И время остановилось

Die Ewigkeit ein Augenblick. Reich mir die Hand, Hol mich ins Leben zurück. Komm und heil mich, Komm und frei mich, Dann tut es nicht so weh. Вечность — мгновение. Протяни мне руку, Верни меня обратно в жизнь. Приди и исцели меня, Приди и освободи меня, Тогда не будет так больно. Eisbrecher, «Herzdieb» Your heart is a diamond: A bleeding treasure, Crushed together By grief and violence, Tons of pain, big pressure. Your heart is a diamond: So hard and cold, So uncut and so silent In a breathing vault. Твое сердце — алмаз: Кровоточащее сокровище, Разбитое горем и жестокостью, Тоннами боли, большим давлением. Твое сердце — алмаз: Такое жесткое и холодное, Неограненное и безмолвное В живом хранилище. Lindemann, «That's My Heart»

      Открывшиеся двери Старскрим проигнорировал — только опустил голову, пряча фейсплейт в перекрещенных манипуляторах. В их так-и-не-названном так-и-не-городе был только один трансформер, способный обойти защиту, стоящую на дверях в его кварту — потому что сам же ее и устанавливал. Впрочем, даже явись сейчас по его Искру наемный убийца, Старскрим все равно не шевельнулся бы.       Шаги. Тихие и легкие — не видя и не зная, можно даже решить, что так ходит двухколесный. Не к нему, не в тот угол, куда он забился, вывернув крылья под почти опасным для них углом — его гость направился к одному из шкафов. Открывающееся отделение — Старскрим знал, какое именно. То, где хранился ремонтный набор. Он скрипнул дентопластинами и сильнее сжал пальцы — когти впились в плечевые сегменты манипуляторов чуть глубже и, очевидно, повредили на левом еще одну магистраль: энергон начал капать активнее.       Гость подошел к нему — так же тихо и не произнося ни слова. Опустился рядом на пол и коснулся пальцев.       — Запрос: деактивировать когти.       — Ты когда-нибудь усвоишь такое понятие, как личное пространство? И что невежливо вламываться в чужую кварту, когда тебя не звали? — огрызнулся Старскрим и не шевельнулся.       — Потребность в ремонте: высокая. Запрос: актуален.       — Запрос: отвали.       Саундвейв не ответил. Вместо этого просто обхватил его манипулятор в запястном шарнире и отвел в сторону силой. В другое время это могло и не получиться так просто. В другое время — но сейчас Старскрим слишком устал, чтобы полноценно сопротивляться.       Он равнодушно втянул когти — только на одном манипуляторе, том, который Саундвейв отодвинул. Видел краем оптики луч сканера, которым Саундвейв обвел повреждения, определяя, насколько они серьезные, слышал, как тот открывал ремонтный набор. Вздрогнул, когда почувствовал, как прорезанных краев металла осторожно, почти с заботой касаются пальцы, распределяя внутри прохладный регенерирующий состав. Поморщился, когда поверх легла защитная пленка, а ладонь с силой провела по ней — чтобы приклеилась как следует.       Саундвейв обошел его и так же молча повторил все со вторым манипулятором. И потянул на себя, наверх — Старскрим не сопротивлялся. Встал и позволил довести себя до платформы и усадить на нее.       Действия Саундвейва были отточенными. Отработанными до малейшего движения. Он делал это не в первый раз — а Старскрим не в первый раз задался вопросом, когда же ему надоест.       Когда надоест приходить и приводить его в порядок. Когда надоест смотреть, во что он превращается с каждым днем все больше и больше, во что деградирует, когда надоест иметь дело с потерявшим всякую волю к жизни ничтожеством, способным только сидеть, равнодушно заливая пол собственным энергоном. Саундвейв, впрочем, видел и хуже — и не раз и не два успокаивал Старскрима, когда он начинал трястись и сдавленно скулить. Не то чтобы очень громко, но звук все равно наверняка был омерзительным.       Кричал во всю мощность вокодера он только один раз. В тот самый день, когда… когда. Едва оставшись один, заорал так, что разнес импульсом половину собственного кабинета — потому что все чувства, до этого вытесненные куда-то на периферию, словно замороженные, вдруг разом прояснились, ударили по нему, его разуму, его Искре. Такое бывает, если резко включить сенсорную чувствительность при серьезном ранении. Такое бывает, когда наконец в полной мере осознаешь случившееся.       Лучше бы не осознавать.       …Крылья, слишком долго пробывшие в неестественном положении, так в нем и остались, нелепо и слишком сильно вздернутые; они болели и мелко подрагивали. Саундвейв потянулся к их основанию обоими манипуляторами — так, что походило на объятия, которыми это не было. Коснулся шарниров и пустил по заряду — и крылья, дернувшись еще раз, расслабленно опустились, а Саундвейв отступил на шаг.       — Вопрос: дата последнего визита в медблок?       Голос — как и обычно, никакой. Ни осуждения, ни участия, ни чего-то еще — совершенно ничего. Старскрим не знал, что тот чувствует и думает обо всем этом, хотя по крайней мере насчет чувств был вполне уверен. Максимум беспокойство — как и за любого другого десептикона и, возможно, как за того, кто ими руководит. А Старскрим терпеть не мог, когда его с кем-то уравнивали. Уж лучше пусть ненавидят, чем относятся… просто как ко всем.       — Не помню. Видеть Аутбёрста и его довольный жизнью фейсплейт не могу.       — Поведение: нерациональное. Статус: необходима медицинская помощь.       — Никак он мне не поможет. Проблема в Искре, Аутбёрст с этим работать не умеет.       — Предложение: диагностика. Навыки Аутбёрста: достаточные.       — Да ну? И что он мне по итогам этой диагностики скажет? Что Искра серьезно повреждена, повреждения, скорее всего, необратимые, но специалист мог бы их немного сгладить? Что такого специалиста у нас нет? — Саундвейв молчал. Старскрим дернул крыльями и беспомощно выпустил из вентсистемы нагревшийся воздух. — Специалиста нет, Искра повреждена, а я слабовольное ничтожество. И без него знаю. Тоже мне новость.       Да и какой в этом всем смысл. Старскрим сам не знал, зачем он продолжал функционировать, продолжал что-то делать, решать чужие проблемы, стараясь не замечать своих, когда больше всего он хотел, чтобы это все — вообще все — просто закончилось. Наверное, работа помогала отвлечься. Наверное, выстраивая с нуля чужие жизни, он забывал, как разрушил до основания свою. Наверное, контролируя жизни, ценности в которых Старскрим видел не больше, чем в иконках-символах на стратегической карте, чем в глифах в документах, он хотя бы ненадолго забывал о той единственной, которую действительно хотел — и не смог — сохранить.       — Все могло быть совсем иначе, — сказал он и запоздало понял, что вслух. Хотя какая разница — вслух, в мыслях, как будто забыл, кто находится рядом. — Она могла быть жива. Могла бы жить и дождаться наконец своего проклятого мира.       — Совет: перестать винить себя.       Ему бы это проигнорировать. Оставить без ответа непрошенный и бесполезный совет, уйти в чистку, без слов прося убраться отсюда, смыть с корпуса энергон, а потом просто лечь и заставить себя отключиться — но вместо этого Старскрим начал говорить. Едва узнавая собственный срывающийся голос.       — Я мог это предотвратить. Я мог ее спасти. Если бы я прилетел чуть раньше, если бы я напал на Гальватрона, тот отвлекся бы, а я смог бы выиграть Скайфайер время, чтобы она улетела оттуда с этим шлаковым мечом, отдала его Прайму, и все было бы по-другому.       — Старскрим: погиб бы сам.       — И что из этого? Может быть, так было бы лучше. По крайней мере, мне сейчас не было бы так паршиво.       Саундвейв покачал головой.       — Эгоист.       — Да, эгоист! — взорвался Старскрим. — И не собираюсь чувствовать себя виноватым еще и за это! Раз всем на меня плевать — пусть хотя бы мне не будет!       Это получилось громко. Обычно Саундвейв, стоило кому-то повысить голос, слегка отстранялся — возможно, не вполне осознанно стараясь отдалиться от источника громких звуков. Сейчас он стоял на месте — и молчал.       — Зачем ты пришел? Какая тебе разница, что со мной, пока я способен работать? Я справляюсь со своими обязанностями, нормально справляюсь, а то, что я делаю с собой за дверями своей кварты, тебя не касается! Никого не касается, кроме меня.       «Потому что и дела до меня нет никому».       Эту мысль Саундвейв услышал. Старскрим точно знал, что услышал — потому что он снова «слишком громко думал». Стоило бы избавиться от этой привычки. Стоило, но контролировать мысли как прежде больше не получалось.       — Предположение: ошибочное.       Услышал. Кто бы сомневался.       — Хватит, а. Кому ты пытаешься врать? Тебе есть дело до десептиконов — так вот с ними все в порядке, насколько это вообще возможно сейчас, так что оставь меня в покое и уходи.       — Старскрим: тоже десептикон.       — Который говорит тебе убираться! — рявкнул он, снова сорвавшись. Старскрим не хотел быть «тоже десептиконом». Он вообще никем не хотел быть.       Он опять начал трястись. Корпус мелко задрожал, и Старскрим вцепился в край платформы, пытаясь совладать со снова накатившим осознанием. Скайфайер мертва. Тандеркрекеру и Скайварпу все это время не было до него дела. Они не выиграли войну и застряли на этой проклятой планете. Он лидер кучки сломанных войной террористов, и никому из них нет до него дела. Впереди его ждет бесконечная трансформерская жизнь — в одиночестве. Он стравил воздух и сжал платформу сильнее, отчаянно пытаясь ухватиться за что-то, отвлечься на что-то, лишь бы не думать об этом — когда мысли вдруг начали туманиться и затихать.       Старскрим дернулся и быстро — хоть и с трудом — поставил блок.       — Не смей. Лезть. Ко мне. В голову.       Ощущение чужого присутствия исчезло, но блок убирать Старскрим все равно не стал. Саундвейв немного отстранился. Он выглядел виноватым — и Старскрим в очередной раз задался вопросом, как он вообще понимает это, когда речь идет о… Саундвейве. Видимо, сказывались тысячелетия знакомства и совместной работы.       — Старскрим: боится.       — Тебя? Не обольщайся.       — Не Саундвейва. Телепатии.       Старскрима передернуло. Процессор тут же, без всякой сторонней помощи подкинул воспоминания — о том, что случалось с некоторыми автоботами во время или после допросов Саундвейва. Крики, рыдания, истерики, попытки разломать собственный шлем, пустая оптика. Он не делал этого специально — в основном не делал. Просто… просто таковы были побочные эффекты слишком долгого применения телепатии против воли или использования ее как орудия пытки, а ради необходимой десептиконам информации Саундвейв был готов на все. И в этом Старскрим его полностью поддерживал.       Только, испытав однажды несоизмеримо меньший эффект на себе, не мог не бояться.       — Старскрим.       Он поднял взгляд. Сам не зная, что ожидает услышать вслед за этим — но точно не то, что услышал. Саундвейв заговорил — медленно, с паузами, словно для каждого слова приходилось прикладывать физическое усилие, и на удивление, почти пугающе нормально:       — Пожалуйста, прости меня. Я не хотел тебе навредить. Не хотел делать тебе так больно.       — Но сделал, — ввернул Старскрим, воспользовавшись слишком долгой паузой. — Сделал и хорошо об этом знаешь.       — Я не хотел, — повторил Саундвейв. — Просто не знал, как еще переубедить тебя.       — Гальватрон был лишним. До меня дошло раньше.       — Был. Я не справился со своими эмоциями.       — Значит, все-таки хотел, — заметил Старскрим, пожав плечами.       Повисшее вслед за этим молчание угнетало. Но как его прервать, Старскрим не знал. Сказать, что простил, и все, забыли? Но это будет ложью, а ложь Саундвейв сейчас точно почувствует. Старскрим вообще не забывал обиды — даже самые незначительные. И об этом Саундвейв тоже знал. Саундвейв знал о Старскриме слишком много — гораздо больше, чем хотелось бы.       — Так ты все-таки можешь говорить нормально, — сказал он, когда тишина стала совсем невыносимой, а мысли снова начали одолевать разум.       — Могу. Так сложнее.       Старскрим задался вопросом, что должно произойти в процессоре, чтобы мысленная речь была совершенно нормальной, а настоящая… такой, какой она была. Он ведь застал время, когда Саундвейв говорил как все остальные. Застал — только едва мог вспомнить.       — Это из-за допросов, — неожиданно сказал Саундвейв, и Старскрим подскочил на месте. Потом поднял голову и непонимающе уставился:       — Что?       — Речь. Я начал так говорить на допросах. Думать тоже. Пытался отстраниться. Их было слишком много.       — Кого много? Допрашиваемых?       — Эмоций. Мыслей. Чужих. Я… — снова долгая пауза. На этот раз Старскрим не стал в нее влезать. — Я спрятал одного себя, того, который говорит сейчас, и поставил на его место другого. Того, который говорит обычно. А потом тот первый я отвык говорить.       Речь была вроде бы вполне правильной, но доходила до Старскрима почему-то очень долго. Он запутался было во всех этих «я», а когда наконец разобрался — вздрогнул.       — Ты… — Старскрим попытался уложить это в процессоре и тут же провалил попытку. Потому что такое укладываться там наотрез отказывалось. — Ты хочешь сказать, что устроил себе бипотоковое мышление? Сам? Еще в начале войны?       — Утвердительно.       — И умудрился не тронуться при этом умом?!       — Это помогло не сойти с ума.       — Чтоб тебя!.. Саундвейв! Ты знаешь, что это опасно? Видел когда-нибудь, чем такое заканчивается без лечения?       Он снова говорил слишком громко. Саундвейв вздрогнул — слабо, едва заметно, и слегка опустил голову. Старскрим думал, что вот теперь он действительно отстранится, но ошибся — Саундвейв остался стоять на месте. Как будто на самом деле не хотел отходить.       — Лечение: не требуется. Связь между потоками: достаточная. Личность: одна.       — Ага. А еще ты опять переключился на «говорящего» себя.       Саундвейв только посмотрел на него. Сквозь визор, не открывая оптику — но Старскрим все равно уловил этот взгляд и то, что он означал. Усталость. Этот недолгий нормальный разговор совершенно вымотал его. Старскрим стравил воздух — только сейчас осознав, что системы слишком нагрелись, дернул плечами и снял блок:       — Давай телепатией, раз тебе так проще.       «Со мной все нормально. И будет нормально — пока держу оба потока под контролем и не позволяю им отдаляться друг от друга».       — Ну да. Пока. А если не сможешь… — он запнулся. И вдруг понял. Понял, о чем говорит и думает — и разозлился. — Да почему мне вообще есть до этого дело?!       Смешок. Призрачный, мысленный — фейсплейт Саундвейва оставался неизменным.       «Потому что ты боишься. Боишься, что я, служащий тебе гласом разума, потеряю свой. И ты останешься наедине с проблемами — и своими, и десептиконскими».       — Я и так наедине со своими проблемами. Так было, есть и будет всю мою жизнь. Потому что стоит мне подумать, стоит только понадеяться, что я не один — как эта самая жизнь наглядно демонстрирует мне обратное. Пора бы уже смириться с этим и посмотреть правде в глаза. Хватит притворяться, что тебе есть дело — мне не нужна эта ложь.       «Старскрим».       — Хватит.       Щелчок убранного визора. Старскрим дернулся.       «Старскрим, посмотри на меня».       Он не ответил. И опустил голову ниже.       «Не бойся».       Легко сказать. Хотя Старскрим прекрасно знал — как никто другой, наверное, — что если бы Саундвейв хотел навредить, то зрительный контакт ему бы не понадобился.       И он, помедлив, поднял взгляд.       Он смотрел в оптику напротив, в темно-красные огоньки — и чувствовал, будто падает. Падает в бесконечную, мягкую темноту, но не стремительно, как если бы отключил турбины на высоте, а плавно, словно поддерживаемый чем-то. Поддерживаемый этой самой темнотой, тихо стоящей за крылом и не дающей разбиться.       Но это не было телепатией.       Саундвейв медлил, словно не решался продолжить начатое, что бы он ни задумал — и это было странно. Непривычно и настораживающе.       А потом Старскрим начал чувствовать. Эмоции, ощущавшиеся как его собственные, но не бывшие ими — он был одним из тех немногих, кто хорошо это отличал. Беспокойство, тревога, горечь за кого-то другого, сопереживание, желание помочь, желание быть рядом, желание облегчить боль…       Любовь.       Совершенно не похожая на то, что Старскрим испытывал к Скайфайер — не похожая вообще ни на что из того, что он когда-либо испытывал. Но не узнать чувство было невозможно. Любовь — тихая, спокойная, как будто уже вошедшая в привычку, вот только привычной она не была. Старскрим почувствовал, что Искра словно стягивается в тугой узел.       — Перестань, — с трудом выдавил он.       Все моментально исчезло, но узел в груди никуда не делся. Саундвейв потянулся к нему, пальцы замерли возле шлема на несколько мгновений, и, не получив ни протеста, ни согласия, он… просто снова опустил манипуляторы. Не стал прикасаться. И, очевидно, ждал какой-то реакции.       — Почему? — едва слышный вопрос. Не самый уместный, наверное, но другого в голову не пришло.       «Потому что ты лучше, чем сам о себе думаешь».       Эмоции — теперь уже собственные — снова начали одолевать его. Старскрим сдерживался. Он все еще слишком хорошо помнил, как его разум, измученный, истерзанный болью, страхом и выжигающей остатки здравомыслия ненавистью, расшатанный еще больше слишком грубым вторжением, не справлялся со всем, что на него свалилось, помнил, как плакал, сидя с манипулятором Саундвейва на плече, как плач перешел в рыдания, а манипулятор на плече превратился в объятия, как пытался остановиться и вернуть контроль над собой — и не мог, как чувствовал себя вчерашней протоформой, еще не научившейся управляться с эмоциями, пока Саундвейв гладил его по шлему, пока пытался успокоить — как обычно, молча, тихо, как Саундвейв, моментально справившийся со своей злостью на него, оказался единственным, кто остался рядом, единственным, кто не дал захлебнуться в нахлынувшем и грозившем утащить на дно горе.       Старскрим помнил это слишком хорошо.       И он так не хотел быть один.       Вот только забывать Скайфайер, забывать все, что между ними было, все, что их связывало, он тоже не хотел. Не хотел отказываться от этого — сколько боли прошлое ни причиняло бы. И не хотел, чтобы его оставили снова — едва дав надежду.       — Я убил Мегатрона. Твоего друга. И тебе не все равно, теперь я это знаю.       «Лучше ты, чем я. Другого выхода не было».       — И я хотел это сделать. Я был рад его смерти.       «А я понимаю, почему».       Зато Старскрим не мог его понять. Не мог понять, что им руководило, не мог понять, как Саундвейв — тот Саундвейв, которого он знал все это время, всегда холодный, отстраненный, спокойный, сделавший центром всей своей жизни дело десептиконов, — вообще мог испытывать что-то к нему. Особенно к нему. Не мог понять, не были ли эти чувства ложью, имитацией — и если были, то зачем нужна эта ложь. Старскриму стало некомфортно от чужого присутствия в мыслях — и оно исчезло прежде, чем он снова поставил блок.       Он молчал, смотрел куда-то в стену и пытался разобраться. Пытался принять какое-то решение — ведь это от него требовалось, да? Вот только принимать решения относительно десептиконов было намного проще, чем относительно себя самого.       — Я тебя не люблю. Мне даже нет до тебя дела.       — Саундвейв: в курсе.       — Тогда зачем ты это делаешь? Что тебе от меня нужно?       Быть рядом. Старскрим не услышал это — ни аудиосенсорами, ни в мыслях. Просто почувствовал: Саундвейв просил разрешения быть рядом — и только. Ни близости, ни хотя бы притвориться, что их что-то связывает. Старскрим этого не понимал, не мог понять и не хотел понимать — но почти был готов согласиться.       Почти.       — Ты не Скайфайер.       — Утвердительно.       — И никогда ее мне не заменишь.       — Саундвейв: не пытается.       — И я всегда буду сравнивать тебя с ней.       Молчание.       — Не в твою пользу.       Снова тишина.       — Я все еще люблю ее.       Старскрим не думал, что нечто настолько очевидное, будучи сказанным вслух, может сделать так больно. Но — сделало.       «А я был бы очень в тебе разочарован, если бы ты забыл ее так быстро».       Саундвейва он не понимал. Не понимал, как тот может оставаться спокойным, зная все это, как может не злиться, что всегда будет после кого-то, всегда будет хуже кого-то во взгляде того, кого — вроде как — любил. Но Старскрим принял решение — потому что это давало хоть какую-то надежду, а хуже, чем сейчас, ему стать вряд ли могло. А если и могло — то что из этого?.. Старскриму было все равно — Старскриму было совершенно все равно.       — Я соглашаюсь на это только потому, что больше у меня никого нет, а я боюсь одиночества.       Он смотрел на Саундвейва, подавляя желание вцепиться в него и дернуть на себя, вцепиться и держать — только бы ощутить, что это реально. Подавляя желание… которое Саундвейв почувствовал. И он опустился рядом, обнял — осторожно, неуверенно, и прижал к себе, и манипулятор лег поверх крыльев, совсем как миллионы лет назад, как целую жизнь назад в Аяконе, совсем как…       Если отключить оптику и забыть, где он, то… то все равно ничего не получится. Корпус под пальцами был чужим. Скайфайер была мертва. И это его вина.       «Не твоя».       Интересно, сколько еще раз нужно это услышать, чтобы наконец поверить?       Старскрим все равно выключил оптику. Сосредоточился на ощущениях — на тепле корпуса, на едва ощутимой вибрации, едва слышном гудении систем, на пульсации Искры где-то там, под броней, чуть более быстрой, чуть более сильной, чем в норме. Уткнулся обонятельными датчиками в основание шеи — запах тоже чужой. Незнакомый. И Старскриму стало мерзко из-за того, что он вообще пытается что-то искать — но остановиться не получалось. Ему хотелось обмануть самого себя.       — Это почти смешно. Впервые в жизни действительно чувствую себя предателем.       И время остановилось.