Не прося ласки и заботы

сейчас, когда комнату освещает лишь тусклый лунный свет я могу видеть тебя таким открытым передо мной, марк, могу видеть как ты дрожишь, как хочешь посмотреть, что я делаю, но ты не можешь. не можешь сделать ничего. ты не боишься подчиняться, я знаю, но всегда идёшь впереди, пытаешься подстроить всех под себя, но не сегодня. сегодня ты слишком сильно вывел меня; ты не представляешь, как мне больно видеть тебя с ним, как вы нежно смотрите друг на друга, как вы незаметно, как вам кажется, касаетесь друг друга. я не могу терпеть это, и ты знаешь. так почему всё ещё продолжаешь это делать, испытывать меня и моё терпение? - марк, давай сыграем в игру, - я говорю в самое ушко младшего, заставляя мурашки пройтись по его спине. он очень чувствителен в такие моменты, когда я лишаю его зрения, завязывая глаза; очень послушный, когда при малейшем движение грубые верёвки врезаются в молочную, казалось, девственную кожу и оставляют алые кровяные подтёки. я перестарался? возможно, но мне нравится, когда он болезненно шипит, как пытается убрать дискомфорт, порождая ещё большую боль. - сегодня ты будешь послушной псиной, малыш, которую хозяин должен наказать. наслаждайся своей последней возможностью дышать, - хватаю его за горло, поднимая чуть выше, чтобы он поднялся на колени, и завороженно наблюдаю, как он начинает задыхаться, как жадно глотает воздух. - д-да, хозяин, - хрипит марк, и я похвально отпускаю его, поверх красных следов от моих пальцев надевая железный ошейник с массивной цепью, которая заставляет марка дрожать сильнее, потому что контраст горящей от удушения шеи и холодного металла сводит с ума, до чёртиков сносит крышу. - ты такая грязная псина. твой член уже стоит; стоит на то, как грубо я к тебе отношусь, как томлю в ожидание, не так ли? тебе нравится, ты получаешь от этого кайф, - я бью его тяжёлой рукой по ягодице, оставляя всё больше красных следов на любимом теле. он никем не тронут, никто не знает его таким, кроме меня. только я должен касаться его, только я должен любить его и только я, чёрт возьми, имею право смотреть на него, потому что он полностью и бесповоротно мой. - да, хозяин. мне нравится это, когда ты обращаешься со своим псом гру- марк срывается на крик, когда я бью ещё раз, только уже сильнее, вкладывая всю свою злость и огорчение. и его член дергается, изнывая от желания. - как думаешь, тебе хватит пяти ударов, чтобы ты понял, что меня лучше не стоит злить? - н-нет, однозначно нет, - послушно говорит он, будто читая мои мысли и аккуратно, боясь оступиться, ложится ко мне на колени, зная, что это чертовски нравится мне; нравится видеть его таким. я ударяю первый раз не так сильно, отчего он скулит, немного ёрзая, пытаясь потереться своим членом о моё бедро: - я не разрешал тебе. ты разве не должен быть послушной псиной? - оставляю ещё два удара немного сильнее, приводящих марка в чувство; он останавливается, извиняюще всхлипывая. - ты же понимаешь, что тебе нельзя подходить к тому парню? ты понимаешь, что меня нельзя злить? - ударяю с новой силой по его стоящему колом члену, и он издаёт немой крик боли, после чего охотно кивает. - я-я больше никогда не буду злить хозяина. хозяин - единственный, кто у меня есть. я тяну за цепь, из-за чего ошейник острыми концами упирается в шею, снова перекрывая марку кислород, и капельки крови обводят холодный металл. а затем я делаю ещё два одновременных шлепка, зачарованно слушая его стоны и крики, которые потом точно перейдут на хрип, глубокий и болезненный. - прошу, хозяин, - хнычет марк, пытаясь уйти от болезненных ощущений, но я не позволяю, бью ещё сильнее и больше, пока он не начинает умолять, а повязка на его глазах не намокает от горящих слёз, и это - верх наслаждения. видеть умоляющего марка со слезами на щеках - наслаждение. я отпускаю его, кладя животом на мягкую кровать и нежно провожу рукой по багровым следам, целую осторожно и будто чувствую своей кожей, как он блаженно выдыхает, утыкаясь лицом в простыню. это не устраивает меня; не устраивает, что он сдерживает себя. я поднимаю его голову за волосы и прекращаю любой контак, сидя в паре сантиметров от него, и он начинает скулить; скулить от отсутсвия рук, от отсутствия грубости. но я практически бесшумно оказываюсь перед его лицом и замечаю, как он приподнимает уголок губ в улыбке, когда слышит звук растёгивающейся молнии. - послушная псина готова поработать своим языком ради хозяина? - марк медленно, будто дразня меня, высовывает свой розовый язычок, готовый выполнить любые желания. у меня слетает крыша, когда марк принимает слишком глубоко, когда умело обводит каждую венку моего члена; когда я упираюсь ему в горло и так приятно растягиваю его, упираясь сильнее. я даже через повязку вижу, как он закатывает глаза и сходит с ума вместе со мной, а по подбородку стекает вязкая слюна, смешанная со семенем. - ты понимаешь, что сегодня я не буду тебя готовить? я буду входить в тебя так медленно, чтобы ты каждой частичкой своего тела почувствовал, как мой член разрывает тебя изнутри, как твоя собственная кровь будет стекать по члену, - он лишь стонет, пуская вибрацию по моему органу, и я откидываю голову назад, ненадолго задерживаясь в узком горле марка, после чего он задушено кашляет, а слёзы вновь начинают обжигать кожу его щёк, и я целую; целую как в последний раз, не пытаясь быть грубым, лишь одними губами задерживаюсь на сладких губах марка. он весь по-настоящему сладкий. но я не привык к ласкам и утешениям во время секса, и прямо сейчас я уже не в силах терпеть собственное возбуждение, которое болью отдаётся в паху. я приказываю марку лечь ко мне ногами и кладу руки на его бёдра, поднимая невесомое, кажется, тело на колени, заставляя прогнуться в пояснице, и медленно, как обещал, вхожу. он хрипит, не сдерживая слёз - ему больно и чертовски хорошо одновременно. ему было невероятно страшно, когда он осознал свои предпочтения, когда у них был первый раз, и юта наконец показал своё лицо без масок и грима, когда он болезненно приятно издевался над ним; ему было страшно, когда он понял, что не получает наслаждения от обычного секса, от обычных ласок и любви. он любит, когда его бьют до кровоподтёков, когда в него жестоко входят без подготовки, потому что оба знают, что он с утра любит играться со своими пальчиками, хаотично вводя их всё быстрее, попадая по простате. и он принял себя, принял себя таким, какой он есть, не прося у юта ласки и заботы, и получает это. марк готов на любые действия юты, готов полностью и бесповоротно подчиняться, потому что он доверяет своему партнёру, своему любимому человеку. иногда это может заходить слишком далеко, но после, когда они выходят из своей игры, старший готов хоть весь оставшийся день спрашивать, как марк себя чувствует, а внутри зарождается небольшая вина, когда ему приходится носить длинные толстовки, чтобы скрыть кровавые следы от верёвок. я вхожу до основания и сразу начинаю двигаться, чтобы не дать ему привыкнуть, раздвигая его узкие стенки своим членом, намеренно не попадая по простате, но марку это только в радость, потому что он самостоятельно пытается найти правильный угол, насаживается на мой член, сбивая любой ритм к чёрту, и всегда находит, продолжая пытаться ускорить темп. - я- боже, юта, прошу, я не могу больше, - в бессознательном состояние произносит марк, и я опять хватаю его за цепь ошейника, тяну на себя, отчего он повисает на ней, прогибаясь в спине, после чего я гортанно рычу "можно" и изливаюсь вместе с ним. снимаю с него ошейник, улыбаясь двум кровоточащим полосам, и развязываю верёвки, которые с трудом поддаются даже умелым рукам, проводя кончиками пальцев от его бедра к шее, невесомо целуя каждую выступающую косточку, каждую ранку. - спасибо, - подрагивающим голосом говорит марк, и мы оба улыбаемся, как в наш первый раз, который мы вспоминаем при любом удобном случае. - надо будет тебя ещё позлить.