Любовь это компромисс

Маршал Жермон Ариго мрачно смотрел в горящий камин. Глаза следили за переливами света и тени, а мысли тем временем витали в месте, что жарче любого камина во сто крат. Причиной тому стал серьёзный семейный разлад. Десятый день граф и графиня Ариго избегали общения друг с другом и даже старались не встречаться за одним столом, отчего хозяину дома накрывали в кабинете. Жермон находился в затруднительном положении и не мог понять, как ему лучше поступить. Покинуть дом значило бы сжечь тот хрупкий мостик, что ещё оставался между ним и Ирэной. Но после содеянного он всё не решался подойти к ней. Памятуя о душевном нездоровье её старшей сестры и сомнительном состоянии рассудка Джастина Придда, граф имел все основания опасаться, что Ирэна, его нежный северный цветочек, может не вынести разговора о случившемся. К тому же Ирэна подарила ему третьего по счёту ребёнка не больше месяца назад. Две предыдущие беременности научили Жермона быть осторожным: женщины после рождения детей очень ранимы! — в сто раз ранимее, чем обычно. И вот дёрнул же его Леворукий за ногу именно сейчас попасться! А виной всему понятно кто… Решившись наконец действовать, маршал покинул кабинет и, пройдя через холл, символически деливший дом на мужскую и женскую половины, оказался возле дверей детской. Дважды его настойчивый стук оставался без ответа. Однако Жермон давно уже был не из тех визитёров, кого можно смутить и уж подавно остановить молчанием. — Ирэна, дорогая, нам нужно поговорить! — тихо, но настойчиво позвал он. Ответа не последовало и он заглянул внутрь. Взгляд сразу же упал на малыша Гийома. Тот мирно сосал грудь матери. Счастливчик! Вот уж кому ещё долго не придется ни в чем перед ней оправдываться!.. — Вы соблаговолите уделить мне несколько минут? Ирэна Ариго, урожденная Придд, подняла на него серые глаза, всегда завораживавшие его. Жермон робко улыбнулся, не обнаружив в них прежнего льда, но напрасно. Супруга строго приложила точёный пальчик к губам и взглядом указала ему на ребенка. Жермон понимающе кивнул и, умостившись в кресле напротив супруги, замер с неестественно прямой спиной. Следовало начать разговор, но отважный маршал никогда не был силен в дипломатии и не умел ходить вокруг да около. Пришлось как всегда говорить первое, что пришло на ум. А что может прийти на ум, когда видишь перед собою грудь любимой женщины? — Почему бы не воспользоваться услугами кормилицы? — поинтересовался он деликатным шёпотом. Ирэна, выдержав паузу и вопросительно заломив бровь, ответила с подчёркнутой холодностью: — Вы об этом пришли поговорить? В самом деле? — Нет. Но всё же — зачем делать это, когда в графстве пруд пруди пышногрудых крестьянок… Жермон осёкся на полуслове, пронзенный ледяным взглядом жены. Он и сам уже понял, что загнал себя в ловушку. Но слово не воробей, и ловить его было поздно. — Так много пышногрудых крестьянок, что граф Ариго не нашел ничего лучше, чем… — Не при ребёнке, прошу! — умоляюще прошипел Жермон. — И не при мне! Как вы смели… — Ирэна удобнее переложила малыша и лишь после этого манёвра гордо вскинула подбородок. Она прекрасно помнила про няньку и служанок, которые жадно ловили сейчас каждое слово графской четы. И тем не менее прерываться в своих упрёках Ирэна и не думала. Годы жизни с таким мужем, как Жермон, давали о себе знать — он заразил её горячностью чувств. И ей нравилась её новая «болезнь». Джастин был прав, утверждая, что не взвешивать каждое слово на весах разума, будто ты гоган в лавке — это очень приятно. Пусть и невежливо. — Как вы посмели, Жермон, — Ирэну было не остановить, — …в нашем семейном гнезде, в доме, в котором растут ваши сыновья и дочь, позволить себе такое… ТАКОЕ. Не найдя достаточно сдержанных слов, Ирэна округлила глаза, демонстрируя мужу степень своего недоумения и гнева. Муж, как водилось между ними, был не слишком тронут её пантомимой. По крайней мере, разглядеть настоящее раскаяние на его лице — всё же привлекательном для неё лице! — ей не удалось, если только Жермон не спрятал его за подкрученными усами. Муж смотрел на неё глазами кота, который стащил на кухне курицу и попался с поличным. Не более. — Он мой старинный друг, — немного помолчав, снизошёл до объяснений Жермон. — И боевой товарищ. Ирэна мысленно возвела очи горе. О, мужчины. Своей дружбой они готовы объяснить всё на свете — попойки, убийства, купание в ледяной реке ночью, карточные проигрыши. Во всём всегда повинны друзья. — Элиза, унеси ребенка. И оставьте нас наедине. Бережно, чуть дыша, графиня отдала маленького Гийома няньке, и та на цыпочках покинула комнаты. За ней гуськом потянулись остальные. В опустевшей комнате повисла гнетущая тишина. Ирэна накинула на округлые плечи шаль и подошла к окну. Жермон выжидательно смотрел на её гордую прямую спину и тоже молчал. На его счастье, он больше не пытался завязать разговор. Они оба знали, какая сторона принимает решение о перемирии, и Жермону только и оставалось, что терпеливо ждать приговора. Продолжат ли они играть в молчание? Или наконец объяснятся?.. Вынести вердикт было нелегко. Ирэна любила мужа, скучала по его нежному вниманию. Но этот человек! Этот барон Райнштайнер. Он встал между ними ледяной стеной. И Жермону было бы неплохо уразуметь наконец-то, что она недовольна этим. «Старинный друг и боевой товарищ» с этим его холодным взглядом, слишком прямыми шутками… Он навязчив! Ирэна никогда не любила Райнштайнера, и подозревала, что и он платит ей взаимностью. Десять дней назад со всей очевидностью стало ясно, почему. — Граф… — Ирэна обернулась, поймала на себе полный надежды взгляд мужа и осеклась. Нет, она не вправе диктовать ему свои вкусы в дружбе и любви. На заре их брака Жермон явил столь возвышенное великодушие, что забыть об этом — значило бы предать самое себя. Любой другой на его месте, узнав, что жена бережно хранит в укромном сундучке мужскую одежду, не принадлежащую ему… Даже представить невозможно, каковы были бы последствия! Но Жермон — особенный человек. Настолько терпеливый, великодушный, любящий, что Ирэна не побоялась облегчить перед ним душу и призналась, что брат Джастин был её первым мужчиной, и именно из-за этой привязанности не сложился её брак с Августом Гирке. Личные вещи Джастина — то немногое, что удалось сохранить в изломной неразберихе, — она сохранила в память о странном, болезненном, но очень нежном чувстве и намеревалась хранить их до самой своей смерти. Ирэна не услышала от мужа ни слова осуждения по этому поводу, и Жермон был вправе ждать от неё ответной любезности. Только любовь, терпение и стремление понять будут между ними. Мэратон. — Я не осуждаю вас, мой дорогой… — Ирэна подошла к всё так же сидевшему в кресле мужу и нежно погладила его по волосам. Жермон тотчас обнял её за талию и прижался к изгибу щекой. — Вы долго были лишены моего супружеского внимания из-за беременности, а я ведь знаю, как нелегко вам это дается… И даже то, что вы… С мужчиной… Это лучше. Вряд ли мне захотелось бы увидеть вас с дамой сильнее, чем в объятиях близкого друга семьи… Ирэна сглотнула комок, мешавший говорить, и продолжила. — Единственное, что меня действительно печалит, и очень сильно, что вы не нашли возможности посвятить меня во все нюансы вашей дружбы с господином Райнштайнером. Она всегда была мне немного непонятна, ведь вы такие разные… Но теперь… Когда я увидела его в женском платье, и как вы его… гм… и он вас… У меня открылись глаза. Возможно, барон просто немного ревнует ко мне, вашей законной и любимой супруге… — О, я бы так не сказал, — мягко запротестовал Жермон. Он уже понял, что прощение близко, и в карих глазах без труда усматривалось торжество мужчины, который снова обыграл слабую женщину. — Ойген был первым, кто поздравил меня с обретением вашей любви, дорогая. Он искренне восхищается вами, клянусь. Ирэна украдкой поморщилась. — Очень мило с его стороны. Я польщена. И всё же… — графиня погладила мужа по волосам. Наивный Жермон, кажется, Райнштайнер может внушить ему что угодно... Но с этим нужно бороться, хватит равнодушно взирать, как мыслями мужа управляет посторонний. Если кто-то и имеет право на такое, то она, законная жена и мать его детей! — Да, дорогая? О, понимаю! Никаких непристойностей ты больше не увидишь, никогда. — А вот это очень досадно, дорогой. — Но… — Жермон поднял на супругу глаза. Он искренне не мог понять, о чем она досадует. — Ты же не хочешь сказать… — Я хочу сказать, граф, что как ваша супруга и друг, я хотела бы самое меньшее знать, чем вы занимаете свой досуг. А вообще-то… — Ирэна мило улыбнулась, сама себе напоминая в этот миг Джастина. О, братик умел улыбаться с невинностью агнца. А под белой шкуркой прятался матёрый волк, или, вернее, спрут, — …вообще-то я бы хотела разделять с вами ваш досуг. И господин Райнштайнер, будучи тоже вашим другом, едва ли будет возражать против моего общества. Конечно, если он относится ко мне так тепло и искренне, как заверяет. Жермон не нашелся с ответом и поспешил скрепить долгожданное перемирие поцелуем. Ощущение, что цепкие щупальца сомкнулись на его шее и ещё на чём-то пониже, было вполне приятным, и он не придал ему значения…