Время выбрать дорогу

Полумрак бара выдыхает в лицо Уильяму сигаретный дым, обещая восхитительную пустоту в голове и лёгкую тошноту. В уши льётся старая, ужасно знакомая мелодия, а в горло — первый стакан терпкого забытья. Бармен приторно-понимающе улыбается подёргивающимся ртом и хочет развести Уильяма на душевный стриптиз, но тот угрюмо молчит. Он пришёл сюда напиться и выблевать из себя остывшую овсянку, в которую смешалась вся прошедшая неделя. Уильям пришёл вытащить из груди дерзкий изумрудно-зелёный, вымыть из головы искренний светло-салатовый, перемешать этот лондонский вечер, как дерьмовый коктейль, и вылить его в унитаз. Он пришёл напиться. А не порезаться взглядом о тусклый световой отблеск, заскорузло-чужой, но такой яркий и близкий посреди бескрайнего стылого бара. Эрик лениво подпёр голову рукой и что-то шкрябал на салфетке авторучкой. Уильям нетвердо, но торопливо побрёл к его столу почти в середине дымного мрака бара — Эрик не любил прятаться в тени углов в любом настроении. Эрик поздоровался первым, безынтересно покосившись на Уилла глазами. — Пр'ет. — Привет. Уилл плюхнулся на стул напротив него. Слингби выглядел как человек, расслабленно отдыхающий от игры в кошки-мышки с жизнью, где он был огромной крысой, запугавшей маленького котёнка. Но Уилл не обманывался: он хорошо знал, зачем люди, которые так выглядят, ходят по тёмным дешёвым барам, где их не встретят знакомые и не увидят их пьяного одиночества. Он и сам приходил сюда за тем же. Близким знакомым Эрика нельзя было назвать: редкие дежурные фразы на работе заменили их дружеское общение так давно, что они стали друг другу почти чужими. То, что называется их общением, плавает кубиком льда в стакане спиртного. — Ты всё ещё оскверняешь виски этим детским напитком, — насмешливо, но беззлобно роняет Эрик, увидев в руке Уилла стакан виски с колой. Это почти «Чем живёшь, как дела?», но он ненавидит эти формальности. — А ты куришь тошнотный табак, — от Эрика сильно несёт сигаретным дымом. Уилл кинул взгляд на исчерканную салфетку: множество бездумных линий и закорючек. — Ты опять здесь. Эрик нервно дёргает бровью, ничего не говорит. Его лоб испещрён морщинами от усталости. — Всё как и прежде? От твёрдого взгляда прямо в глаза стало тяжело. — Если бы что-то изменилось, меня бы, наверно, здесь не было, — бросает Эрик, но затем раздражение сменяется расстроенной усталостью: — Алан даже в лицо мне не смотрит. Уильям и сам видит, что в прошлом близкие напарники разговаривают редко и отрывисто, как из-за невидимого стекла. Однажды Эрик выбрал любовь и перешагнул через негласную границу дружбы, но Алан сделал полшага назад. Со слов Слингби, разговор вышел смазанным, как плохое фото, и переснять этот кадр они не пробовали. Эрик боится, что всякая привязанность, которая когда-либо между ними была, превратилась в лёд, и сломается, если он едва надавит. Уилл не понимает отстранённости Алана и не принимает бездействия Эрика, но в советники не набивается. Они разберутся сами. Эрик сам разберётся. Эрик проводит ладонью по лицу, будто стирая минутную слабость, и перед Уильямом снова сидит слегка невыспавшийся, почти трезвый человек. Он чуть кивает головой на Уильяма и поднимает брови: «ну, твоя очередь». Бармен за стойкой, нашедший жертву своей беседе, громко рассмеялся. Рядом запахло приторными сигаретами. Эрик водит пальцем по грани стакана, в котором блестит ядовито-зеленое зелье, и Уиллу от этой зелени становится дурно. Чернильная путаница на салфетке складывается в искажённые безумием портреты. Он закрывает глаза. Эрик знает, что Уильяму не стыдно ни за предательство Рональда, ни за страсть к Греллю. С Роном Спирсу спокойно, для Рона он всегда на первом месте. Рон неуклюж и ласков. Он часто не ложится спать допоздна, ожидая Уильяма, он привстаёт на носки, чтобы поцеловать Уилла в лоб, он слушает старый джаз, когда выпьет, и хочет обниматься. Он нравится Уильяму. Но Грелль ослепляющей молнией ворвался в его жизнь без единого громового предупреждения, а вдали раздался гул почти забытой грозы ещё из Академии. И каждый раз, когда Грелль легко проводит ладонью по его плечу и низко тянет «Уилли», Уильяма прошибает ток. Рональд нравится Уильяму, но Уильям не хочет врать ему — его солнечная любовь давно иссякла, теперь его небо, его мысли разрезают молнии. Но что будет, если он наденет солнечные очки — порвёт с Рональдом, а Грелль лишь уронит на него капли дождя и откажет? Эрик не принимает метаний Уильяма и не понимает, почему он выбирает не Рональда. Эрик говорил ему, что старая полюбившаяся мелодия лучше, чем едва слышимая, непривычная новинка, но, поняв, что тот продолжает грезить о буре, оставил эти попытки. Хриплые колонки поют о том, что «она покупает лестницу в небеса». Уильяму и Эрику не до небес, всё, что они могут купить, — лишняя бутылка горькой амнезии. Уильям поводит глазами, чтобы облегчить гудение в висках, и цепляется взглядом за бармена. — Меня напрягает этот мужик. Бармен. Он какой-то... не такой. Ему почему-то неприятно на него смотреть: у мужчины слишком яркая мимика, словно у него резиновое лицо, слишком быстрые пластилиновые руки. — Ага. Он питается нашими слезами и выкидывает корку у хлеба, — Эрик пьяно, булькающе смеётся, Уильям совсем не это имел в виду, но разъясняться дальше ему уже не можется. На прощание Эрик привычно отдаёт ему честь двумя пальцами: они расходятся, чтобы, не договариваясь, прийти сюда снова через несколько тошнотворных дней. *** Уильям убеждён, что тело жнеца отлично от человеческого тем, что абсолютно мертво, но сейчас его сердце дрожит как мышь в лапах огромного кота. Грелль и правда как кот: его шаги обманчиво плавны и легки, когда они случайно сталкиваются среди пыли и плёнок в архиве, но он всегда готов к прыжку. Уильям ненавидит чувствовать себя жертвой, он всегда хозяин положения, но по телу бегут мурашки, когда он понимает, что стоит ему попытаться перехватить контроль — и Грелль выпустит хищника. Они стоят очень близко, скрытые высокими стеллажами от всего мира. Каждый уверен, что их встреча здесь и не случайность вовсе: Греллю кажется, что Уильям пришёл сюда не ради работы; Уилл думает, что Грелль нарочито медленно перебирает папки, будто ждёт его. Между ними слишком много искр, чтобы Уильям мог устоять перед пожаром, вспыхнувшим от удара молнии. Уильям кладёт руку Греллю на локоть и, не встретив сопротивления, ведёт ею вниз к ладони, соскальзывает на узкие бёдра и... останавливается. Грелль смотрит на него на него молча, выжидающе: что дальше, Спирс? Пронзительный взгляд Грелля и лёгкая усмешка на губах выглядят как безмолвное согласие, и Спирс теряет последние капли сдержанности. Слишком жарко, слишком красно, слишком... Уильям в едином порыве притягивает к себе пока ещё податливого Грелля и наклоняется к точёному лицу, но Сатклифф реагирует моментально, Спирс успевает лишь на мгновение ощутить его тёплое дыхание на своих губах. Грелль лёгким движением сбрасывает с себя руки Уилла, даже не пытающегося скрыть своё смятение. — Не делай того, о чём потом будешь жалеть, — в его голосе еле слышно неутолённое желание, словно ему стоило огромных усилий отстраниться. Уильям одурачено хмурится, не понимая и не принимая того, что ему бессовестно отказали. Грелль бегает взглядом по его лицу, как будто хочет добавить что-то ещё, что-то твёрдое и резкое, но ничего не говорит. Он выходит из архива, не оборачиваясь, бросая мышку среди огромного мира. Уильям замирает в оцепенении. *** Эрик так хочет говорить с Аланом. Держать его за руку, поглаживать мозолистые пальцы. Хочет рассказать ему о стогах сена и холодных звёздах, хочет сдать себя с потрохами, так, как ни за что не сдастся на войне, но Алан хуже войны. Его «Здравствуй, Эрик» бьёт без промаха, потому что произносит он это официально и бесстрастно — как выстреливает. — Утро доброе, Алан. В кабинете масло для кос закончилось. Поможешь принести? Эрик очень хочет быть с ним. — Да, и правда, кончилось. Принеси, пожалуйста. А Алан — нет. И Эрик согласен бы остаться друзьями, да хоть хорошими знакомыми, Эрик согласен заливать ту грёбаную неудачную «Алан-слушай-ты-ведь-видишь-мы-не-просто-друзья» попытку, если Алан хоть изредка будет ему улыбаться, но чем, господи, залить этот лёд на сердце после каждого неприятного и чужого «Здравствуй»?! Коробка нервно звенящих баночек едва не валится из рук по пути обратно, и Эрик уже жалеет, что вообще обратил на это внимание: меньше всего он желает возвращаться в кабинет. Мимо угрюмой тучей прошагал Уильям. Эрик хотел корыстно использовать его как повод подольше не идти на офисный эшафот, но Уилл даже не поздоровался, настолько быстро он куда-то спешил. Если Эрик сам тянулся к своей гарроте, то Уильям от неё бежал. Он бежал от лёгкого флирта Грелля, от его улыбки: беззаботной с виду, но таящей роковую опасность, от его блестящих жестоким интересом глаз. Грелль не искал встреч с Уильямом намеренно, но словно настигал его. Мысли о нём настигали Уилла, дробили его голову. Грелль проводил кончиками пальцев по его напряжённым плечам, и Уильяма вжимало в пол, настолько тяжёлыми были для него эти прикосновения. Уильям хотел, чтобы это не оказалось шуткой. Хотел, чтобы Грелль действительно готов был принять его в свою сумасшедшую бездну. Но желания редко гарантируют, что воплотятся в реальность, поэтому Уильям бежал от ощущений жаркого дыхания на губах в полумраке архива, от будто случайных касаний рук, от огня внизу живота. Он знал, что не сможет отказаться, если этот грязный секрет повторится, но не хотел чувствовать себя огромным лгуном. — Мистер Спирс! Рональд спешит к нему из другого коридора, чтобы, разумеется, обсудить исключительно рабочий вопрос, ведь других между ними и быть не может, они всего лишь начальник-диспетчер, и Рональд наклоняется ближе, чем нужно, и улыбается не как вежливый бывший стажёр бывшему наставнику: — Уилл, ты свободен вечером? Уилл абсолютно не свободен, он чувствует себя паршивой собакой на верёвке, которую может легко разгрызть и сбежать, но боится, что захочется обратно к хозяину. Если бы Уилл был свободен, то не боялся бы с Роном расстаться. И да, Рональд, конечно, я свободен сегодня. *** —...и, короче, я сказал ей: «Не принимай на свой счёт — не оплатишь». Эрик смеётся неловко и невесело. Он пьян, он что-то рассказывает, какую-то историю. Уильям почти не слушает, угадывая моменты, когда нужно хмыкнуть или кивнуть. Он только крутит в руках стакан с чем-то дурным, его тошнит, в баре не продохнуть. Эрик, видимо, чувствует то же, и, ероша волосы, кивает головой в сторону выхода, оставляя недопитым янтарный коньяк. *** Они выходят из душного бара. Прохладный февраль дышит часто и морозно. Убегающая в бесконечность вечера улица блестит, перемигивается со строгими фонарями-стражниками. Тошнота притупляется, раскрасневшаяся от барного жара и алкоголя кожа быстро остывает. Эрик хочет идти в заснеженную сумрачную даль, слушаться эту улицу, следовать туда, куда она ведёт его. Он даже не думает о том, чтобы вернуться в свою тесную квартиру, и неопределённым жестом руки, указывая куда-то вперёд, предлагает Уильяму пройтись. Тот кивает, зябко дёрнув плечами и поправив чёрный шарф. Порыв ветра треплет пальто. — Иногда я так ненавижу Англию. И Лондон особенно, — вздыхает Уильям. — Как будто на чёрно-белое вычурное фото смотришь. Они идут неспешно, им некуда торопиться. — А почему не переведёшься в другую страну? — Эрик приподнимает брови. Уильям пожимает плечами, хмурясь. — Что ждёт в другой стране? Незнакомые города, незнакомые бары, всё незнакомое... А тут — ко всему привык, хотя и достало изрядно. Эрик прячет руки глубоко в карманы и некоторое время смотрит на Уилла, раздумывая над его словами. — Своё, проверенное, лучше, чем далёкое и манящее. Научись находить незаменимое в том, что уже имеешь, Уилл, и поймёшь, что никакие рейхстаги тебе не нужны. Уильям, конечно, понимает, к чему он. Сокурсники в прошлом, Эрик и Грелль никогда не ладили. Неудивительно, что Слингби не терпит вернувшегося из немецкого департамента Грелля. «Рейхстаги»... Спирс раздражённо поправляет очки. — Ты не понимаешь, что это такое: вязнуть в Лондонской грязи и видеть во сне далёкие молнии. — Если бы ты действительно хотел к этим молниям, давно бы оставил Лондон внизу, — Эрик как будто повторяет очевидную вещь. — Но ты ведь знаешь, что они не вечны. Буря заканчивается. Уильям устало вздыхает и смотрит на небо, к которому тянутся тонкие шпили. — Грелль так не может. Эрик вопросительно дёргает бровью. Уильям плотнее запахивает пальто, будто так будет проще говорить. — Он хочет быть уверен, — серо усмехается Уилл. — «Ты как будто мечешься»... — Разве он знает про Рона? Ну, что ты с ним... — Нет. Чувствует. Хочет точно знать, что для меня это не игра, — и пинает со злости снег. — Будто я могу точно знать, что он не играет. — Так ты что, пытаешься на двух стульях усидеть? — хмыкает Эрик. Уильям почти рявкает что-то в ответ, он не хочет выслушивать осуждения. Но молчит: Эрик прав. — Я бы остался с Рональдом, — Эрик кривит рот, как будто ему приходится объяснять Уиллу простую истину. — Грелль очевидно не тот, кто тебе подходит. Никто не обещает, что он будет с тобой дольше, чем одну ночь. А Рональду ты действительно нужен. Уильям поджимает губы. Эрик бы не оказался в такой ситуации. Опьянение почти исчезло. Они идут по аллее. Белые сугробы как будто сияют, разгоняя темноту. Спирс решает сменить тему. — Алан какой-то бледный в последнее время. — Да я и сам вижу, — хмурится Эрик, — но он не рассказывает. И не расскажет. Раньше обсуждали даже отличие чашки от кружки, а сейчас... — Почему ты не хочешь поговорить с ним ещё раз? — Чтобы сделать ещё хуже? Чтобы ещё раз почувствовать себя сногсшибательно бестактной скотиной? Уильям хочет возразить, но Эрик мотает головой: — Нет, Уилл, я почти смирился. Не хочу ковырять это. Ни к чему. — И всё-таки. — Нет. Не будем об этом больше. Молча доходят до развилки. Вокруг — невысокие кирпичные дома, выцветшие и одинокие, тусклые фонари. Бедный район. Они расходятся. Эрик, уходя, достаёт пачку сигарет. Уильям смотрит ему вслед и думает, что всё-таки мир с его бурями и молниями выходит далеко за пределы старого Лондона. Ведь было бы глупо обгореть на солнце, ни разу не искупавшись в шторме?.. *** Уильям принимает решение. У Рональда темнеет лицо, он закусывает щеку изнутри, но не пытается удержать Уильяма. Он выкричит все неотвеченные звонки, все обманутые одинокие вечера, все лживые поцелуи потом, когда Спирс уйдёт. Уильям уходит быстро, оставляя позади их последнюю ночь. Грелль прав: ему давно стоило совершить этот шаг. Не бывает солнечных гроз. Больше он не приходит в бар, не просит у шарнирного бармена пинту слабости, не делит трусость на гул в ушах. Но видит, что с каждым днём множится истощённость Алана на измождённость Эрика. Видит, что Алан бросает короткие острые взгляды в сторону Эрика, когда тот отворачивается, но не может эти взгляды прочитать. Не верит, что Эрик действительно смирился. И сомневается, стоит ли давать им совместное дело о пропаже душ.