое запястье отец. — Не выходи из машины. Мои дела с Дмитрием тебя не касаются. — Мне похуй на вас обоих! — отрезал я. — Антон пострадать не должен, ты понял меня? Иначе… — Он не пострадает, — перебил меня отец и вышел из машины. … Антон       В тот момент, когда на плато ворвалась бордовая зверюга Мира, я стоял напротив Дмитрия и выглядел весьма бледно. А все почему? Да потому что нельзя в расстроенных чувствах планировать операцию! Я оставил Петровича на подъезде к карьеру в надежде на то, что он со своей снайперской винтовкой успеет занять выгодную позицию и уберет всех, кто попытается помешать мне пристрелить Дмитрия, Бороду и Лешего, а в итоге его поймали и поставили на колени в десяти метрах от меня в тот момент, когда я собирался вышибить мозги сине-желтому от синяков Бороде.       Я прекрасно понимал, что если брошу пистолет, то мы с Петровичем умрем оба, но не смог позволить им убить его на моих глазах. Я втянул его в это, я не подготовился и понадеялся на удачу и эффект неожиданности. Был бы я один… Хер бы они меня на моем звере достали! Но я один не был, и переживать по этому поводу не имело смысла. Оставалось надеяться на то, что, как все плохие мальчики с застарелым комплексом неполноценности, Дмитрий решит поболтать и надо мной поиздеваться.       Так оно и получилось. Он нес пургу насчет того, что во всем виноват мой отец, который потребовал слишком большую долю в новом бизнесе, наплевал на меня, провалил переговоры и всю жизнь ему (и всем нам) испортил. Я не слушал: вставлял возмущенные реплики, поддерживая поток дерьма, льющегося из пытавшегося выставить себя ангелом Дмитрия (нахуй он это делал, я так и не понял), и усиленно стучал морзянкой руки по бедру для Петровича. Дождался, когда он увидит, прочитает и поймет, и начал обратный отсчет, кося глазом на пистолет, который отбросил в сторону с таким расчетом, чтобы, перекатившись по земле через плечо, взять его в руку.       Знакомый злобный рык зверюги Мира внес коррективы в планы всех без исключения. Петрович боднул отвлекшегося Бороду в живот и сдернул в сторону кустов, а я бросился на Дмитрия, чтобы выбить из его руки пистолет, понимая, что свой добыть не успеваю. И тут Мир исполнил свой охуенный финт, подняв зверюгой ураган из песка и камней, которым раскидал нас всех к чертовой матери по кустам. А когда пыль осела, и все прочихались, стало понятно, что моя кровавая вендетта закончилась, так и не начавшись, потому что из Bentley вышел царь-батюшка, а на плато влетел Гелендваген его личной охраны. — Кто не подойдет ко мне сам, горько об этом пожалеет, — сказал он негромко, но так убедительно, что мои ноги принесли меня к нему сами. Я не возражал. Правда на моей стороне!       Дмитрий попытался было шагнуть назад, но за его спиной материализовался Петрович, хитрым захватом отбирая пистолет, и ему пришлось подойти к нам, как и Бороде, Лешему и еще троим бойцам из их банды, прятавшимся в кустах. Их мигом скрутили царские гвардейцы. Я приготовился к длительным и эмоциональным переговорам, стараясь не обращать внимание на прислонившегося к пыльному боку своей зверюги Мира. Да, он спас мне жизнь. Опять. Но… Я на него зол! Он предал меня своим молчанием! Он покрывал убийц!!!       И тут царь-батюшка меня до глубины души поразил, превращая бандитские разборки в фарс. Он не стал никого слушать или в чем-то разбираться. Он просто вынес каждому приговор, не подлежащий обсуждению. Средневековье какое-то! — Борис, бойцов Дмитрия — в полицию вместе с подробным досье на каждого. Напомни проследить, чтобы все они получили по двадцать лет минимум. — Да, босс, — отозвался бритоголовый представительный гвардеец. Сделал знак, и один из его парней пинками погнал смердов к машинам. — Петрович, ты уволен с поста начальника охраны имения. Будешь гаремом заведовать, раз на большее не способен. Сгинь с глаз моих долой! — Простите, босс, — повесил голову Петрович и утопал помогать гвардейцам рассовывать пленных по машинам. — Борода, ты правая рука моего старшего сына и соучастник всех его преступлений. Ты получишь пожизненное без права на амнистию в колонии строгого режима в самом холодном месте нашей страны. Я позабочусь о том, чтобы ты протянул там как можно дольше. Борис, за него отвечаешь головой. — Да, босс, — кивнул бритоголовый, заковывая руки Бороды в наручники за его спиной.       Царь-батюшка дождался, когда его уведут, и посмотрел на Дмитрия. Ничего в его взгляде не было. Ни смертельной угрозы, ни гнева, ни жалости. Ни-че-го. Он вытащил пистолет из-за пояса брюк, вынул магазин, выщелкнул патроны, оставляя только один, вставил магазин обратно в рукоять и протянул пистолет Дмитрию. — Ты — мое самое сильное разочарование. Я больше не позволю тебе портить мою репутацию и мою жизнь. Ты покончишь с собой здесь и сейчас.       Я охренел. Кем он себя возомнил?! Удавом, гипнотизирующим кролика? Так Дмитрий ни хера не кролик, и мы, бля, не в кино! Совсем у старого крыша поехала! Мир, видимо, подумал так же, потому что перестал разглядывать реку и насторожился. Как и предводитель гвардейцев, бросивший возиться с Бородой и как бы незаметно, но очень быстро метнувшийся Дмитрию за спину. Хоть кто-то понимает, что мы здесь не в игрушки играем! — Ты серьезно думаешь, что я выстрелю в голову себе, а не, скажем, тебе? — взял пистолет Дмитрий. Снял с предохранителя. — Ты не сможешь убить ни меня, ни брата, — сказал царь-батюшка с такой уверенностью в голосе, что у меня волоски по всему телу дыбом встали в предчувствии грядущих неприятностей.       Хорошо, что пуля всего одна! Если Дмитрий пристрелит отца, то его после этого раз и навсегда угомонит гвардеец. По большому счету меня такой вариант развития событий тоже устраивал, но… — Не смогу, — к моему безмерному удивлению, нездорово скалясь, согласился Дмитрий. Бля, да они оба сумасшедшие! — Но я смогу забрать с собой в Ад того, кто дорог тому, кем, в отличие от меня, ты всегда гордился.       Пока я соображал, кто кому дорог, Дмитрий вскинул пистолет и выстрелил мне в грудь. Я дернулся в сторону, понимая, что опоздал... и рухнул на землю под напором сбившего меня с ног Мира. … Мирослав       Мы с Антоном упали на песок вместе, но поднялся после этого только один из нас. И это был не я. Над нашими головами разгорелась рукопашная, а Антон склонился надо мной, в очевидной панике обшаривая меня руками. Наткнулся на дыру в груди, зажал руками. — Мир! Ты жив?! Мир! Ты слышишь меня? — Да, — выдохнул я, в тщетной попытке отстраниться от нарастающей боли и сосредоточиться.       Я же хирург! У меня невъебенный опыт по огнестрелу. Давай, парень. Соберись! Поставь диагноз и прими меры! — Как тебе помочь, Мир? — Посмотри… выходное… на спине… есть? — Да.       Сквозное проникающее. Ключичная зона левой половины груди. Периферическая зона легкого. Закрытый пневмоторакс. Если повезло, то париетальная плевра цела, и у меня есть шанс. Дотяну до операционной в имении, если рванем прямо сейчас. — Что дальше, Мир? Мир! — Срочно… вези… на стол, — прохрипел, слава богу без кровавых слюней, я.       Данте подхватил меня на руки, но успел донести только до пассажирской двери машины — кровь хлынула из раны, легкое засвистело и дыхание схлопнулось. Дьявол! Не повезло. Открытый пневмоторакс, внутриплевральное кровотечение и скорая остановка сердца. Так себе перспективка. — Мир!!! Помоги! Ну же! Что я должен сделать?! — В багажнике… сумка… дренирование… плевральной… иначе… не довезешь… — Я понял. Я знаю! Я мигом! — Мир! — упал возле меня на колени отец. Зажал рану рубашкой и руками. Задрожал челюстью. — Что же я натворил, сынок! Что мы оба натворили! Зачем ты подставился под пулю?! — Люблю его… больше жизни... Тебе… не понять… — Прости меня, Мир! Господи, да что же это... Прости! Я не хотел... Я не думал, что он... Что ты... Прости, сынок! — Ты… заигрался… отец…       Я держался из последних сил, но легкие, посвистывая сквозь неплотно закрытую рану, подводили меня, кровавые слюни то и дело закупоривали носоглотку, сердце билось все реже и неравномернее, а сознание кучерявилось грозовыми облаками. — Мир! Держись, слышишь? Я нашел! Я сейчас. Просто надо сосредоточиться. Дай мне минуту, Мир! Пожалуйста!       Отец на кого-то орал, кто-то куда-то звонил, Данте что-то делал со мной, кричал на меня, умолял и, кажется, даже угрожал, а я лежал на песке, пялился в небо и больше абсолютно ничего не чувствовал, потому что яростный огонь, что он зажег во мне, угасал, сменяясь жутким холодом вечной ночи. — У меня получилось, Мир! Давай, дыши. Ну же! Твоя бригада уже летит сюда. Нам нужно время. Всего лишь немножко времени! Не умирай, слышишь?       Данте… Мой упрямый огненный демон. Мой вечный смертельный выбор. — Будь… счастлив… — Мир! … Антон       Бывают моменты, когда все вокруг превращается в декорации к идиотскому фильму, и ты, не имея собственной воли, плывешь по течению придуманного не тобой сюжета, глядя на происходящее со стороны. Падаешь под весом сбившего тебя с ног любимого. Паникуешь, зажимая руками кровавую дыру в его груди. Делаешь все, что он хрипит тебе синеющими губами. Вспоминаешь то, чего никогда не знал, и вгоняешь нож под его ребро не для того, чтобы утолить жажду мести, а для того, чтобы спасти.       Ты зовешь его, материшься, молишься и проклинаешь одновременно. Стираешь кровавые сопли и слюни с его белеющего лица, держишь пакет, наполняющийся из вставленной в развороченную грудь трубки, и понимаешь, что он уходит. Бросает тебя здесь, в этом проклятом людьми и богом карьере, в очередной раз спасая тебе жизнь. — Будь… счастлив…       Кровавые пузыри на губах. Едва слышный хрип. Безвольно ткнувшаяся виском в траву голова. Сомкнувшиеся веки. Море крови на белоснежной коже. Плач склонившегося над телом сына отца, изо всех сил прижимающего сочащийся кровью кусок ткани к ране. Поднимающаяся в глубине души ненависть к себе и всем вокруг за безрассудство, беспомощность и абсолютную бесполезность. — Спаси его, Антон… Все, что угодно… Клянусь! Только спаси!       Полный отчаяния крик арбалетным болтом влетает тебе в затылок, и ты вырываешься из сценария, переписывая сюжет дурацкого фильма по-своему. Пассажирское сиденье Bentley разложено, Мир уложен на него и даже пристегнут, а ты занимаешь его законное место и взрываешь землю могучими лапами потерянно рычащей зверюги, раскалывая бампер и разбивая подвеску о кусты, камни и кочки проселочной дороги, торопясь на встречу с командой врачей, которые почти… вот-вот…       Ты несешься по трассе, разгоняя непонятливых ревом турбин и непрестанным воем клаксона, замечаешь долгожданную Скорую и пробиваешь яростно скалящейся зверюгой нелепое проволочное ограждение между полосами, вылетая на встречку, а потом и на обочину. Подхватываешь любимого на руки и… отступаешь под напором профессионалов, утаскивающих твое истекающее кровью сердце в сияющее светом логово и закрывающих вход в него перед твоим носом.       И ты возвращаешься к побитой, покоцанной, поцарапанной, но теперь уже успокаивающе-ровно рычащей мощным мотором зверюге, опираешься о раскаленный капот ладонями и дышишь. Просто дышишь, по-глупому надеясь, что твое дыхание поможет дышать любимому. А потом, когда в голове не остается никаких мыслей вовсе, на твое плечо ложится тяжелая рука: — Мы стабилизировали его, но у нас мало времени. Помоги перекрыть трассу для разворота.

***

Эпилог Три недели спустя Мирослав — Ты не скучай. Я зайду позже, хорошо? — Хорошо.       Елизавета поправила одеяло на моей кровати и ушла, а я вздохнул с облегчением. Делать вид, что мне не наплевать на всех и вся, было тяжело. Дуб за окном согласно зашелестел пожелтевшей листвой. Он тоже ненавидел притворяться. По большому счету мне было глубоко фиолетово, что там, за окном, потому что торопиться мне было некуда. Если быть точным, мне даже делать было нечего — толпа народу суетилась вокруг меня, оставляя одного только в туалетной комнате, да и то не всегда.       Будь их воля, они бы носили меня на руках. Все: Елизавета, Евгений Петрович, моя команда, сотрудники хирургического отделения больницы, бывшие пациенты и даже отец, которого я едва узнал, когда пришел в себя и обнаружил его возле моей постели, настолько он постарел и осунулся. Но среди них не было того, ради кого я вернулся с того света живым. Это сводило на нет все их усилия.       Моя жизнь замкнулась в кольцо холодных, серых и однообразных дней лишенного эмоций мертвеца, в котором больше не было ни капли крови. Ранение ныло, капризничало и не хотело заживать быстро, всякая мрачная и суициидально-опасная хрень лезла в голову все чаще и чаще, и однажды ночью я не выдержал: сбежал из палаты, подсыпав охране снотворное, сел в любимую машину и приехал туда, где все началось и где все закончилось — на карьер в излучине реки, раз за разом ставивший жирную точку на очередном этапе моей жизни.       Я не доехал до воды метра три. Вышел из Bentley, добавив звук мультимедиа и не заглушив мотор, аккуратно устроился на урррчащем капоте, уставился на оранжевое солнце, медленно встающее над лесом, и, не опасаясь быть застуканным в соплях каким-нибудь сердобольным фанатом, разрешил себе вспомнить абсолютно все о нас с Данте. Все наши перепалки, споры, ссоры, погони, поцелуи, объятия, ласки и проникновения. Все наши игры с огнем, который в итоге спалил меня дотла, засыпав тоннами пепла мою душу.       Порыв ветра растрепал мне волосы, солнце окрасило мои по-вампирски белые руки золотом… и я вдруг понял, что несмотря ни на что, одинокая, упрямая искра надежды все еще живет в моем кое-как трепыхающемся сердце. Пока мы живы, все можно исправить. Я лег на лобовое стекло спиной и прошептал в стремительно светлеющее небо: — Ты не простил меня, но от этого я не стану любить тебя меньше. Может быть, когда-нибудь ты поймешь, что если любишь…       Знакомый рев стремительно приближающегося байка оборвал меня на полуслове, повергая в нелепую панику мальчишки, которого грозная мамаша застукала за просмотром порно. Увы, деваться мне было некуда, так что я лег обратно, натянул до самой шеи плед, которым прикрылся от ветра и осенней прохлады, и сделал вид, что все под контролем… Господи, под каким контролем?! Сердце рвануло вскачь, едва Антон, любимым финтом развернув байк на 180 градусов и заглушив двигатель, снял шлем.       Осунувшийся, помятый и небритый, но по-прежнему упрямый, решительный и опасно-хищный. Я проглотил желание затискать его до смерти, притушил огонь в сердце и затаился. Молчание повисло над нами дамокловым мечом, но я не собирался его нарушать. Все, что я хотел сказать, я уже сказал. И сделал тоже. … Антон       Мир, как всегда, и не подумал упрощать мне жизнь. Лежал на капоте своей жизнерадостно рычащей зверюги, закутавшись в плед по самые уши, смотрел на меня, приподняв бровь в неизменной насмешке, и молчал, вынуждая начать разговор, к которому я готовился все то время, что его вытаскивали с того света. Ну как готовился — сначала помогал ремонтировать его изрядно пострадавшую в переделке зверюгу, а потом бухал, заперевшись в Лизаветиной московской квартире. Пережевывал случившееся, запивал коньяком воспоминаний, посыпал солью раскаяния и сдабривал не щепотками — ложками самобичевания.       Если бы я не пошел на поводу эмоций и позвонил Вадиму Назаровичу или Виталию Филипповичу вместо того, чтобы вершить правосудие самому, то Миру бы не пришлось, рискуя жизнью, спасать мою задницу. В который уже раз! Я пересчитывал, перемалывал, перелопачивал их все по сто раз на дню и думал, думал, думал… Как так получается, что я то и дело подвергаю Мира опасности? Я должен охранять и спасать его, а не он меня! Может, стоит отступить? Оставить его в покое? Ради его же безопасности!       Вот тут-то меня и переклинивало, потому что я не хотел оставлять Мира в покое. Я просто не мог оставить его в покое! Не мог — и все тут!!! Я любил его и готов был простить ему что угодно, лишь бы он больше никогда и ни от чего меня не спасал. Сердце привычно скрутило виной, но я на ее уловку не поддался. Хватит! Сделанного не воротишь, а раз так — надо воротить новое. И я отправился воротить: сбросил защиту и куртку на байк и нагло улегся рядом с Миром. — Привет. — Привет. — Лежишь? — Лежу. — Чем тебе в постели не лежалось? — спросил я, подвинулся к Миру ближе и медленно, аккуратно, но неумолимо просунул руку под его шею. Я так по нему соскучился! Аж волоски по всему телу дыбом встали. И не только волоски, естественно. — Мне в ней было холодно и одиноко, — ответил Мир, пряча улыбку в уголке губ, и придвинулся ко мне, осторожно устраиваясь на машине боком, а на моем плече головой. — А здесь — нет? — Уже нет.       Я судорожно заглотал воздух, унимая подкатившие к кадыку эмоции, и разговор смолк. Мир уставился на восходящее солнце, а я уткнулся губами в его волосы и накрыл холодную руку, лежащую на моей груди, своей. Вот же блядство! Как сказать то, что на сердце, и не вымазать Мира в розовых соплях?! — Я тут подумал… — Ты умеешь думать? — Нет, но почти весь прошлый месяц учился. — И как успехи? — Когда Лизавета позвонила мне и сказала, что ты сбежал, я понял, что найду тебя здесь. — Да ты гений. — Я клинический идиот, — погладил Мира по плечу я и мягко, так, как всегда делал он, вынудил его поднять голову и посмотреть мне в лицо: — Но ты же простишь меня за это, любимый? — Думаешь, стоит? — перестал прятать улыбку Мир.       Я немедленно его за это поцеловал: — Думаю да. Но, если хочешь, я могу начать очередной марафон по твоему покорению. — Спасибо, но нет. Еще одного подобного забега я просто не переживу. — А секс-марафон ты переживешь? — заерзал я, возвращая Мира спиной на лобовое стекло.       Поцеловал один раз. Второй. Третий. Ткнулся носом ему в шею, задел губами бинт и подостыл. Немного. Совсем чуть. Я понимал, что Миру сильно досталось, но… Я умирал от желания исправить это единственным доступным мне способом — заласкав его до изнеможения. — Сейчас — нет, через пару недель — возможно, а вот через месяц — совершенно точно, — ответил он, запуская руку в мои волосы. — Тогда что нам остается? — расстроился я, поглаживая его по боку и бедру.       Наткнулся ладонью на стояк и полыхнул желанием так, что чуть не кончил. Мир любит меня и хочет не меньше, чем я его! Какой месяц?! Да я с ума сойду за те две недели, после которых будет это его неуверенное «возможно»! И Мира до белого каления доведу до кучи. — Ужины при свечах? Платонические объятия? Разговоры по душам? — без особого энтузиазма предложил он. — У меня есть идея получше, — коротко поцеловал его я и сполз по капоту ниже, склоняясь над проступающим даже через плед стояком, вовремя вспоминая то, что каждый раз превращало Мира в улетающий в небо, счастливый до безобразия воздушный шарик. Поднял голову, посмотрел ему в лицо и облизал губы: — А марафон из минетов ты переживешь?       Мир задохнулся, расширил глаза, уставился на меня, как на ненормального, что в общем, было недалеко от истины, и, когда я совсем уже было решился перейти к активным действиям без его разрешения, хрипло выдохнул: — Однозначно.       Я рассмеялся и принялся за дело, раздувая в сердце Мира пожар и раскрашивая его отсветами белоснежную кожу любимого в цвета страсти в такт песне, несущейся из добродушно-насмешливо рычащей под нами зверюги: Are you waiting for the right excuse? Ты ищешь подходящую отговорку? Are you waiting for a sign to choose Ты ждешь какого-то знака? While your waiting it's the time you lose Пока ты ждешь, твоё время истекает. What are you waiting for? Чего ты ждешь? Don't you wanna spread your wings and fly? Разве ты не хочешь расправить крылья и полететь? Don't you wanna really live your life? Разве ты не хочешь жить по-настоящему? Don't you wanna love before you die? Разве ты не хочешь любить, прежде чем умереть? What are you waiting for? Чего ты ждешь? 03-12.05.20, Москва