Не носи огонь в подоле

"Не ходи в лес" Та фраза, которую столетние уже бабки наставительно говорят своим правнукам, чем пугают и за что могут поддать крапивой. Та, что порождает суеверный трепет, которого Пульхерия-Софья Ильинична Николаева-Переяславльская или же баба Пуля была начисто лишена. Сейчас, имея в багаже прожитого нормальных таких двадцать два года, Вячеслав в жизни не назвал бы ее бабой Пулей, хотя осознавал, как это иронично: в детстве, глубоком и бессознательном, полном малины и тетриса, он называл ее именно тем именем, которое ей больше всего подходило. Пульхерия-Софья была словно выточена из особо твердого сплава и устремлена в неведомое далёко. В настоящем же он видел, что это далёко так же далеко от всего земного, как Пульхерия-Софья – от возни с грядками. Даже воспетые в дачном фольклоре огурцы ей привозил веселый Ардай, держащий со своей многочисленной семьей едва ли не половину деревенского экомаркета неподалеку от железки. Итак, суевериями Пульхерия-Софья не страдала, на современность смотрела со скептицизмом и, как подозревал Вячеслав, активно участвовала в интернет-войнах. Очень уж у нее был твердый характер и свое мнение, сильно отличающееся от старческого слабоумного упрямства. Единственной ахиллесовой пятой непреклонной Пульхерии-Софьи был лес. Дачный поселок, оплот коттеджей и гордого звания "Золотые родники" (Вячеслав подозревал, что в прошлом – рудники, отсюда на местном кладбище столько безымянных столбиков) подходил вплотную к излучине, где река резко мелела и через этот почти-ручей можно было попасть в лес. Топкий и сырой по весне и середине осени, полный комаров и мошки, впрочем, никогда не лезшей к людям. Жаркий и томный, пахнущий травами – в лето. Прозрачный и холодный в самом начале ноября. А зимой тут Вячеслав не бывал. "Не ходи в лес, там медведь съест" Не то чтобы лес являлся совсем запретной территорией, типа как в "Сталкере". Имелось в виду, что нечего там делать в одиночку. Хотя бы вдвоем, а еще лучше в компании, да пока светло – запросто. Пульхерия-Софья не жаловала домашние заготовки, но при хорошей погоде и хорошем настрое могла либо картошки нажарить со свежесобранными грибами, либо заварить чай на травах. Честно говоря, не особо она в них разбиралась, иногда просто на глаз откидывая что-то вроде бы и вкусно пахнущее, но чем-то не понравившееся. В общем, не было в ней вековой деревенской мудрости. А когда первые спутниковые тарелки обсидели крепкие крыши поселка, она и вовсе ушла во всемирную сеть, и оказалось, что даже по-английски может переписываться. Получив от сына смартфон, Пульхерия-Софья окончательно перешла в категорию людей, успешно цифровизировавшихся. Вячеслав, уже будучи в возрасте самостоятельного человека шестнадцати лет, периодически приезжал к ней в поселок подышать свежим воздухом и поправить здоровье. Проще говоря, родители сваливали в отпуск, а сына отправляли под присмотр к бабке. Пульхерия-Софья не возражала против многочасового залипания в интернет на телефоне, только с играми на ее территории было не очень – компа у Пульхерии-Софьи не было. Но Вячеслав с этим мирился в обмен на возможность ничего не делать по учебной программе, а невозбранно просиживать на дваче и фочане. Единственное, в чем бабка оставалась тверда – в лес ходить не следует. Вячеслава не больно-то и тянуло: говно коровье, гнилушки, комары эти, небось, вообще малярийные или с африканской лихорадкой, добравшиеся до Рязани воздушными тропами после глобального потепления. Клещи еще. Тьфу, в общем. – А чего нельзя-то? – однажды для порядка спросил он. – Место гиблое, – охотно сказала бабка. – Раньше считали, что там сила всякая живет, а теперь туда все больше отходы разные сваливают, а некоторые и сливают. Ладно речка в обход идет. Вот он там и гниет потихоньку. Не советую. Грибок с лишаем у нас тут не лечат, больница уже давно ку-ку. – Ясное дело, – протянул Вячеслав, утыкаясь в телефон. – Развалили страну, гады. Пульхерия-Софья негромко хихикнула. "Не ходи в лес, там медведь съест, или сила какая" В двадцать два Вячеслав летом вернулся в поселок. Родители пророчили бабке скорый отход на кладбище и настояли, что надо побольше у нее гостить, глядишь, с наследством не обидит. Вячеслав опять же не очень возражал. Выпускной курс увенчивался дипломом, а потом и перспективой идти на работу, чего Вячеслав втайне не желал вообще. Уж лучше блогером стать или обзорщиком. Поэтому возможность поваляться в бабкином доме принял с радостью. Родители даже заподозрили чего-то. "С местными бухаешь?" – грозно поинтересовался отец. "Да подохли уже все твои местные, – с досадой ответил Вячеслав. – Отцепись, бать!" Отец отцепился, мать созвонилась с Пульхерией-Софьей, убедилась, что та жива-здорова и даже радикулит ее не берет и осторожно провентилировала тему с местными алкашами. Судя по зарумянившимся щекам, ответила бабка резко. – Совершенно невоспитанная женщина, – сообщила мать, кладя трубку. – Но тебя, Вячик, ждет. Так что давай. – Мам, – недовольным басом сказал Вячеслав. – Вячик – это вон, в детском саду. Вы меня зачем таким именем называли, которое выговорить не можете? Мать только замахала руками. Билет на электричку был приобретен и затаился меж страничек не успевшего еще толком обтрепаться паспорта. Внешность у Вячеслава была самая к себе располагающая, так сказать, славянская до глубины серо-голубых глаз, и на улицах его почти не тормозили даже во время митингов. На всякий случай он таскал с собой копию, а потом и вовсе сменил ее на военник. "Не ходи в лес, там медведь съест, или сила какая, может, злая" Пульхерию-Софью он узнал сразу. Бабка ждала его на перроне, и ветер играл с пепельно-фиолетовыми волосами. Честно говоря, на деревенскую Пульхерия-Софья не походила вообще – стиль, выдержанность и поведение селебрити. – День добрый, – улыбнулся Вячеслав, так и не рискнув назвать ее бабушкой. – Добрый, добрый, – Пульхерия-Софья кивнула, но не сделала шага вперед. Вячеслав порадовался. Поцелуи от родственниц старшего поколения вызывали у него чувство легкой брезгливости. Наверное, с Пульхерией-Софьей такого бы не случилось, слишком хорошо она за собой следила, чтобы плохо, по-старчески пахнуть. Но все равно так было лучше. Он подумал и предложил ей локоть. Бабка легко его приняла. Даже в жару от нее шла приятная прохлада, словно потянуло ветром с реки. – Я вызвала такси, – на экране смартфона мигнул знакомый значок "Яндекса". – С ветерком поедем. – Асфальт, что ли, проложили? – удивился Вячеслав. – Давно уже. Как глава местный сменился, так все по новой сделали. – А его куда? – из вежливости поинтересовался Вячеслав. – А воровал много, – так же светски ответила бабка. Они слегка подзадержались, пропуская шумный кагал дачников, вооруженных ведрами и граблями, похоже, произведенными еще в советское время. – Посадили? – уже с большим интересом уточнил Вячеслав. Политические разборки его воодушевляли куда больше диплома, одних только пабликов в ленте было штук восемь, не говоря уже о твиттере и ютуб-каналах. – Лес забрал, – невозмутимо отозвалась Пульхерия-Софья. – А-а, – поскучнел Вячеслав. Суевериями он не интересовался. – Там сейчас совсем глушь, – внесла ясность бабка. – А ему приспичило землю под поселок расширять. Разрешения, естественно, никакого, еще и местные причитают, что место гиблое. Вот он туда лично и отправился с экспедицией. – И что? – И все. – А мент... милиция что? Они спустились по истертым временем и миллионами ног ступенькам. Белый седан с приевшейся эмблемой подмигнул им фарами и лениво покатил навстречу. – В том болоте кого найдешь, – Пульхерия-Софья фыркнула и убрала руку. Сама шагнула к машине, явно метя на переднее сиденье. – Гнилой человек оказался, в гнили и сгинул. "Не ходи в лес, там медведь съест, или сила какая, может, злая, может, гнилая" До дома ехали молча. Вячеслав пялился в окно, Пульхерия-Софья рылась в смартфоне, водитель предупредительно молчал. Вячеслав слышал, что сейчас появилась такая услуга – попросить в приложении, чтоб водитель не разговаривал. Удобно. Бабкины владения тоже не изменились, уж точно не стали хуже, а плодовые деревья разрослись невероятно. Только забор обновился: с глухой штакетины, защищавшей одинокую старушку от бандитов, на кованую изящную оградку. Насквозь было видно до соседнего участка, а тот тоже красовался за смехотворным европейским заборчиком, ну а дальше уже вилась знакомая тропка: до реки, за которой лес. Вячеслав представил, как там жарко, сыро и звенит комарье – и поежился. Чтобы строить там коттеджный поселок надо быть Петром Первым с его замашками на осушение карельских болот. – Ключ на полке, еда в холодильнике, "Перекресток" на месте бывшей булошной, – обозначила Пульхерия-Софья. – Делай что хочешь, но чтоб никакой дури и алкоголя в неумеренных дозах. – А девок водить можно? – практично уточнил Вячеслав. – На сеновал, – парировала бабка. – Только смотри, как бы не пришлось травки подкосить, а то там из всех кроватей только вилы ржавые, задницу бы не исколоть. Вячеслав хохотнул и почесал в затылке. Нет, с местными он конечно планировал знакомиться, но всерьез водить к бабке не собирался. Предпочел бы нейтральную территорию или какую-нибудь полянку вообще зеленую. И чтоб без муравьев! "Не ходи в лес, там медведь съест, или сила какая, может, злая, может гнилая, будь ты хоть девка красная" Коттеджный поселок жил чинной размеренной жизнью. За неделю Вячеслав даже ни разу не слышал пьяных песен под шашлыки, матюгов и гонок на ладе-седане. Так, пройдет иногда над головой малая авиация, опыляющая что-то на соседних полях – и снова санаторно-курортная тишина. Тут, похоже, даже насекомых не было. Небось, лес съел. Над суевериями Вячеслав хоть и посмеивался, а все равно в рептильем мозге что-то зацепилось за россказни и теперь параноидально поглядывало в ту сторону, где над островерхой красной крышей чьего-то дома, облитой белым кружевом декоративной кладки, возвышались мрачные громады елей. Днем лес спал, а вот по ночам при открытом окне, когда начинал шевелиться измочаленный жарой ветер, становилось слышно, как качается и тихонько гудит чащобные напевы вся эта масса. Ели, безусловно, лидировали. Басовитые голоса оттенялись скромным хором прочих деревьев помельче, а иногда громко и жалобно разражалась сольным скрипом какая-нибудь наверняка береза. Почему-то Вячеслав был уверен, что березовые дрова очень громко трещат в костре, следовательно, береза должна очень громко скрипеть. И еще, похоже, туда действительно сливали всякое, потому что ночью, когда бешеное разноцветье садовых и полевых цветов отходило ко сну, можно было уловить странный запах. Не противный, очень специфический: чуть сладковатый, может, даже душноватый. Мерещилось, что так пахнет в тропиках, где цветут разные там орхидеи и экзотические лианы. Да еще всякие манго с кокосами падают, разбиваясь и добавляя свои ноты в общий оркестр. Вроде бы он не мешал, "Супрастин" доставать из холодильника не пришлось, местные тоже не жаловались. Они, местные эти, спасавшиеся от деревенских запоев сидением в стрелялках и квестах, к лесу относились с равнодушным презрением, очень напоминающим отношение городских. Когда Вячеслав в полушутку предложил Татьяне, заехавшей на побывку к родителям, как и он, после вуза, совершить романтическую прогулку по лесу, она аж пальцем у виска покрутила. – Очень мне надо там репейники собирать на задницу, – сказала она. – И от всех окрестных клопов заразы нахвататься. Туда даже коровы не ходят, а если и пойдет какая, то потом с этого молока неделю на толчке просидишь. "Не ходи в лес, там медведь съест, или сила какая, может, злая, может, гнилая, будь ты хоть девка красная, хоть молодец-свет ясный" А молоко Вячеслав с бабкой пили из холодильника – покупное из "Перекрестка", так что подхватить от местных коров что-нибудь было не страшно. – Не верю я в фермерство, – категорически высказалась бабка. – Ленивые все стали, как сволочи, не хотят работать, а хотят, чтоб по-быстрому пятилетку в две недели. Так что сыплют всякого говна что в почву, что в кормушки. С такими помидорами и рога отрастить недолго. – А вы против ГМО? – подначил Вячеслав. – Против идиотов я, – кратко определила Пульхерия-Софья. Оставалось только начать покупать бутилированную воду, но во всем поселке уже лет десять как проложили центральное водоснабжение, и Вячеслав не поленился погуглить, откуда идет водозабор. Дальность его устроила, поэтому кружка-фильтр так и осталась на своем почетном месте – возле вазы со щепетильно заменяемыми каждые два дня цветами. Вячеслав еще попробовал объяснить, что срезать цветы негуманно и идет вразрез с экологической осознанностью, но тут бабка от него отмахнулась, как от комара. Пришлось смириться с экологической несознательностью старшего поколения. "Не ходи в лес, там медведь съест, или сила какая, может, злая, может, гнилая, будь ты хоть девка красная, хоть молодец-свет ясный, завертит-захомутает" На исходе второй недели неожиданно посмурнело, под вечер начало накрапывать, а к ночи пошел дождь. Барабанило по крыше веранды, журчало струйками в водостоке, и запах леса стал еще сильнее. Перемешавшись с едва заметными озоновыми нотками, он не давал уснуть, но от этого не было тошно или муторно, а наоборот – хотелось размышлять о вечном. Ну или героическом, типа, как в игре – один против всех, в броне и с бесконечными зарядами. Спасаешь хороших, мочишь плохих и подозрительных, на заднем плане играет отлично подобранная игроделами музыка. Красота! Вячеслав не выдержал, поднялся с измятой постели и подошел к окну. Оперся на подоконник, высунулся наружу, подставил голову холодным каплям. Те оказались гораздо теплее, чем он думал, и Вячеслав с удовольствием покрутил шеей, изгнав мысли о голубином помете и прочих прелестях, которые скапливались на крыше за долгие периоды и теперь смывались дождем прямо на него. В мягкой темноте не видно было леса, да и соседского дома тоже, и казалось, что теперь лес подступил вплотную и насмешливо качает умытыми сосновыми лапами. Отсиживаешься за забором, дурачок, помидоры по акции в пакетике покупаешь. А жизнь-то вот где. Даже обидно немного сделалось. "Не ходи в лес, там медведь съест, или сила какая, может злая, может гнилая, будь ты хоть девка красная хоть молодец-свет ясный, завертит-захомутает, сладко поманит" После той дождливой ночи Вячеслав начал относиться к лесу более снисходительно, скорее даже как к одному из немногих форпостов дикой природы, на который так и норовит покуситься топор дровосека. Местные таких разговоров впрямую не вели, но у всех скользила мысль, что не будь леса, и никто бы не огорчился, а собачники даже обрадовались бы, потому что на их любимцев всякие клещи и прочие кусачие твари из леса садились с огромным удовольствием. Вячеславу уже хотелось сказать, что нехер переться в дикую природу, если не знаешь, как с ней обращаться, но держался. Пожаловался он только бабке. – Верно отчасти, – согласилась Пульхерия-Софья. – Место такое, немного на людей обиженное. Раньше здесь вроде что-то было, может, капища какие-то или как их там, зиккураты, что ли. Потом народ уходил, и хотя вечно тут что-то стояло, а вся земля вглубь – одна сплошная находка археолога – но понятное дело, что в лес тот ходить перестали. Вот он и стал теперь таким... недружелюбным. – Нормальный лес, – проворчал Вячеслав. – Вон люди по джунглям ходят, в космос летают, уметь просто надо. – Ага, – бабка поправила свежесрезанные цветы. – Главное, если в лесу окажешься, то жги костер – гонять медведя, но и портки снимай сразу. – Чего? – изумился Вячеслав. – Присказка такая, – бабка повела плечом. – Мне ее кхм-м лет назад моя бабка выдала. – Сколько-сколько лет? – не удержался Вячеслав. Пульхерия-Софья развернулась и необидно щелкнула его по носу свернутым рекламным журналом. – У женщины о возрасте не спрашивают. Вячеслав демонстративно вздохнул и отправился на веранду. Погода стояла жаркая, и уже назло маме захотелось отморозить уши – сходить, что ли, в лес, нарвать там грибов с ягодами... Вячеслав даже нашел приложение "Справочник грибника", установил и пролистал несколько изображений. Оставалось только решить вопрос с навигацией, комарами, зарядкой телефона и, пожалуй, спальником или типа того. В пабликах рассказывали, что в случае заблуждания бегать по лесу не надо, а требуется вместо этого сидеть на одном месте и периодически жалостливо орать. Тогда точно найдут. В целом, блуждать по лесу и орать "Спасите!" Вячеслав не собирался, но как любитель фильмов с определенным уклоном предпочитал готовиться заранее. Для себя он решил, что от опушки далеко отходить не будет. Может, даже вообще для начала мимо нее прогуляется. Так на следующий день и сделал. "Не ходи в лес, там медведь съест, или сила какая, может, злая, может, гнилая, будь ты хоть девка красная, хоть молодец-свет ясный, завертит-захомутает, сладко поманит, одурманит" Опушка вела себя достойно, и даже запах ушел, словно смытый тем самым дождем, после которого лес перестал казаться прибежищем нелегализованных ГМО-экспериментаторов. Вячеслав даже влез в кусты и пошарохался там, присматривая краем глаза за световыми пятнами. Едва пропало самое большое из них, сразу повернул назад. Удивительно, но никто его в этих кустах не покусал. Вечерний пристрастный осмотр перед зеркалом не выявил клещей, клопов и прочих паразитов, ведущих противный современному человеку образ жизни. Пульхерии-Софье он, ясное дело, не признался. К чему эти отчеты перед старой женщиной, когда своих мозгов хватает. Не побежал же в лес голышом. Сняв портки да раскочегарив костер. Вячеслав в очередной раз потряс головой, пытаясь избавиться от навязчивой присказки. Видимо, стоило с этим смириться, как с мемчиками из советского фильма, которые успешно могли прожить лет сорок, и даже у его родителей то и дело что-то такое проскакивало. В лесу насмешливо ухало, мышковало, носилось на бесшумных крыльях. "Не ходи в лес, там медведь съест, или сила какая, может, злая, может, гнилая, будь ты хоть девка красная, хоть молодец-свет ясный, завертит-захомутает, сладко поманит, одурманит, мелькнет птичьим лётом" В следующий забег он отправился через день, на этот раз вооружившись почти всем, кроме спальника – тот еще не доставили в постомат. Поэтому вылазка опять была короткой, хотя уже на ней Вячеслав обнаружил несколько крупных грибов. Приложение, работающее офлайн, с удовольствием подсказало по фотографии, что это белые. – Бей белых, спасай мухоморов, – продекламировал Вячеслав. И свернул на тропу, призывно петляющую вытоптанной змейкой. Вячеслав топал, смотрел по сторонам, в макросъемке щелкал то лист в паутине, то чудом задержавшуюся каплю росы на волчьей ягоде. Интернет работал медленно, но фотографии одна за другой исправно заливались в облако, и дух цивилизации не испарялся. Тропа вилась-вилась, а потом исчезла. Тут по закону жанра надо было бы заорать и вляпаться в маньяка, но вместо этого Вячеслав вышел на очередную излучину, за которой еще вдобавок виднелись башни ЛЭП, а совсем далеко на горизонте маячили тучные стада многоэтажек, дрожащие в полуденном мареве. Поэтому Вячеслав вместе со своей добычей грибника просто уселся на берегу, выбрав тенистое место, предварительно проверив, что под ним нет муравейника, и решил вздремнуть, прежде чем топать обратно. Сон сморил почти незаметно, казалось, только-только прикрыл глаза – и вот уже закат. Глубокий, малиновый, как модный смузи на клюкве. Даже уходить не хотелось. Только холодок уже трогал за щиколотки. Лес за спиной шелестел и дышал, и Вячеслав решительно подумал, что обратно в глушь он не пойдет. Тут надо было топать вдоль реки. Грибы у него никто не спер для своих беличьих нужд, мобильник с предусмотрительно отключенной перед сном передачей данных почти не разрядился, и Вячеславу осталось только бодро попрыгать на месте, разминаясь перед прогулкой. Повернув вдоль течения, он уверенно направился по берегу. Пологий, мягко уходящий в воду, тот был словно создан для пляжников и рыбаков. Хотя тут даже не рыбачить хотелось, а прочищать чакры в осознанной медитации. Вода тихонько плескалась, нашептывала и журчала. Вячеслав шел все медленнее, к берегу манило просто со страшной силой, и если б не начавший тянуть низом сырой туман, он бы так и уселся на какой-нибудь коряге. Их словно нарочно расставляли так, чтобы образовывались удобные места для пристраивания задницы созерцающего. Нет, точно бы остановился, но темнело слишком быстро. Вода заглушала прочие звуки, и Вячеслав уже с беспокойством посвечивал себе под ноги фонариком. Река пела, точно не тихая безымянка, а полноценная такая горная стремнина. "Не ходи в лес, там медведь съест, или сила какая, может, злая, может, гнилая, будь ты хоть девка красная, хоть молодец-свет ясный, завертит-захомутает, сладко поманит, одурманит, мелькнет птичьим лётом, глянет из воды оком" Дурацкая складывалась ситуация. Вячеслав остановился, потоптался. И со вздохом направился в сторону леса. Ехидный голосок в ушах, вроде бабкиного, посоветовал не мучиться растопкой, с которой Вячеслав не имел никаких дел, кроме настройки вейпа, а сразу же снимать штаны в ожидании страшного. Наступив сам себе на ногу в назидание, Вячеслав вслепую наломал каких-то веток, весь исцарапался, чуть не выколол глаз, и только после этого сообразил натянуть капюшон. Телефон он предусмотрительно спрятал во внутренний карман. Понатаскав неопознанных веток на берег, Вячеслав еще помялся, осознавая, что если сейчас на другой стороне говорливой реки окажется какая-нибудь там автозаправка, просто еще не включившая освещение, то он со своим костром будет выглядеть невероятно тупо. Но теперь начала мерзнуть еще и спина, поэтому он решительно достал зажигалку и чиркнул. Пламя выметнулось снопом ярких искр, осыпавших кучу веток, точно салют в честь Дня Победы, и деревяшки вспыхнули. – Зашибись! – сам себя под нос поздравил Вячеслав. Похоже, блоги о тяготах путешествий сильно привирали. Да только дурак не сможет разжечь костер, с современной-то зажигалкой. Пламя весело скакало по веткам, предусмотрительно не спрыгивая на песок, и Вячеслав протянул к нему руки. Свет облил пальцы, и на мгновение они сделались почти прозрачными, словно растаяли в ночи. Громко ухнуло за спиной, и Вячеслав аж подпрыгнул. – Бля! Сказанный сдавленным шепотом, универсальный артикль никого впечатлить не мог, и Вячеслав развернулся всем телом. Лес смотрел на него из-за границы светового круга. Там не мелькало зловещих огоньков, не шевелились загадочные тени, но сама по себе дикая природа, выжидательно поглядывающая на человека, заставляла мучительно напрягаться. Попялившись в кусты, Вячеслав чуть отступил, и ему тут же поджарило задницу. – Бля! Во второй раз получилось уже куда более выразительно. Лес, устрашенный силой нецензурного слова, отступил. Вячеслав попрыгал на одной ноге, охлопал себя по заднице и уселся спиной к реке, продолжая посматривать на темную громаду. За спиной тут же подозрительно зажурчало, он обернулся так резко, что прострелило шею, но из-за костра ничего не увидел. Искры плясали, как рой пчел и, кажется, готовы были так же качественно ужалить. Лес опомнился, и в нем вновь заухало, а по вершинам пронесся порыв ветра, добавив в ночную какофонию больше жутких звуков. – Нет, я понимаю, откуда все эти суеверия берутся. – пробормотал Вячеслав. – Посиди вот так в поле, покарауль этих, как их, диких свиней, что ли. Он свайпнул по экрану, и прежде чем тот заблокировался, успел заметить в нем быстро скользнувшее отражение чего-то. "Не ходи в лес, там медведь съест, или сила какая, может, злая, может, гнилая, будь ты хоть девка красная, хоть молодец-свет ясный, завертит-захомутает, сладко поманит, одурманит, мелькнет птичьим лётом, глянет из воды оком, прянет волчьим скоком" Вячеслав вскочил. Сердце заходилось так, что в груди ломило, а дышать стало нечем. В мозгу заметались какие-то обрывки мыслей, мурашки рассыпались по затылку и стиснули шею ледяными пальцами, он попытался уцепиться мыслью за то, что мелькнуло на экране - и в голове бешено завертелось. Вячеслав пошатнулся, с трудом втягивая воздух. Что-то мелькнуло – и он не мог нормально об этом думать. Оно было мутным, ускользающим, и он впервые ощутил, как начинает тоскливо мычать в груди что-то дремучее, прячущееся от ночного леса в срубе из мертвых деревьев, отчаянно старающееся прогнать подступающую смерть. А у нее нет формы, и потому она легко сочится сквозь щели... Взгляд, словно под спидами, метался по краю воды, по опушке, по выступающим из теней очертаниям, и с каждым ударом сердца, с каждым новым выхваченным силуэтом Вячеслав чувствовал, как ему нестерпимо, все сильнее хочется испортить штаны. Почему-то мелькнуло в голове нелепое предписание – при встрече с медведем обосритесь и лежите неподвижно, медведи не любят тухлятину. От перенапряжения окончательно свело шею, в висках запульсировала боль, и Вячеслав отпрыгнул к костру. Подхватил ветвь прямо из пылающего цветка. Пальцы хлестнуло болью, он вскрикнул и бешено замахал веткой, лихорадочно смаргивая выступившие слезы. Ветка не гасла, пылающий клубок метался в воздухе, как пои файерщика, и тени на опушке дико плясали. Руку сводило от боли, прожигающей ладонь до мяса. В голове опять заметались дикие обрывки мыслей, что-то вспыхивало, как ветка перед ним, язык присох к нёбу. Даже сглотнуть было невыносимо больно, точно в горло вонзилась сухая кость, и сердце ударяло в ребра с ощутимыми перебоями. Чтобы вырваться, замолчать, бежать прочь... Он изо всех сил махал огненным орудием, чтобы избавиться от этого глодающего душу ощущения. Он замахал и второй рукой с телефоном, и отчаянная злость, что на хреновом смартфоне нет вообще ни одной кнопки, хотя бы для фонарика, тоже прожгла его. Тени отступили, слились с каймой леса и перестали напоминать силуэты. Дурея от облегчения, Вячеслав сделал несколько шагов вперед. Он победил, и должен был закрепить свою победу, как настоящий мужик. – Блядские елки! – обозначил позицию Вячеслав. – Сожгу нахер! Единственным, что помешало воплотить угрозу в жизнь и поквитаться с какими-то засранцами древесного происхождения, стала внезапная резкая боль в животе. – Ах ты ж, – сдавленно сказал Вячеслав. – Уй! Ветку пришлось забросить в костер. Она, кажется, совсем не прогорела за время его боевого выступления. На руку смотреть было страшно, и Вячеслав не стал. Боль никуда не ушла, однако проблемы с кишками становились все острее с каждой секундой. В лес бежать было смерти подобно, садиться на песок – "спустив портки" – тоже хреновая затея. Не медля, Вячеслав дернул к говорливой реке. После огненной профилактики все ночные сволочи мигом попрятались, и река болтала как ни в чем не бывало. Яростно переминаясь с ноги на ногу, он сунул телефон в карман, одной рукой умудрился развязать ботинки, стащить штаны с трусами, и потом уже, чуть не лопаясь по швам, присел в воду. – Уф-ф, бля-я, у-уй... Облегчиться – сейчас этот глагол подходил как нельзя кстати. Вода заботливо плескала вокруг щиколоток, послушно облизывая ему задницу. Мелкий песок под пальцами вымывало, и Вячеслав уперся здоровой ладонью между ступней. Обожженную ладонь неистово дергало и пекло, он даже задрал ее повыше, чтобы случайно не сунуть в воду. Там, где плавает всякое говно, ни о какой гигиене речи идти не может. Резь в животе успокоилась, и Вячеслав порадовался, что не стал пробовать свои одобренные справочником грибы. Хотелось, что уж скрывать, но сдержался. Но теперь рука заболела еще сильнее, до того, что вдоль спины пошли ледяные мураши, а меж ушей зазвенело. – Точно сожгу, – почти со слезой пообещал себе Вячеслав. – Вот суки! Сидеть дольше значило зазря морозить и так уже отмытую до блеска жопу. Вячеслав повихлял тазом и приподнялся. Не приподнялось. "Не ходи в лес, там медведь съест, или сила какая, может, злая, может, гнилая, будь ты хоть девка красная, хоть молодец-свет ясный, завертит-захомутает, сладко поманит, одурманит, мелькнет птичьим лётом, глянет из воды оком, прянет волчьим скоком, ветром на плечи ляжет" Он попробовал еще раз. Ноги словно потеряли всякую связь с командным центром. Или словно атмосферное давление внезапно спрессовалось и добавило еще тысчонку килограмм, намертво прижавших Вячеслава к песчаному дну. Неощутимо и надежно. Опять схватило живот, но в ужасе обосраться было уже нечем, и поэтому Вячеслав только задергался, тщетно пытаясь найти в песчаном дне надежную опору. Вода ворковала, шептала – и не отпускала. Вячеслав захрипел. Даже орать не получалось, и уж тем более осмысленных слов в ослепленном мозгу не рождалось. Крутилось только одно – он что-то себе порвал. Какую-то херову мышцу, которая соединяет что-то с чем-то. Что-то в животе, от чего теперь не разгибаются ноги. Вода снова зажурчала, и Вячеславу показалось, что берег и костер на нем сделались будто чуть-чуть выше. Он напрягся изо всех сил, снова пошевелил пальцами ног и понял, что они ушли в песок полностью. Ступни тоже погрузились, нежное и мягкое прикосновение песка, слегка размываемого водой, ощущалось уже выше щиколоток. Еще чуть-чуть, и он окажется в этом песке прямо голым задом. И тогда, как в крипи-пасте, из песка выскользнет червь или металлический крюк, проскользнет в эту самую задницу. И останется только беспомощно ждать, когда что-то оторвет ему яйца, боясь даже дернуться, потому что иначе крюк повернется и намотает на себя его кишки. Хрип прорвался придушенным взвизгом, полным детского отчаяния. Костер на берегу громко треснул, вспыхнул невероятно ярко, и Вячеслав рванулся к нему всем телом. "Хочу к огню! На берег! Помоги!" Вода зло взревела, Вячеслава точно дернули назад. Песок резко просел, и он ухнул в темную ямину. Вода накрыла его с головой, вскинутая обожженная рука панически цапнула воздух, Вячеслав захлебнулся, заколотился, хватая пену и грязь широко разинутым ртом, и обожженную руку вновь пронзила боль. Такая острая и резкая, что изо рта улетели во тьму воды последние жалкие пузырьки воздуха. Вячеслав понял, что сейчас неизбежно вдохнет, и тогда, тогда... Его рванули вверх. Тяжелая вода раздалась с чудовищным звуком рвущегося на реке льда. Вячеслав вылетел наружу. Ноги разогнулись, колени хрустнули, он пролетел куда-то по воздуху и с размаху грохнулся. – Х-ха! От удара вода выплеснулась изо рта, боль заставила его почти вывернуться наизнанку, и долгое, бессчетное время он думал, что сдохнет на суше. Всеобъемлющая боль окутывала покрывалом, и больше всего досталось вытянутой вперед руке, за которую его вытащили. Плечо дергало, запястье горело, в ладонь точно вонзился кусок стекла и медленно там проворачивался. А потом он почувствовал, как вода лижет его пятки и голодно воркует. И пополз вперед. Костер сиял раскаленным оранжевым лоскутком, вытягивая его из ледяного марева. В глазах, в ушах, в носу была вода, и сквозь эту завесу он задыхался, втягивал воздух и тут же выкашливал его. Вода сделалась невероятно густой, липкой, забивала носоглотку, комкалась на языке и никак не хотела его отпускать. Нужно было пересечь границу между мраком, в котором колыхалась вода, и этим чертовым светом. Вытянутая вперед больная рука, точно рука бегуна с эстафетной палочкой, наконец коснулась границы – и вода тут же схлынула. Ручьями потекла из носа, освободила уши, и он мучительно затряс головой, наконец-то получив возможность дышать. В переносице все ломило, глаза жгло, струйками текла из ноздрей слизь и ломило в груди. Дрожа и отхаркиваясь, Вячеслав втащил себя в световой круг целиком. Он не мог успокоить эту дрожь, она мешала думать, не давала даже представить, где тот, кому надо сказать спасибо... "Не ходи в лес, там медведь съест, или сила какая, может, злая, может, гнилая, будь ты хоть девка красная, хоть молодец-свет ясный, завертит-захомутает, сладко поманит, одурманит, мелькнет птичьим лётом, глянет из воды оком, прянет волчьим скоком, ветром на плечи ляжет, себя покажет" Они стояли за зыбкой невидимой чертой. Песок с короткими едва пробивающимися травинками отливал теплым желтым в свете костра, а за этой чертой становился мертвым и серым. Они вышли из этой серости и молча говорили, не раскрывая отсутствующих ртов. Ты же пришел к нам, пришел в лес, зажег костер от медведя, снял портки. Значит выбирай. Туманны и неясны были очертания фигур, но взгляд, сдавленный биением крови до туннельного, выхватывал какие-то детали, и сразу становилось понятно, что скрывает лес. Белесые перья – бесшумные крылья, тихая смерть, подлетающая со спины и терзающая когтями трепыхающееся тело, пока то не изойдет кровью, а может, сердце не выдержит раньше. Острые зубы – капкан цвета выбеленной кости, сжимающийся на бегущих ногах, рвущий вены и сухожилия, пережевывающий содрогающуюся жертву, пока та не изойдет в муках. Сухие ветви – корни-крючья, ядовитые травы, ждущие, чью кровь отравить, превратить ее в бурые сгустки, которые остановятся, и следом легкие умрут от нехватки кислорода, и зеленая пена на губах растечется меткой лесного духа. Выбирай – какой для тебя станет ночь. Вячеслав обернулся к воде. Она пыталась его утащить, но она пела, может быть, просто он ее не так понял, он же городской, ванны там всякие, бассейны... И глаза мертвой рыбы смотрели на него из-за тонкой зыбкой преграды. Холодные, гнилые, обещающие, что вода станет в нем, а он станет в ней. Цепкие водоросли утянут его на дно, вязкий ил примет в нежные объятия, и в глазах его, мертвых, как у гнилой рыбы, поселится тьма. Вячеслав чувствовал себя страшно одиноким, больным и омерзительно беспомощным. Его лихорадило, дико болела рука, сводило живот, хлюпало в носу, заложило уши, а со спины еще и поджаривало. Температура у него точно подскочила, кажется, это было то, что называют "кости ломит". Отчаянно хотелось закрыть глаза, погрузиться в температурную кому, пометаться в бреду, а потом очнуться в доме у Пульхерии-Софьи... "А ей как я объясню? – всплыла мысль. – Она ж старая, ее удар хватит!" И он удержал опускающиеся веки. – Никого, – сказал он, хрипя и сипя всей грудью. – Убирайтесь! Уходите в свой лес! И в реку! Совиные крылья, волчьи зубы, дубовые ветки и рыбьи глаза все так же смотрели на него, не принимая ответа, а потом за спиной у Вячеслава громко треснула ветка в костре, и в лопатки пыхнуло жаром. Граница резко сдвинулась вперед на добрых полтора метра. Вячеслав прикусил губу, изо всех сил сопротивляясь порыву немедленно отскочить от костра. Глаза, зубы, крылья, ветви заколыхались – и отступили. Растворились во мраке, и он почувствовал, что их больше нет рядом. Точно воздух очистился, и из него ушли запахи крови и гнилушек, сырости и горькой отравы. Вячеслав дернулся вперед, уже изнемогая от адского пекла. Костер снова громко треснул, и ему на бедро вылетела растопыренная головня. Точно корявая горящая ладонь схватила за голую кожу. Вячеслав взвизгнул, скидывая ее, стремительно перекатился, и взвизгнул снова. Он бы и заорал, но от сухого горячего воздуха язык мигом прилип к нёбу, а связки натянулись, точно высушенные канаты. Оно лезло прямо из костра. Словно из горящей ямы с хрустом и треском поднимались обломанные ветки, сучья, что-то кряжистое, объятое пламенем. Глаз у этого не было, только черные провалы под огненной короной. Оно поднималось, с хрустом расправляя руки и ноги, обретая широкие кривые плечи и узловатые суставы. И оно тянулось к Вячеславу. – А-а, – сказал Вячеслав, жалобно искривляясь. – А-а! Ты просил о помощи, вот тебе помощь – пылали ветки. – Ты меня выбрал, так отдай мое. Обожженная рука вспыхнула в ответ. Вячеслав хрипло завыл, срываясь. Вспыхнуло плечо, огонь переметнулся на грудь, с шипением вытапливая из мяса сало и воду. Стек по животу, объял раскаленным покровом ноги, рванулся по шее и поцеловал Вячеслава в губы. Вместе со вдохом рванулся в глотку, расчистил себе пусть сквозь легкие, вытек в сердце и заструился ниже, ниже... Все отдай, и глаза отдай тоже, – хрустело пламя. Огонь свернулся чуть ниже пупка – и затих. Вячеслав открыл глаза. Боль ушла, даже рука утихомирилась. А значит, прямо сейчас его жрать не собирались. И если так... – Не отдам, – дрожащими губами произнес он. – Это мое! Костер колыхался над ним. Вячеслав стрельнул по сторонам взглядом. Песок вокруг них был черный. Наверное, он вкатился в кострище, поэтому вокруг него все было сожжено. Медленно, с дрожью Вячеслав поднял руку и увидел, как струится по коже огонь. Тонкий, едва заметный, как у самого основания огонька зажигалки. А настоящий огонь колыхался над ним, и вся эта корявая горящая колода внимательно смотрела черными ямами. Тогда я возьму другое, – согласился костер. "Смартфон отдай, – голосом Пульхерии-Софьи сказало в голове. – Ну или, раз уж костер разжег в лесу, то спускай портки". – Не надо, – кривя губы, прошептал Вячеслав. Перекатился на бок и попытался ползти. Он еще даже не очень понял, что это за "не надо", от которого все внутри поджалось, но инстинкт уже начал толкать его. Что-то плохое было в том, как смотрел на него костер, и как плясали тени на черном песке. "Не ходи в лес, там медведь съест, или сила какая, может, злая, может, гнилая, будь ты хоть девка красная, хоть молодец-свет ясный, завертит-захомутает, сладко поманит, одурманит, мелькнет птичьим лётом, глянет из воды оком, прянет волчьим скоком, ветром на плечи ляжет, себя покажет, руки белы будет ломати" Горящие головни нырнули ему под живот, крепко обхватили за пояс и потянули назад. Вячеслав всхрапнул в отчаянии, не глядя, замолотил обеими ногами. Огонь внутри него оживился и полыхнул нестерпимой щекоткой, на грани судороги. "Не могу, не могу, не могу!" – заголосило в голове чужим и тонким голосом. – Пусти-и! Хриплый клекот вырвался изо рта, точно шкворчание залитых водой углей. Вячеслав все еще бил, хотя горящие руки не разжимались, а на спину опускалась адская тяжесть: раскаленная, вдавливающая в песок. Выжимающая из легких воздух. Огонь в нем самом развернулся к этому живому костру, и показалось, что он вот-вот выплеснется из спины на манер крыльев. Только сначала сломает позвоночник. Вячеслав ударил назад еще и локтем, попробовал извернуться, хрипя от страха и злости. Костер колыхался повсюду, стекал длинными космами по обе стороны, полз по ногам, сжимал плечи и давил на грудь невидимой ладонью. Вячеслав ударил еще и головой, он не мог сдаться, должно же было помочь хоть что-нибудь! Затылок угодил в мягкое, костер недовольно затрещал, и пламя повернуло голову Вячеслава так, что затрещала шея. Довернуло еще чуть-чуть, шея хрустнула снова, и Вячеслав понял, что смотрит назад, как не могут смотреть живые люди. Тупой болезненный стон затопил сердце. Такое же отчаянное недоумение, только в тысячу раз слабее он чувствовал когда-то немыслимо давно, в той жизни, где не было места мертвым рыбьим глазам и совиным когтям. Два года назад у него сломался зуб, треснул и выпал почти целиком, оставив нелепо торчащий осколок. И тогда Вячеслав смотрел на себя в зеркало, глупо приоткрыв рот, и думал – это неправда, такого со мной быть не может. Я же здоровый молодой мужик, не могут от меня отваливаться запчасти. Это, наверное, сон, вот проснусь и все будет как раньше... Костер смотрел ему в лицо, и Вячеслав все еще не умер. И почему-то он точно знал, что отпусти его сейчас шипящие и потрескивающие корявые пятерни – и тогда ночь придет за ним. Костер потянулся к нему, коснулся лица, скользнул по губам, раскаленным языком влился в рот. От этого было так дурно, что Вячеслав почти перестал соображать. Словно это не с ним, не взаправду, а какие-то случайно надетые очки сверхдополненной виртуальной реальности. Он даже будто мог оценить себя со стороны – нелепый, голый, с клочьями рубашки, болтающимися на плечах, распластавшийся на песке заживо горящей лягушкой. И со свернутой шеей. Огонь внутри него пытался пробиться наружу, и Вячеслав не придумал ничего лучше, чем вытолкнуть его через глотку. Заполнивший его рот огненный язык столкнулся с этим выплеском, и общее пламя приглушенно взревело. Закрутилось вихрем, рассыпая фонтан искр у Вячеслава изо рта, скользнуло в ноздри струйками, цапнуло за мочки ушей и затанцевало на висках в такт ударам сердца. Оно, сердце, оказывается, еще стучало, и огонь проскакивал сквозь него, точно забавлялся. Костер совсем заволок глаза, и, ничего не видя, Вячеслав гораздо острее чувствовал. Как скользят невидимые пальцы – то ли десять, то ли двадцать – по его бокам и спине, выписывают узоры, оставляя за собой прогоревшие следы, в которых той же мучительной щекоткой пульсирует непонятное чувство. Он дернулся, и от плеч словно разлилась невнятная пугающая истома. Голова закружилась, горячий воздух в груди на мгновение словно закончился. Пальцы заскользили дальше, остановились на его бедрах, а потом прямо на ягодицы словно легли каменные раскаленные ладони. Со свернутой шеей мотать головой было сложно, с занятым ртом не получалось кричать. И Вячеслав сделал что оставалось в его силах – ударил локтем и добавил пятками. Костер насмешливо затрещал, и Вячеслава потащили наверх, заставляя подниматься на колени. Жутко захрустело в шее, он замахал руками и в отчаянии вцепился в то, что, наверное, тоже было рукой, обвившейся вокруг его горла. Спина заболела, как бывает при гриппозной температуре, ноги сами собой задергались. Ладони не сдвинулись с места, но появились еще две, а может и три или четыре, и все они заскользили по его корпусу. По животу, по груди, одна уверенно сползла в пах и вцепилась в абсолютно вялый, съежившийся от страха член. Мучительно подцепила и потянула яйца. Мысль, что сейчас прямо на месте ему устроят яичницу с сосиской, заставил Вячеслава напрячь глотку в тщетной попытке заорать. Вопль протеста разлетелся искрами и дымом, когда его крутившийся под ребрами огонь радостно устремился прямо туда. Влился в оттянутые яйца, прострелил член на всю длину и, кажется, даже слегка брызнул из-под кожицы. Ладонь потянула сильнее, огонь охотно отозвался, и Вячеслав ощутил невозможное – как у него стремительно встает, с такой скоростью, словно ему четырнадцать лет, и он подсматривает за одноклассницами в раздевалке. Яростно полыхающее возбуждение заставило его член буквально подпрыгнуть, вытянуться по стойке смирно и оголить головку. От этого голова закружилась еще сильнее. Все остальное тело не успевало, не чувствовало удовольствия, и Вячеслав опять на мгновение словно оказался чуть-чуть в стороне. Только секундой позже тяжко застучало сердце, и огни на висках охотно и неистово заплясали с новым усердием. Ладони на ягодицах надавили, потянули в разные стороны, и по копчику скользнула обжигающая струйка. Вячеслав жалобно замычал. Струйка легко проскользнула в поджатый зад, словно не заметив намертво стиснутого сфинктера. Он чувствовал этот жар, стремительно наполняющий все от ануса до копчика и до низа живота. Усиливающееся давление, которое заставляло выпячивать живот – и неожиданно острую яркую вспышку. Горло сократилось в спазме, дыхание остановилось. Ладони опять потянули, и еще одна струйка пустилась в путешествие. На этот раз остановилась, тлея угольком на по-прежнему сжатом входе в горящее тело. Заскользила другая огненная ладонь, обхватывающая его член, струйка вкрадчиво пробуравилась в анус, словно пробовала – а получится ли? – и неожиданно огненные пальцы резко сжались на головке члена. Вячеслав едва не выскочил из кожи. Ягодицы резко сжались, анус тоже стиснулся, и чертову струйку точно затянуло внутрь. И по его спине немедленно заскользила еще одна. На этот раз остановилась на пояснице, подумала и неожиданно стегнула его. Вячеслав взбрыкнул, зарываясь пальцами ног в песок. Огненный хвостик повторил, и на этот раз, ответив ему, огненные змейки внутри Вячеслава пошевелились. Снова удар – и следом за ним та самая вспышка. Только на этот раз его замученное огнем тело уже знало, что это – и потому Вячеслав зажмурился от удовольствия. Змейки закрутились, будто хотели выбраться из его пупка, и вспышки пошли одна за другой. Точно кто-то чиркал спичкой, и Вячеслав покорно вспыхивал каждый раз. Горел, горел и никак не мог сгореть. "Не ходи в лес, там медведь съест, или сила какая, может, злая, может, гнилая, будь ты хоть девка красная хоть молодец-свет ясный, завертит-захомутает, сладко поманит, одурманит, мелькнет птичьим лётом, глянет из воды оком, прянет волчьим скоком, ветром на плечи ляжет, себя покажет, руки белы будет ломати, станет тебя ласкати" Змейкам, резвящимся внутри него, было тесно. Опять заболел живот: тяжелым тянущим чувством, прерывавшимся лишь когда змейки задевали что-то внутри. Та, что осталась снаружи, злилась, ей тоже хотелось побывать в человеческом теле. И она позвала их назад. Вячеслав распахнул глаза, рука-головня сжалась на его члене, и узловатый огненный палец огладил головку, пуская через крошечное отверстие внутрь еще одну змейку. Продрало так, что Вячеслав завизжал бы, но только нечем было. Змейки в его заднице закрутились и медленно пошли наружу. Они выползали, пульсируя и вспыхивая, растягивали его отверстие, выскальзывали так медленно и дразняще, что он задергался, забыв о свернутой шее. Та огненная струйка, которую костер отправил в его член, добралась до яиц. Сладко опалила их и поползла еще глубже в тело. Змейки выскользнули, словно из его задницы вырос огненный цветок, и третья быстро заскользила внутрь, раздвигая едва успевший сжаться анус. ...Ладони скользили везде, змейки помирились и поделили все поровну: честно старались растянуть Вячеслава так, чтобы на всех хватило. Тесно переплетались, сжимались в твердый упругий огненный стержень, который протыкал его снова и снова, даря пылающую боль и такое же раскаленное удовольствие. Вздыбленный член ронял капли живого огня, и они падали на песок, точно живые уголья. И когда стало уже так сладко, так невыносимо терпеть, что сердце останавливалось, костер взревел, отдернулся, и Вячеслав хрипло закричал, выкашливая пламя. Член разбух в горящих пальцах, змейки рванулись, в последний раз вспахивая раскрывшийся до предела анус, и на черный песок хлынула лава. Вячеслава мотнуло вперед, треснула шея, поворачиваясь, и он тяжко рухнул. Он дышал. Он горел сухим жаром, но ни искры не было на его коже. Чистая, чуть загорелая, она была нетронутой – и, обессиленный, он смотрел на свою целехонькую руку, не в силах даже обрадоваться. Подрагивали ноги, в паху слабо пульсировало, саднила развороченная задница. Костер медленно гас рядом с ним. Ветки прогорели и осыпались малиновым пеплом. Иди, – сказал огонь, – ничего мне больше не нужно. "Не ходи в лес, там медведь съест, или сила какая, может, злая, может, гнилая, будь ты хоть девка красная, хоть молодец-свет ясный, завертит-захомутает, сладко поманит, одурманит, мелькнет птичьим лётом, глянет из воды оком, прянет волчьим скоком, ветром на плечи ляжет, себя покажет, руки белы будет ломати, станет тебя ласкати, а коль отпустит, не ходи домой" Уехал из поселка Вячеслав по плану, как и собирался. Все это время температурил, но бабке виду не показывал. К тому же, когда он смотрел в зеркало, то ничего там толком не видел, словно глаза застилало тонкое золотисто-красное марево. Дичь, в общем. Только оказавшись в городе он наконец смог видеть нормально, точно наконец-то остыл. За окнами городской квартиры не шумело никакого леса, плита на кухне стояла индукционная, а с вейпом Вячеслав завязал. И вообще к огню теперь относился отрицательно. Поначалу опасался, что замучают кошмары, но на удивление спал спокойно и крепко. Дни отматывались один за другим, пора было чесаться насчет взрослой жизни, и бабкина деревня отступала все дальше и дальше. Правда, во время подачи документов в одну контору там противопожарка сработала, но это было уж совсем совпадение. Или знак свыше, что в такое ненадежное место устраиваться и губить там молодость точно не нужно. Иногда еще рамки в торговых центрах заходились надсадным криком, когда Вячеслав проходил под ними. А зеркала всякие Вячеслав по личным причинам разлюбил. Заодно с ними и металлы полированные и прочие отражающие штуки. Потому что там было все больше оранжевого света. А так все было хорошо. "Не ходи в лес, там медведь съест, или сила какая, может, злая, может, гнилая, будь ты хоть девка красная, хоть молодец-свет ясный, завертит-захомутает, сладко поманит, одурманит, мелькнет птичьим лётом, глянет из воды оком, прянет волчьим скоком, ветром на плечи ляжет, себя покажет, руки белы будет ломати, станет тебя ласкати, а коль отпустит, не ходи домой, не носи беду с собой" Огонь пришел ночью. Когда так темно, что не видно, что там за окнами, может, подступает к четвертому этажу типовой двенадцатиэтажки густой недобрый лес. Вячеслав лежал на полу, бездумно глядя в потолок. Вниз было не посмотреть, голову не повернуть. Ноги не шевелились, да и вообще не чувствовал он их. Все что ниже груди – не чувствовал. Там жарко цвело, тлело рдяными углями, разбегалось трескучими змейками со сверкающими головками. Они расползались шустрыми ящерками, и он чувствовал запах гари. Змейки пожирали ковер, добирались до деревянных мебельных ножек и вгрызались в них острыми белыми зубами. Спешили по бумажным обоям, слизывая их вчистую. Ощупывали бетонные панели, искали в них брешь, чтобы просочиться дальше. Из комнаты в комнату, с этажа на этаж, от одного дома к другому, пока не сожрут всех, оставив лишь погасшие угли, а следом придет ночь и совиные когти, и волчьи зубы... "...не то народишь погибель".