Porta Triumvirato

Послеполуденное солнце светило жарко. Тканевый завес, развернутый моряками Мизенской флотилии по случаю большого представления, хорошо укрывал от слепящих лучей первые ряды знати – патрициев и членов их семей, сенаторов и весталок. Верхним рядам, густо заполненным плебсом, рабами, женщинами и иностранцами, тени не доставалось никогда. Им это, впрочем, никогда не мешало переживать перипетии сражений самым страстным образом – наиболее громкие крики поддержки, вздохи восхищения или свист презрения всегда раздавались именно с верхних трибун. Джованни Винченцо Инфантино, девятый император Рима, сидел в своем беломраморном кресле в первом ряду, отделенного от арены высоким заградительным порталом. Двое рабов суетились по другую его сторону, вытирая со светлой поверхности густые брызги крови, еще несколько поспешно перебегали на арене с места на место, подбирая разбросанную амуницию, сломанные древки копий и засыпали особенно большие багровые пятна свежим песком. По правую руку императора располагалась супруга, урожденная дочь персиянского царя Аль-Ашкара, а по левую – многолетний верный соратник, префект претория Чефер. Через минуту все было готово к следующему акту действий. Распорядитель не сводил с императора немигающего взгляда и, поймав момент, когда он окончил беседу с Чефером, тут же махнул рукой, отдавая сигнал к действию. К группе приготовившихся к выходу гладиаторов Луций примкнул последним. Полутемень выходного, закрытого еще пока коридора, не позволяла разглядеть лица того, кто сегодня был отобран его соперником. Лицо закрыто шлемом, фигура скрыта доспехами. Трибуны амфитеатра наверху загудели, затопали сандалиями тысячей пар ног, затрезвонили пронзительным стрекотом трещоток и цимбал. Заскрипел отодвигаемый каменный затвор, впуская в темный коридор потоки яркого света. На секунду Луций зажмурился, потряс головой, избавляясь от световых зайчиков в глазах… и замер, почувствовав как за плечо его, повыше наручей, легонько тронула прохладная рука. Не грубый тычок надзирателя, не дружеский хлопок равного по положению... Чья это рука, он понял сразу, как только ощутил это осторожное прикосновение, и лицо его моментально исказилось гримасой гнева и жестокого разочарования. «О, всемогущие боги! Что за чудовищная несправедливость! Почему именно он?» **** Двумя годами ранее …На пополнение в гладиаторской школе высыпали смотреть все, кто не был занят тренировками, прислужники и даже раненые, что могли ходить. Новичков было всего двое – пленный бритт со связанными впереди руками, его безумные светлые глаза выражали злобу и бессильную ярость. Он был опасен, и потому к нему на несколько недель был приставлен специально обученный охранник. И выкупленный у ланисты Лаутерия за 65 тысяч сестерций, совсем молодой римлянин, которого судьба уже успела покидать по свету – от Неаполиса до далеких берегов Аквитании, где он научился свободно говорить на языке галлов. Он носил имя Эдинс, у него были длинные до плеч волосы, перехваченные на лбу узкой лентой, худощавое лицо с резкими чертами, но почти всегда с кротким и мягким выражением. Широкие плечи скорее видимость крепкой фигуры, чем это было на самом деле: если смотреть сбоку, он был не толще дощечки для письма. Поначалу победы Эдинса были нечасты, и достойные квириты порой задавались вопросом – не слишком ли много отвалено сестерциев за столь неочевидное благоприобретение? Но время, опыт, тренировки и старание сделали его неплохим бойцом. Быстрота, маневренность ног и длинные руки, мелькающие с гладием как крылья чертовой мельницы, спасали его от гибели неоднократно. А когда ему случилось побить в тяжелой схватке всеобщего любимца Криштана двумя особенно точными и ловкими ударами, и только особое благоволение императора спасло того от неминуемой гибели, довелось, наконец, и ему испытать сладкий миг славы, когда рукоплескал и восхищенно кричал его имя пятидесятитысячный Колизей, друзья и соперники уважительно хлопали по плечу, а прекрасные весталки и благородные матроны посылали воздушные поцелуи и кидали ему на голову свои надушенные благовониями ленты и шлейфы, и, даже, случалось, нижние повязки. Их сблизила общая родина - оба были родом из Салтоса. Они тренировались в паре - отрабатывали загодя особые приемы боя и различные виды вооружений. Сражались на арене плечом к плечу против галлов, фракийцев, самнитов… Делили одну каморку и называли себя братьями. Сколько раз Луций, бывало, врачевал раны Эдинса и подносил к его горячечным сухим губам чашу с водой, когда его, израненного, приносили с арены. Равно как и наоборот – когда случалось получить рану Луцию, Эдинс не спал ночами и не спускал с него глаз, пытаясь угадать его малейшие желания по одному лишь движению закрытых век… В особенно холодные зимние ночи спали, прижавшись спинами и согревая друг друга теплом своих тел. Часто, в позднее вечернее время, когда утихала вокруг суета и все засыпали, они подолгу разговаривали, лежа на своих жидких соломенных тюфяках. Маленькое узкое окно их узилища было забрано искривленными прутьями решетки – будто кто-то однажды предпринял безуспешную попытку их разогнуть, чтобы вырваться на волю. Дневное светило никогда не заглядывало в это окно, но луна навещала их регулярно почти каждую ночь, если только тучи не закрывали небо плотным покрывалом. - Когда-нибудь, - возбужденно поблескивая голубоватыми в лунном свете белками глаз, говорил Эдинс, - я буду свободным, заработаю много денег и куплю землю. Плодородную, тучную землю, на которой будут расти виноградники, оливковые деревья, гранаты, миндаль. На полях с сочной травой будут пастись коровы… и рядом обязательно река… и большой дом для всей нашей большой семьи… А ты, Луций? Чтобы хотел ты, когда будешь свободен? У Луция светлеет заросшее темной щетиной лицо, он мечтательно улыбается в потолок. - София… Я женюсь на Софии, мы купим дом здесь, на берегу Тибра… У нас будет двое… нет, трое славных ребятишек. Они все обязательно будут ходить в школу, изучать письмо, чтение, искусства, географию, риторику и иные науки. И обязательно станут уважаемыми гражданами Рима… Эдинс желает подробностей и теребит его расспросами: - А какое имя вы дадите мальчику? А девочке? А в каком месте будет твой дом? Не, в низине у моста Андриана слишком сыро, а у Портовой дороги слишком шумно и много проходимцев… лучше на севере города у Саллюстиевых садов… Луций не согласен, и они спорят до хрипоты, чей выбор месторасположения несуществующего пока дома удачнее, и делают это до тех пор, пока чей-то резкий окрик из соседней темницы не заставляет их умолкнуть. Ночные разговоры согревали душу, а надежды на счастливое будущее заставляли бороться за жизнь в самых тяжелых безумных схватках. Они будто удесятеряли силы и подпитывали жизненной энергией… **** …Эдинс снимает шлем и открывает бледное тревожное лицо. «Porta Libitina. Porta Triumvirato», - шепчет он себе под нос, подбрасывает на ладони монетку и напряжено следит жадным взглядом - как ляжет? Янусом кверху – он покинет арену через ворота победителей, нет, значит… И хоть поединок не предполагал обязательного умерщвления побежденного, но в бою могло случиться всякое... Всегда ложился Янус и на Эдинса этот ритуал действовал умиротворяюще, как на уверовавшего в силу молитв служителя храма Юпитера. Монетка шлепнулась на раскрытой ладони и осталась лежать кверху реверсом. Эдинс окаменело застыл, потом медленно поднял на него глаза и через силу улыбнулся жалкой кривой улыбкой. Луций шагнул вперед и резко ударил по его руке снизу. Монета взлетела в воздух, глухо звякнула о каменную стену и булькнула в сточную канаву. - Мы победим, - просто сказал он, - Porta Triumvirato, Эдинс! Сказано это было совершенно спокойным и уверенным тоном, как ультиматум, не допускающий никакого иного развития событий, и Эдинс в ответ согласно и будто облегченно кивает. Он очень хочет в это верить.