Солнечный ветер

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       С полуночи зарядил занудный дождь, стучал по карнизу и раздражал монотонностью, от которой буквально сводило зубы. Спать под стук капель выходило у Гонхака не очень, сон был прерывистый и мутный, и вскоре, устав просыпаться и ворочаться, Гонхак поднимается с постели, принимает душ и бреется, хотя в выходной и можно было себе позволить вольность, но привычка быть гладковыбритым приятна самому. Позавтракав до рассвета, Гонхак возвращается в постель, открывает книгу и погружается в чтение, не веря уже, что его вчерашняя задумка прогуляться с утра, осуществится. Из приоткрытой створки окна в комнату воровато пробирается сквозняк, играя со шторами и тюлем.        Чтение умиротворяет и успокаивает не хуже, чем йога. Просто книги нужно выбирать правильные, медитативная лирика Басё или Ли Бо всегда подходит к этому настроению. Небо под слоем тяжёлых серых туч, ни единого проблеска начинающегося рассвета, вместо солнца небольшая лампа в светлом абажуре, с тёплым, не раздражающим светом, даже плечо от неё немного нагревается. Отопление на минимуме, но Гонхаку комфортно, ему хватает, но будь здесь Хванун, тот бы шмыгал носом и просил бы включить обогреватель, даже закутавшись с головой в одеяло.        От мысли о Хвануне, в груди что-то шевелится, то ли тяжесть, то ли сожаление, но не холодное — тёплое. Как бы странно это ни было, несмотря на промозглую сырость за окном и бессонную ночь. Видимо, дождь снова вгоняет его в меланхолию. Гонхак не замечает, когда дождь сменяется густым туманом, таким плотным, что не видно соседних домов, будто утонувших в молочной пене, чуть подсвеченной изнутри.        Редкие капли ещё отдаются металлическим отзвуком где-то за окном, но и их почти не слышно — всё будто поглотило белое облако тумана. Гонхак переворачивает очередную страницу и поднимает взгляд на скрипнувшую дверь в комнату.        — Ох, ну и мерзота на улице, — потемневшие розовые пряди Хвануна отливают бордовым в тёплом свете лампы. — Поставишь чайник? А чего у тебя тут так холодно? Решил замёрзнуть?        Гонхак моргает, и видение сходит на нет: дверь закрыта, и никакого Хвануна на пороге, никакого речитатива эмоций похожего на ритм весеннего пробуждения. Может он просто задремал?.. Всё же проснулся в такую рань, могло случиться и такое. Он смотрит на книгу и совершенно не узнаёт строк на странице, потом озадаченно смотрит на дверь и тяжело вздыхает.        Когда Хванун в последний раз вот так вваливался в квартиру, щебеча что-то на своём полуразборчивом? Когда Гонхак отвечал ему чем-то большим формального угукания? Голова полнится сумбурными мыслями, смешанными из поиска виноватых во всём обстоятельств вперемешку с зачатками смирения: путь будет как будет.        «Я задержусь сегодня — у нас проект горит».        И внутри Гонхака на какую-то долю секунды промелькивает непривычное до этого безразличие.        «Хорошо».        Наверное, когда замечаешь такой момент, то всё не так безнадёжно, пока не грозится окончательным обвалом в пропасть и концом всему, потому что ты ещё не позволил поглотить себя этой пустоте. Когда есть ещё желание бороться потому что «люблю тебя» всё ещё ценнее.        Но Гонхак не знает, как выразить это настолько же полно, насколько сильно это распирает его изнутри. Хванун, как солнечный зайчик, будто играется, прыгая по стенам, он любит ещё, наверное. Но ему не хватает солнца, которое он когда-то нашёл в Гонхаке. Или, может быть, просто перепутал его с собственным отражением во влюблённых глазах напротив.        Хванун, как летний ветер, он тёплый, ласковый и струящийся сквозь пальцы. Полёт его фантазии, вечный поиск вдохновения, требующий метаморфоз во всём, каждый раз воплощает на полотнах что-то невероятное, от чего Гонхак неизменно теряется: «Это родилось от твоих рук?». Хванун только заливается смехом и счастливый обнимает Гонхака, потому что слова тут уже, наверное, лишние.        Но не сейчас.        Да, наверное, они бы пригодились, но почему-то не получается. Хванун по-прежнему ищет: он меняет краски своей жизни в цветных волосах, пальто и шнурках, вставляемых в любимые кроссовки, но не в Гонхаке. На наболевший вопрос «А во мне тебе ничего не хочется перекрасить?» Хванун когда-то ответил с тёплым прищуром, слегка проворачиваясь в крепких объятьях: «Ты — единственное стабильное, что у меня есть. Не хочу тебя перекрашивать».        И Гонхак искренне поверил в то, что летний ветер обязательно будет согревать его, каждый раз после своих скитаний возвращаясь домой.        Но. «Я задержусь сегодня — у нас проект горит».        Кажется, это начинает превращаться в стабильность. И смиренное «Хорошо» в ответ, приправленное поначалу беспокойством, постепенно утрачивает свой смысл. Не хорошо. Не так, как должно быть. Не так, как хочется. Ему не хватает Хвануна. Отчётливо, до ломоты в суставах. Ещё и сырость с туманом окончательно что-то сломали внутри. За окном из цветов только оттенки серого.        Вот такая она стабильность? Такой же он в глазах Хвануна? Серый и неинтересный? Гонхак ещё силится понять, о чём вообще книга, весь сюжет и перепетии будто вымылись из сознания серым дождём, а туман заменил остатки. Гонхак с неприязнью отбрасывает книгу на покрывало и долго смотрит на свои руки. Кольца на большом и среднем. Обычные, разве что то, которое на среднем, с тонкой резьбой, едва заметной.        Оказываясь в его руках, Хванун постоянно крутит их на пальцах Гонхака, задумчиво или растерянно, когда живо делится эмоциями, которые через верх, он смотрит в глаза, словно напитывается безмолвными ответами Гонхака. А если они смотрят кино или просто лежат в тишине, то Хванун проворачивает кольцо на чужом пальце и замолкает, будто птица, на чью клетку набросили покрывало.        Гонхак так много думает о том, с чем бы он мог сравнить Хвануна, но так ни разу ещё не попробовал ему об этом рассказать. За окном снова затягивает свою унылую песню дождь, прилично портя настроение. Он не сразу понимает, что Хванун, которого он видит сейчас — не плод его воображения. И впрямь стоит у притолоки, смотрит. Непривычный, молчаливый, в чём-то даже суровый.        Хванун смотрит на него долгим взглядом и не моргает. Будто хочет что-то сказать и не решается. Неопределённость и непонимание напрягает. Глухое раздражение, которое копится внутри прорывается, Гонхак не выдерживает, когда смотрит на облококтившегося на дверной косяк Хвануна и устало интересуется:       — Будем разыгрывать драму?       Хванун сосредоточенно рассматривает его, звук мерно капающих капель, стекающих с карниза заставляет Гонхака нервно усмехнуться. В приоткрытое окно воровато забирается сквозняк, и Хванун зябко передёргивает плечами, но молчит. Просто смотрит. И Гонхак сдаётся, приглашающе кивая на свободное место рядом.       — Хватит стену подпирать, не свалится без тебя, — он почти читает в глазах Хвануна «может, мне и вовсе уйти?», но вовремя откидывает одеяло и выжидающе смотрит в ответ — Иди ко мне.       Хванун мнётся ещё несколько секунд, а потом ныряет под одеяло одним слитным движением, как дельфин в воду, ложится, правда, на расстоянии и едва ли не на голову тянет одеяло, а головой под подушку норовит закопаться. Словно Гонхак не заметил его иссиня-чёрных волос, которые Хванун на себе презирал, а вот на Гонхаке обожал.        Гонхак притягивает его к себе, заключая в неуклюжие и довольно неловкие объятия, вдыхая едва уловимый цветочный запах в волосах, поглаживая спину Хвануна, пока тот холодным носом утыкается ему в шею и жадно дышит. Дышит, но молчит. Тишина немного неловкая, как и объятия. Но что-то меняется в их тишине.       Губы Хвануна со сладким карамельным привкусом — наверняка ел любимые яблоки в карамели в магазинчике напротив. Значит, смотрел на окна, сомневался. От этой мысли скребётся где-то за грудиной, но поцелуй отвлекает, хоть и длится недолго.       Хванун улыбается в поцелуй. И на сердце отлегает.        Словно чудо из сказки из-за туч пасмурного с ночи неба проглядывает солнце, нервозно потягиваясь в попытке оттолкнуть тучи и прибить туман к земле своим теплом. Мягкими масляными красками сквозь туман пробиваются солнечные лучи. Сквозь тюль кружевными тенями ложится солнце, словно тёплое море волной накатывает на берег, оставляя искры влаги. И цвет у брызг он нежный, голубой, преломляется, играет солнечными лучами, тонет на дне глаз Хвануна.       — Тебе очень идёт, — хриплый шёпот прогоняет мурашки по спине Хвануна, и тот лишь плотнее прижимается к Гонхаку. — Я думал, ты не придёшь.       И, наверное, впервые Хвануну не хочется спорить или пререкаться, а просто лежать и слушать родной голос, никак не отвечая, и наслаждаться ощущением крепких рук. Да, у них не всё в последнее время складывалось, как в романтических книжках. И, конечно, можно было бы переложить вину за это на работу и горящие сроки, но Хванун и без подсказок понимал, что это всего лишь отмазки, потому Гонхак дал ему время, хотя втайне боялся, что это конец.        — Знаешь, ты часто снишься мне с чёрными волосами, — Гонхак аккуратно пропускает сквозь пальцы прядки, ещё чуть влажные с улицы. — Но в таких снах я никогда не могу подойти к тебе — ты каждый раз убегаешь и прячешься от меня. И кажется, эти сны начинают воплощаться. Поговори со мной.       Томящая тишина давит на нервы, и теперь её даже не перебивает осточертевшая дождливая дробь за окном. По вычерненным прядкам Хвануна перебегают робкие солнечные блики, когда тот наконец поднимает лицо к Гонхаку, прямо глядя в глаза и не отводя взгляда, словно задумал игру в гляделки.       — Я не хочу никуда убегать, — Хванун щурится и чуть кривит губы в неловкой улыбке. — Потому что сомневаюсь, что ты будешь догонять меня.       Наверное, в такие моменты людям открывается непостижимая тайна испокон веков тревожащая умы, зачем их предки придумали речь. Гонхак прикрывает глаза и не может сдержать тяжёлый вздох — почему они всё время усложняют? Гонхак берёт небольшую по сравнению с его ладонь Хвануна в свою и легко сжимает.       — Я всегда буду тебя догонять, разве ты ещё не понял это? — его губы касаются чужого лба. — Ты, как ветер для меня, понимаешь? И рядом тебя не удержишь, и дышать без тебя невозможно.       Властно расталкивая в стороны тучи, солнце и лёгкий ветер всё смелее разгоняют туман, стылая морось уходит на восток. Солнце бликами слепит глаза Хвануна, в которых тают искристые всполохи, у Гонхака ощущение, что Хвануну больно или тяжело смотреть на него, потому что на кончиках ресниц трепещут слёзы, но Хванун неотрывно смотрит, лишь молча смаргивает досадливую пелену с глаз и улыбается.       — Я боюсь, — продолжает Гонхак и треплет снова тёмные пряди, тень от руки ложится ровно на сощуренные глаза Хвануна. — Боюсь, что когда-нибудь ты улетишь от меня, потому что ветру нужна свобода, а не серые своды скал, которые пытаются его сдержать.       — Глупый, — Хванун всё же сдаётся и утыкается в грудь разговорившегося Гонхака. Гонхак гладит его по голове, ощущая чужое дыхание даже сквозь одежду, а сердце медленно разгоняется в груди от простых слов. — Даже ветру нужно отдыхать. А кто сможет вынести его нрав, как не горы? Для какой стихии безумство ветра не станет погибелью? Огонь или погаснет или погубит в бушующем пожаре всё вокруг, а вода взметнётся штормом, не знающим пощады. И только горы удержат ветер, позволят ему петь в своих ущельях и крошить камни, но не сдвинутся с места и останутся горами, на которых будет отдыхать ветер.       Дыхание перехватывает, но Хванун и не думает останавливаться. Умеет он подбирать слова, как и краски. Мастерски. Так, что пронзает до глубины души, а стайки мурашек ползают ещё долгое время, словно нашли себе новый приют и выходят на прогулку табунами, поднимая волоски. Хванун тянется за поцелуем, а потом в губы едва слышно шепчет:       — Мне нужны мои горы. Мне нужен ты, Гонхак.