Когда потушат пожар

      А ведь в этом огромном древнем мире никто не любил его по-настоящему. Беда в том, что никто даже не пытался его полюбить. Ни одна живая душа в лесу не питала к нему тёплых чувств. Все беспрекословно подчинялись Лесовику, за ним одним признавали главенство. Боялись Того, что в скале сидит — старые отцы всегда пугали его пещерами легкомысленных дочерей. Осторожничали и с Водяным. Тайно восхищались Тем, что плотины рвёт.       А что такое лесной огонь? Искра, разгорающаяся сильнее под минутным порывом ветра, всего лишь вспышка, коварный маленький очаг, глупый игрок в опасность. Даже Мавка думала о нём так… даже она.       Перелесник устал считать, сколько минуло лун и сколько выпало снегов со дня её ухода. Да, ухода, или же перехода в другое состояние, но никак не смерти. Ведь в их мире всё бессмертно, всё замкнуто в один огромный круг. Не только у стихий жизнь бесконечна: даже у животных она кажется такой.       Особенно Перелесник любил наблюдать за лисицами, такими же рыжими, как его волосы и одежда, с острыми мордочками и внимательными хитрыми глазами. Они убивали зайцев, забывая при этом, что сами умрут и тела их порастут травой. И тогда траву будут жевать те же самые зайцы…       Одно невольно цеплялось за другое. Мысль о трусливых серых существах с мокрыми губами будила воспоминание о другом. О том трусе, который погубил его Мавку. Только тот был из мира людей. Человек хуже, гораздо хуже животного. Даже когда Мавки не стало, Перелесник ревновал её к тому предателю. Он так ревновал её неуловимую бессмертную душу, её удивительные глаза, меняющие свой цвет в тени, её тело, с которым играл тот, другой… Так ревновал, что мог бы убить, мог бы сжечь дотла, лишь бы отомстить.       Но Мавка уже была отмщена. Её изменчивый возлюбленный замёрз в зимнем лесу, и весь его род был проклят лесными силами. Мать Лукаша умерла в нищете и старости, Килина вернулась в деревню с мешком Злыдней и двумя больными детьми на руках. Люди больше никогда не посмеют прийти в этот лес, не опорочат его хранительниц, не нарушат вечного покоя, не наложат свою грязную руку на чистое и светлое.       Всё это так, но почему же до сих пор так больно? Если правда, что у огня нет сердца, то что клокочет внутри от гнева, рвётся наружу? Да и откуда всё это берётся, если не из раненой груди?       Зима покрыла всё, устлала выдохшуюся землю холодным белым ковром, и жёгший изнутри огонь утих. Но потом пришла весна. Всё ожило — и боль тоже. Ничто в природе не исчезает в никуда. Не исчезло и это чувство.       Перелесник искал свою Мавку. Ему казалось, что он видит её милое лицо в каждой капле росы, её ярко-зелёные одежды отражаются в старом пруду, горькая улыбка сверкает среди звёзд на ночном небе, длинные косы мелькают в развилке ствола старой ивы. — Я без тебя погибаю! — кричал ей совсем так, как когда-то. — Где ты? Где ты?..       И Мавка отзывалась. Далёким эхом в скалистых ущельях западных гор, пылким шёпотом в шелесте гордой берёзы. Но даже этот голос — всё, что осталось от лесной царевны, — был холодным и враждебным, как прежде:       «Не трожь…»       «Забудь меня…»       «Прочь! Отпусти меня…»       Она никогда не любила его! Перелесник наконец понял это.       Тогда-то и пришло это желание погубить всё, сжечь. Заключить в кольцо адского пламени весь мир, в котором оставила свой след она. Он бросался к деревьям и швырял в них раскалённые шары. Он выжигал листья, рожь, кудрявый хмель, метал кровавые молнии, которые рассекали пополам ясени. Он яростно увивался вокруг всего, что любила Мавки. Вихрем срывал венки с головок её подруг русалок. И так всё лето и осень.       О, как люто Перелесник ненавидел осень! Ведь в эту пору угасла любовь предателя, в эту пору похолодела Мавка… В тот год Волынь задыхалась от лесных пожаров. Такого не было никогда, и люди дивились этим страшным изменениям в природе. Огонь перекидывался и на их жилища, охватывал хлевы, дома, сараи, корчмы, церкви. Эту стихию теперь боялись гораздо сильнее, чем Куца и Злыдней.       Сёстры Перелесника, Горянки и Летавицы, звали к себе, просили успокоиться. Перелесник и сам хорошо понимал: беспредел в лесных владениях будет наказан. Если Лесовик сжалится над ним, то его только на некоторое время лишат силы, а нет — сошлют в подземные владения Того, что в скале сидит. Напрасно. И этим они его не остановят. Храбрая Мавка бежала из царства смерти, услышав голос того, кого любила. Он тоже сумеет бежать.       И Перелесник бежал от Полесья до Карпат, всюду оставляя свой огненный след. Нет, горели не леса — горел он сам. Тот, кого считали самым бездушным и легкомысленным в мире природы.

***

      Потом настала весна. Одна из Летавиц пробила небо в нужном месте, и на землю хлынул, обрушился мощным потоком густой серебристый дождь. Он напоил высушенные озера и реки, обмыл согбенные тела всех уцелевших деревьев, дал напиться камышу, кустам, цветам. Перелесник знал, что против воды он совершенно бессилен. Теперь он мог только отстранённо наблюдать за тем, как жизнь возвращалась в его мир.       В один из таких апрельских дней он сбежал к пруду, ища убежища от ливня, быстрой рукой отодвинул ветви ивы — и увидел её. То есть, нет. Конечно, и раньше видел много раз, но почему-то не замечал. Возможно, потому, что для него всегда прежде единственной девушкой была Мавка. Дождь усиливался, а странная девчонка и не думала искать от него убежища: так спокойно стояла, протягивала руки, набирала воду в лодочки-ладони и умывалась ею.       Перелесник мог уже без прежней боли сравнивать с Мавкой. Эта была другая. Не похожая на взрослую гордую панночку — скорее на ребёнка. Маленькая, ладная, даже по фигурке видно, что прыткая, ловкая и смелая, как шаровая молния, как лесная кошечка. Мокло светло-зелёное кружево плаща, падали крупные капли с тонких веточек на венке. Косы, распущенные, густые, тёмно-каштановые, как у всех дочек Лесовика, отяжелели от воды. Юбка в крупную клетку цвета такого, как орех. — Эй! — ему вдруг — сам не знал, почему — захотелось окликнуть её, даже напугать, чтобы она вздрогнула от неожиданности и пустилась бегом в свой уютный лесок. — Эй, кто такая будешь?       Девчонка не донесла воду в ладонях до влажных губ. Посмотрела на нарушителя своего спокойствия смело, со жгучим любопытством и ещё чем-то таким, чего нельзя было разобрать. Глазищи большие и тёмные, как ведьминские омуты, но не страшные совсем. Даже наоборот, красивые. А ведь кем-то сказано, что раз встретив карие глаза, никогда не сумеешь их забыть… — Я — Мавка лесная, — ответила смело и протянула было свою юркую коричневую руку, но тут же отдёрнула её и вся аж пошатнулась.       Перелесник улыбнулся. Удалось всё же напугать! Нет, эту девчоночью породу с их неверными сердцами нужно только пугать и гнать отсюда как можно дальше! — Что, обожглась? — спросил, нахально глядя прямо в её удивительные глаза. — Знаю я тебя, сумасшедший огонь. Поди отсюда! Мокрое не горит, меня не подожжёшь! — крикнула она и вдруг подалась вперёд, взмахнув руками, как птица крыльями. Пыталась устоять маленькими босыми ступнями на скользком выступе ивового корня. — Что ты? — он не ждал такого отпора от малышки и вдруг, сам того не замечая, смягчился и перехотел быть с ней грубым. — Не подходи! — резко сказала маленькая Мавка и отступила. — Я не Тот, что в скале сидит, успокойся! — парень попытался сделать к ней шаг, вытягивая тёплую руку вперёд.       Но она притянула к себе самую длинную и мокрую ветку ивы и с силой тряхнула, разбрызгивая крупные капли. Одна из них попала на красную одежду Перелесника. Ах она, мелкая кареглазая нахалка! Он попытался бросить в неё искру, но вода снова парализовала его силу. Мавка смеялась. — Что, не можешь обратить меня в пепел? — злорадно спросила она. Пушистые ресницы дрожали. — Так тебе и надо! Сколько пожёг ты дубов и ясеней, которые стояли в этом лесу годами. Они пустили корни раньше, чем появился огонь. Скольких птенцов ты оставил сиротами, сколько гнёзд уничтожил в этом году! От скольких нор оставил одни пепелища, из сколько кустов сделал чёрную труху! Как можно восхищаться такими, как ты!       Мавка всё говорила и этими своими «сколько» как будто хотела ранить его. Хлестала Перелесника по румяному лицу, плечам, шее длинными ветками.       Сам не помнил, как перехватил Мавкины руки и сжал в своих — крепко, будто в тисках. Чудом уцелевший даже под воздействием воды огонёк быстро проскочил между ними, передался от его тела к её. Мавка вспыхнула и первая отвела глаза. Это была победа, первая победа, доставившая Перелеснику искреннюю радость. «Искренняя» похоже на слово «искра»… — Но ты же восхищаешься, — сказал шёпотом ей на ухо, нагнувшись так низко, что от его огненного дыхания прядь её волос шелохнулась. Они уже почти обнялись: душа огня и душа деревьев. — Только не говоришь про это. — Хочешь, чтобы я в самом деле восхищалась тобой? Чтобы ты хоть кого-то смог завоевать? Ну, хочешь? — она вскинула голову и легко обхватила маленькими руками плечи того, кого ещё две минуты назад считала своим врагом. — Допустим, хочу.       Тогда Мавка крутнулась в его руках и высвободилась. — Тогда согрей птенцов, что остались без дома. Разожги такой костёр, возле которого будут собираться ночами мои подруги, чтобы плясать и плести венки, — перечисляла Мавка, один за другим загибая тонкие пальчики. — Научись играть со своими искрами так, чтобы они были безобиднее светлячков. Объясни глупым маленьким Потерчатам, что огоньки должны согревать, а не заманивать неосторожных путников в трясину.       Перелесник нахмурился и сделал вид, что обдумывает приказ. Но он уже знал, что согласится. Сделает всё, о чём попросит это поразительное темнокосое существо. Не знал, почему так, как так вышло, что он охотился на неё, а сам стал её пленником, и с какой стати она имела над ним власть.       Мавка обошла иву кругом и посмотрела на Перелесника живыми смеющимися глазами. Вышло солнце, дождь утих, и её глаза тоже изменили цвет: они вобрали в себя всё тепло солнечных лучей и стали вдруг похожи на плавящееся золото, на спокойное водное плёсо, на тихо горящие угольки. — Сделаешь? — Да, — ответил он и, видя, что девчонка хочет уйти, решился ещё раз окликнуть её: — Эй, Мавка!       Она обернулась и нетерпеливо спросила: — Ну, что ещё? — Я сделаю, если… — Перелесник запнулся, но тут же выпалил: — Если только ты согласишься посмотреть со мной ели в горах.       Мавка не казалась удивлённой его словами. Она пожала плечами и с деланной небрежностью ответила: — Отсюда до гор, как до багровых морей.       Он оживился и подхватил: — А ты бы хотела багровые моря?       Мавка ответила долгим отрывистым серебристым смехом, отдалённо похожим на шум дождя. Только уже не апрельского дождя, а скорее того, что припускает летом. Его дольше всего ждут и слушают с наибольшим удовольствием. Он сметает всё на своём пути, всё очищает, обновляет, купает в своей ласке. Странно, но на этот раз звук воды показался Перелеснику приятным… даже очень. — Выполни то, о чём прошу, а уж потом поговорим про твои горы и моря, — сказала она и побежала, почти не касаясь ногами земли, в сторону леса. Была — и нет. Будто пронёсся зелёный вихрь.       Перелесник смотрел лесной девушке вслед и медленно, глубоко дышал. Кажется, в который раз эта вечная сложная жизнь сделала полный круг. И стихии на время притихли.