Прилив

Лихой галоп по горной дороге не только разогнал тоску, но и согрел сердце. Эцио снова почувствовал себя живым. Здесь был свежий воздух, великолепные виды, а вышколенный белый конь слушался лёгкого касания. Наполненная памятью о погибших родных Флоренция осталась позади, и почти перестало терзать ощущение того, что путь длиною в десять лет ни на каплю не умерил боли и, конечно же, не вернул ни отца, ни братьев. Ярость выгорела дотла, её заменила пустота… Впрочем, сейчас пустоту заливало солнце и наполнял свежий ветер. Вот и тот самый поворот, где вдвоём с Леонардо они едва не перевернулись на повозке, уходя от преследования. Эцио остановил коня и спешился, чтобы с обрыва полюбоваться открывшимся видом на реку внизу. Прямо у ног в траве он заметил старую кисть, а чуть подальше ещё одну. Не иначе выпали из той злополучной повозки. Эцио тепло улыбнулся. Интересно, где сейчас Леонардо? Когда в последний раз Аудиторе был в Венеции, мастерская стояла наглухо запертая. Эцио вдруг осознал, что ему не хватает восторженного, всегда улыбчивого художника. Пожалуй, только его ассасин мог назвать своим настоящим другом. С остальными его связывали либо родственные узы, либо общее дело, но Леонардо был именно другом. Тряхнув головой, Эцио вновь взлетел в седло. Впереди Романья и красивая женщина, которая всегда рада его видеть. Пусть она и не ответила на последнее письмо, голубь ведь мог заблудиться… Туманная болотистая Романья встретила неизменно влажным пейзажем, от которого хотелось к очагу несмотря на тёплую погоду. Впереди уже виднелись стены Форли. – Эцио! – окликнул смутно знакомый голос. Ассасин перевёл взгляд на дорогу. Навстречу ему двигались трое с гербами Сфорца на попонах. – Я помню вас, – Аудиторе улыбнулся ехавшему первым. – Мы вместе защищали стены Форли. – Верно, и для меня честь быть узнанным вами, Эцио. Осмелюсь предположить, что вы желаете навестить госпожу Катерину. – Верно, вот только она не ответила на моё письмо. Всё ли с госпожой в порядке? – О, да, и она, и её прекрасные дети здоровы, вот только госпожа Катерина покинула Романью три недели назад. Она собиралась отправиться в Рим, а после – навестить подругу в Венеции, так что, боюсь, вы разминулись с ней преизрядно. – Не везёт мне в последнее время, – невесело усмехнулся Эцио, невольно теряя одухотворённое настроение, чудом пойманное в горах. – Но что поделать. Ведь рано или поздно госпожа вернётся, а я не в последний раз в вашем прекрасном краю. – Так или иначе в Форли вам будут рады как члену семьи. Гостите столько, сколько пожелаете, – тепло улыбнулся воин. Кони его спутников нетерпеливо перебирали копытами. – Благодарю и, возможно, воспользуюсь вашим щедрым гостеприимством. Не смею вас более задерживать, кажется, вы торопитесь. – У нас небольшое дело в окрестностях, но если задержитесь на пару дней, буду рад оказать вам гостеприимство уже лично, когда вернусь. – Договорились, – улыбнулся Эцио, кивнул на прощание и коснулся пятками белоснежных боков. Трое всадников, так же кивнув, подстегнули лошадей, и вскоре топот их копыт растаял среди озёр. – Не проходите мимо! Наброски самого Леонардо да Винчи! Такого вы не встретите больше нигде! – донёсся до уха Эцио зазывный голос. Чуть впереди была лавка торговца картинами. Впрочем, здесь, на дороге за стенами города, у него, вероятно, лучше шли карты и молитвы для путников. – Не проходите мимо! Да Винчи! – Да кому ты рассказываешь, мошенник! – возмутился один из троих зевак у прилавка. – Откуда бы у тебя наброски да Винчи? Лишь бы денег выдурить у честных людей. Зеваки, возмущённо переговариваясь, отошли от лавки. Раздосадованный торговец даже не стал спорить, лишь махнул рукой вслед. – Покажи-ка мне наброски да Винчи, – усмехнулся Эцио, спешиваясь у прилавка. Хотелось чем-то развеять вновь накатившую меланхолию. Сейчас у него не было даже контракта, который занял бы если не сердце, то хоть ум. – Пожалуйте, милостивый господин, и не торопитесь называть меня лжецом. Эти наброски… – без былого энтузиазма, кажется, уже не надеясь, что ему поверят, заговорил торговец. Эцио перестал вслушиваться в его голос. На устланный картами прилавок легли четыре небольших листа. На них угадывались те самые повороты и обрывы горной дороги, по которой только недавно проехал ассасин. Все четыре, сделанные то ли углём, то ли грифелем, были не закончены, но уже казались живыми. На одном угол часовни, на другом камень, о который когда-то едва не разнесло вдребезги повозку… И на каждом рисунке подпись. Подпись Леонардо. – …только два. Но вы можете выбрать. – Что? – вынырнул из мыслей Эцио, заметив, что торговец всё ещё не умолкает. – Я говорю, милостивый господин, я продать могу вам только два. Всего по тысяче флоринов каждый. Но вы можете выбрать. – А с двумя другими что сделаешь? – с прищуром взглянул на собеседника Эцио. – Себе оставлю, милостивый господин. Это подарок самого мастера Леонардо, и коли бы не долги, я бы оставил себе все четыре. – Верно, с годами они, поди, только дороже станут, – всё с тем же выражением продолжил Эцио. – Бесценны станут, милостивый господин. Да только преступление – продавать их. Это же живое искусство. В глазах торговца внезапно засветился столь искренний одухотворённый восторг, что Эцио невольно улыбнулся. – И сейчас дешевишь, по тысяче за набросок. – Дешевлю. Однако же и за эту цену не берут. Не верят, – вздохнул любитель искусства, вновь несколько поугаснув. – Один возьму, – Эцио выбрал рисунок с камнем и положил на прилавок один из двух своих кошелей. – За три тысячи возьму. Остальные не продавай, коли так их ценишь. – О, милостивый господин! Торговец едва не потерял дар речи. Потянулся к кошелю, но развязывать и считать не решился, побоявшись обидеть покупателя. Лишь взвесил украдкой в руке. Опыт подсказал ему, что, если там золото, то больше он никому не должен, а семья его на ближайшие пару лет сыта. Рукояти весьма дорогих мечей на поясе покупателя обнадёжили, что там именно золото. – Вы, стало быть, поверили мне, милостивый господин? – не удержался он от вопроса, глядя, как бережно сворачивает рисунок Эцио. – Я знаю, как выглядят работы и подпись Леонардо, – ассасин поставил ногу в стремя, но снова обернулся. – И всё же, откуда они у тебя? – Так мастер Леонардо сам подарил. Сказал, что я так хорошо говорю об искусстве, что он хочет мне что-то подарить. Ещё посетовал, что ни один в дороге не закончил. – Это на него похоже, – усмехнулся Аудиторе. – А он, стало быть, проезжал этой дорогой? И давно? – Несколько недель назад ездил в горы подышать. По его собственным словам, «с этими высокородными слишком душно». Его пригласили сюда написать семейный портрет, он гостил в Форли. Да вы, поди, можете ещё его на пристани застать. Его корабль должен отойти сегодня с вечерним приливом, так время у вас, поди, ещё есть. – Спасибо, приятель, – Эцио, слушая торговца, чувствовал, как пустоту в его душе заполняет тепло, будто упомянутый собеседником прилив. – Вам спасибо, милостивый господин! – воскликнул торговец, всё же заглянувший в кошель, когда Эцио отвернулся, забираясь в седло. – Теперь я и впрямь могу оставшиеся три никогда не продавать! Эцио слышал последнюю фразу уже сквозь перестук копыт. Чигно, повинуясь приказу, рванул с места едва не в галоп. Ассасин хорошо знал эти места и погнал скакуна по залитым водой холмам к пристани. Уже у причала, кинув поводья и золотую монету ожидавшему у коновязи юноше, Эцио почти бегом побежал к трапу новенького парусника. Знакомый силуэт в неизменном берете стоял спиной к нему и наблюдал за тем, как два матроса поднимают на борт его багаж. – Друг мой, ты решил покинуть Романью, даже не поздоровавшись? – весело поинтересовался Эцио, приближаясь к художнику и ощущая безудержную радость от встречи с другом. *** Леонардо задумчиво смотрел на двух матросов, за пару флоринов поднимавших по трапу его сундук. Намётанный глаз художника отмечал, как перекатываются под рубахами просоленные мускулы. Мысленно он уже располагал тени на холсте. – Друг мой, ты решил покинуть Романью, даже не поздоровавшись? – ворвался в его мысли голос, заставивший сердце на миг остановиться. – Эцио, – прошептал он и медленно повернулся, боясь спугнуть наваждение. – Эцио! Ассасин выглядел заматеревшим с тёмной щетиной и будто ещё раздавшимися плечами. Но глаза… сейчас на Леонардо смотрели глаза мальчишки, впервые вошедшего в его мастерскую во Флоренции. Много лет художник не видел в этих прекрасных глазах такой чистой радости без примеси горечи. И как же он по этим глазам скучал! – Как замечательно, что я тебя застал! – ассасин шагнул навстречу. Леонардо тоже сделал шаг и оказался в крепких объятиях. Он обнял в ответ, стараясь не вкладывать в прикосновения тех чувств, что сейчас испытывал. Его сердце готово было разорваться на части. Он никогда не смел навязывать другу своё присутствие, да и у самого жизнь была куда как не праздной и не обделённой людьми и отношениями, но Эцио занимал в его душе особое место. Не такое, как Салаи, нет. Это было нечто иное. Сладкий трепет, безграничное восхищение… Словно некая надуманная форма, но тем не менее, любви. Осознав, что Эцио уже разжал объятия, Леонардо смутился и тоже отступил, отчего-то не решаясь посмотреть в эти восхитительные глаза. Всё же осмелившись и взглянув, он обнаружил там безграничное тепло и вдруг почувствовал себя абсолютно счастливым. – Я безумно рад видеть тебя, Эцио, – улыбнулся он. – Ты не представляешь, как я рад. Я думал навестить Катерину, но не застал её, – развёл руками ассасин и с удивлением отметил мелькнувшую на лице друга горечь. Или показалось? – Верно, она, кажется, отправилась в Рим. Ты останешься в Форли? – Леонардо услышал раздавшуюся на палубе команду и ощутил острую тоску. Он не готов был вновь расставаться прямо сейчас. – А куда направляешься ты? – В Венецию. Боюсь, моя мастерская изрядно подзаросла паутиной. – А Салаи? Отчего же он не присматривает? – Он был здесь со мной и отплыл лишь парой дней раньше. Едва ли по прибытии он бросит все силы на битву с пауками, – усмехнулся художник, сморщив веснушчатый нос. – Так может, за сотню флоринов на этом корабле найдётся место для одного непредвиденного пассажира? – весело спросил Эцио, намеренно повысив голос, чтобы его услышали на палубе. – За две сотни я поселю вас в собственной каюте! – отозвался сверху звучный рокочущий голос. – Я думаю, мы можем разделить и мою каюту, – Леонардо постарался удержать внутри хотя бы часть бушующего восторга, но безуспешно. Тот весь отразился на его солнечном лице. – В таком случае, дайте мне несколько минут, я заберу поклажу и отправлю мальчишку отвести Чигно в Форли. *** Солёный морской ветер трепал волосы и рубашки. Доспехи остались в каюте, здесь нечего было опасаться. Два друга любовались красочным закатом. Корабль оставил позади Романью и уверенно шёл прочь от берега. Здесь, на высокой корме, возникало даже ощущение полёта. Облокотившись о фальшборт, Эцио наслаждался непривычными для него чувствами: покоем и отсутствием пустоты. Сейчас её всю заполнил собой и своим безуспешно скрываемым счастливым восторгом веснушчатый художник. Эцио не представлял, насколько приятно будет увидеть друга. Так искренне ему, пожалуй, не радовалась даже Катерина. Поймав себя на этой мысли, ассасин бросил взгляд на стоявшего рядом Леонардо и встретился с ним глазами. Счастье, восторг, восхищение… что-то ещё, Эцио распознать не успел, художник смущённо опустил ресницы. – Леонардо, всё в порядке? – Да… Да, Эцио. Я тут подумал… если у тебя будет время, как-нибудь попозируешь мне? У меня не было ни одной модели с такой совершенной анатомией, – тон был шутливым, но не отведённый в сторону взгляд, не выражение тела, словно стремящегося куда-то и насильно сдерживаемого. – Я не против. Если не погрязну в делах братства в Венеции, – Эцио продолжал смотреть на друга. Тот снова поднял взгляд и снова отвёл, точно стараясь чего-то не сказать. – Буду рад запечатлеть совершенство, – Леонардо улыбнулся и переменил позу, тоже облокотившись на фальшборт и прижавшись к нему спиной. Он словно пытался расслабиться и отвлечься от неких мыслей. Впрочем, Эцио уже догадывался, какие мысли не дают покоя его другу. Он видел эти метания, а однажды и сам их испытывал. Он развернулся лицом к Леонардо, уперев руки в полированное дерево по обе стороны от художника, и всё-таки поймал его взгляд. Взволнованный и смущённый. – Ты хочешь мне что-то сказать, но боишься? – Я…. – Леонардо медленно вдохнул и выдохнул, унимая, видимо, взбунтовавшиеся чувства. – Я не уверен, что не отвращу тебя тем, что хотел бы сказать. Эцио улыбнулся и придвинулся чуть ближе, не отпуская взгляда друга. Веснушки на лице художника стали ярче, будто их вызолотили последние лучи тающего в море солнца. Он судорожно вздохнул и невольно подался навстречу. *** В грудь Леонардо будто спрятали все фейерверки венецианского карнавала. Слишком близко. Ощущение тёплого дыхания на губах. В мыслях только биение сердца и бездна тёмных глаз, утягивающая его в свои недра. Нельзя преодолевать оставшееся расстояние. Нельзя. Если… В следующий миг Эцио сам коснулся губами его губ. Фейерверки в груди взорвались все разом, сметая остатки самообладания. Леонардо ответил на поцелуй нежно и жарко, прильнув к сильному телу ассасина. Горячая рука обхватила спину художника, от неё по коже во все стороны хлынул огонь. Поцелуй словно запечатлелся в вечности, мир на время перестал существовать. На слишком короткое время… – Я люблю тебя, – выдохнул Леонардо в губы Эцио. Губы улыбнулись. Потом ассасин обнял друга, прижимая к себе. – Я знаю, Леонардо. Я не слепой, – ласково проговорил он на ухо. – Я совсем не уверен, что готов зайти дальше, или что смогу когда-то ответить той взаимностью, которой ты достоин, но я точно не собираюсь отталкивать тебя. Я слишком дорожу твоей дружбой. – Я никогда не смел надеяться… Не нужно заходить дальше. Твоя дружба бесценна для меня, – Леонардо ещё чуть теснее прижался к ассасину, словно стараясь впитать памятью тела эти объятия. – Но этот поцелуй… будет самой сладкой моей тайной. – Нашей тайной, – Эцио отстранился и ещё раз невесомо коснулся губами губ. – Ну, что, друг мой, нас ждёт Венеция…