на моей могиле прорастут алые нарциссы.

Сразу после звонка Роман стремительным шагом направился в сторону уборной, кажется, по дороге задев кого-то плечом. Сейчас его это абсолютно не волновало, лишь бы успеть, лишь бы никто не увидел. Не хватало ещё, чтобы по школе начали ходить слухи о том, что он, Роман Годфри, влюблён в кого-то, да к тому же безответно. После этого отсос в кабинке туалета во время теста по математике ему явно не светит, а если и светит, то только из жалости. А парню это совсем не нужно. Знаете ли, не очень возбуждает, когда девушка смотрит на тебя так, как будто ты вот-вот откинешься, а минет — это твоё последнее желание перед тем, как отойти в мир иной. В туалете в правом крыле на втором этаже, как обычно, никого не было. Годфри зашёл в крайнюю кабинку и тут же упал на колени. Всё его тело вздрогнуло в приступе истошного кашля и по губам полилась алая кровь. Роман терпел слишком долго, всё не находил случая улизнуть в туалет или хотя бы спрятаться за шкафчиками, чтобы выпустить наружу лепестки, что весь день щекотали его нёбо, поэтому сейчас он откашливал целый цветник, успевший вырасти внутри него. Сегодня Руманчек не давал ему и минуты уединения, всё не затыкаясь и пытаясь обсудить сегодняшний план для проникновения в дом Уиллогби, что было по большей мере бесполезно, так как Роман не воспринимал и половины из того, что говорил его друг, думая лишь о том, как не выкашлять лепестки нарцисса прямо Питеру в лицо. Обессилено припав к дверце кабинки, Роман языком прошёлся по своим пухлым губам, слизывая остатки горячей крови. Ему определенно нравился этот сладкий металический вкус на его языке. Он не знал почему, но вид крови его всегда невероятно возбуждал, поэтому он везде таскал с собой парочку лезвий. Некоторые девчонки за это считали его сумасшедшим, некоторые сбегали прямо во время секса, когда на них попадали вязкие струйки крови, но некоторые считали это его «изюминкой», особенностью. Быть извращенцем, конечно, так себе особенность, но Роман не жаловался. Годфри потянулся к ширинке штанов, длинными пальцами расстёгивая молнию. В его болезни приятного было мало, но парень научился довольствоваться и этим. На телефон пришла смска, и Роман был практически уверен, что она была от Питера, который наверняка искал его сейчас по всей школе. От осознания этого факта тело бросило в жар, и Годфри запрокинул голову, непроизвольно прикрывая глаза. «Насколько же низко я пал», — пронеслась мысль в голове парня, перед тем, как там появился образ патлатого голубоглазого парня, а разум Романа окончательно заволокло пеленой. Он помнил, когда это началось. Это был день, когда Роман предложил подвезти Питера до дома. Не сразу, но парень всё же согласился, не совсем доверяя снисходительности парня, который изначально был настроен довольно враждебно. На улице было очень солнечно, а тёплый ветер дул в лицо, ударяясь о капот красной машины, которая неслась по неасфальтированной дороге. Цыган смеялся, рассказывая что-то про своего покойного деда, и Годфри и сам невольно улыбался, поглядывая на парня. Так спокойно и легко ему не было уже давно. На самом деле настоящих друзей у него не было: сложно найти кого-то, кто бы воспринимал тебя независимо от статуса богатого мальчика. Да и в принципе, человек он был довольно нелюдимый и не любил впускать кого-либо в свою жизнь. Но с Питером всё отчего-то было по-другому. Роман не знал, что конкретно его зацепило в нём. Может то, что он в отличии от остальных не боялся Годфри и не шарахался от него, или то, что он был добр к его сестре, или то, что ему было абсолютно плевать на мнение окружающих, и кто о чём говорит за его спиной. Он казался странным и непохожим на остальных, что ещё больше притягивало. Когда Роман увидел рисунки с символами из своих снов, он вдруг подумал, что это судьба. Что они какие-нибудь родственные души или типо того. Что им просто суждено было встретиться, ведь им же снятся одинаковые сны — это точно что-то да значит. Питер ушёл, ничего не ответив и не объяснив, оставив Романа окрылённым непонятной надеждой и верой во что-то абсолютно безумное. А потом это состояние эйфории резко нарушилось внезапным кашлем, и на ладони Романа нежно опустился белоснежный лепесток. Парень тихо усмехнулся, смотря на него и понимая, что никакая это не судьба — это проклятье, а он просто наивный идиот, раз решил иначе. В какой-то момент невинная влюбленность переросла в затянувшееся увлечение, а затем и в пугающую одержимость. Роман совершенно не контролировал, то как быстро он вязнет в болоте под названием «Питер блядский Руманчек», но с каждым днём он утопал в нем всё сильнее, и дышать становилось невыносимо трудно, до головокружения, до дрожи в коленках и помутнения в глазах. Что удивительно, к невыносимой физической боли Годфри довольно быстро привык, и этот аспект помешательства на Питере его не особо беспокоил. А вот дурацкие цветы, которые начали прорастать по всему телу, парня неимоверно бесили. Ему приходилось постоянно носить закрытую одежду, чтобы не были видны его запястья, усыпанные маленькими ростками. Роман по началу пытался их вырывать, но это было бесполезно, так как они вновь и вновь произрастали из ещё не заживших ран, пачкая кровью дорогие рубашки, заливая металической жидкостью руки. Первый росток пробился сквозь его кожу в ту ночь, когда парень увидел превращение Питера. Это было самое отвратительно прекрасное и восхитительно пугающее, что Роман видел в своей жизни. Когда тело Руманчека ломало и извивало во все стороны, внутри у Годфри всё трепетало от ужаса и наслаждения зрелищем. Кажется, он в своей жизни ещё никогда не был настолько возбуждён, как тогда. Посмотрев в горящим жёлтым огнём глаза, он неожиданно увидел в них Питера. Он увидел человека в диком животном, которое скалясь смотрело на него, доедая остатки человеческой плоти. Роман чувствовал необъяснимое умиротворение и спокойствие, вместо страха и ужаса перед зверем. Он медленно присел на корточки, чтобы быть на одном уровне с волком. В тот момент он чувствовал невероятную связь между ними. Они словно могли общаться, не произнося при этом ни слова. Все его чувства в миг обострились, и он слышал, как где-то вдалеке ветер разбивался о шелестящие ветки деревьев, и чувствовал, что воздух был насквозь пропитан гнилью и влагой. Пока он поддерживал зрительный контак со зверем, он как будто сам был волком. Он как будто оказался в его же шкуре. Он как будто был с Питером одним целым. А затем волк скрылся в гуще деревьев. Роман извинился перед мамой оборотня и сказал, что ему нужно отойти. Она улыбнулась ему, наверное решив, что от такого зрелища в животе у Годфри все замутило, как никак мальчик из элитной семьи вряд ли привык к такому. Но Романа выворачивало наружу не из-за того, что он был впечатлительным. Лепестки казалось вот-вот полезут у него из ушей, а то и ещё невесть откуда. Где-то в области ключицы на левой стороне, его пронзала острая боль, словно кто-то резал его кожу лезвием изнутри. Откашлявшись, Годфри нетерпеливо начал расстегивать рубашку дрожащими пальцами, которые совершенно не справлялись с пуговицами, спотыкаясь друг об друга. Ночью в лесу было довольно холодно, но он этого не замечал, касаясь ледяными пальцами, горячих кровоточащих порезов. Три зелёных стебелька извивались на ветру, пригибаясь к коже. Вот теперь уже Годфри мутило от отвращения. Отвращения к себе и этим противным молодым росткам, что вскоре должны были превратится в цветы, кричащие «я влюблён в чертового цыгана, который никогда не ответит мне взаимностью, потому что никто не способен полюбить такую жалкую тварь, как я». Забавно, Питер буквально сейчас бегал по лесу в обличии волка, но тварью Роман все равно считал себя. Годфри вышел из кабинки и подошёл к раковине. Он выглядел чересчур растрепанным и раскрасневшимся, что было на него совсем не похоже. Выкрутив кран максимально влево, парень, не долго думая, согнулся, подставляя голову под поток ледяной воды. Для этого ему пришлось повернуть голову в весьма неудобное положение, из-за чего шея тут же взмолилась о пощаде. Холодные струйки приминали волосы, очерчивали черты лица, спускались вниз по шее, затекая под не до конца застегнутую рубашку, скользя все дальше по телу. Роман думал, что это хоть как-то отрезвит его и приведёт в себя, но вместо этого он, кажется, совсем отключился. Он закрыл глаза и стоял в таком скрюченном положении бесконечно долгое количество времени, каждой частичкой своего тела чувствуя, как холодные потоки воды шипят, обжигаясь о его тело. Наверное он бы затопил все крыло, если бы в уборную не зашла уборщица, которая не ожидала здесь кого-то увидеть. Она прогнала парня, параллельно сетуя на разлитую по плитке воду. Годфри выудил из кармана телефон, проверяя входящие уведомления. На экране светилось «Ты где, чёрт возьми? Я сейчас уйду без тебя». Парень усмехнулся. Он буквально мог видеть лицо Питера в момент, когда он писал это. В школьных коридорах было пусто, все вероятно поспешили свалить отсюда, как только прозвенел звонок с последнего электива. Ну, или же Роман так долго стоял над раковиной, что случился апокалипсис и вся человеческая раса внезапно вымерла, а он остался последним представителем своего рода. На самом деле, такая перспектива звучала вполне себе сносно. Нет людей — нет проблем. Выйдя на улицу, парень сразу же потянулся за ключами от машины, не замечая ничего вокруг. Когда он поднял голову, то обнаружил, что, прислонившись к его машине, стоял Руманчек, сложив руки на груди и отбивая какой-то ритм пальцами. — Ты сказал, что уйдёшь без меня, — лукаво прищурился Роман, смотря на друга. — Я не мог, мы же договаривались сразу после школы поехать в дом Лизы, — пожал плечами Питер и наконец-то отлип от машины, ровно встав на ноги. — Так это была уловка, — якобы возмущённо воскликнул парень, садясь в машину и ожидая того же от цыгана, но тот лишь укоризненно посмотрел на него, не сдвинувшись с места. — Я искал тебя по всей школе, ты просто исчез, ни сказав ничего. — Плохо искал, — констатировал факт Роман, — Садись, чего встал. — С тобой всё в порядке? Выглядишь дерьмово, — друг явно был обеспокоен состоянием друга, который словно только что из-под душа вышел. — Спасибо, за комплимент, но мы, кажется, не обо мне сейчас должны говорить, — Питер все же сел на соседнее сиденье, но выглядел все так же рассерженно, хотя и было видно, что он скорее переживал за парня, чем злился на него, — Можешь ещё раз повторить, что нам даст это приглашение, если мы все-таки найдём его? — Шутишь? Мы же уже обсуждали это, — удивился Руманчек, но все же начал по новой объяснять суть дела. Конечно же, Роман знал об этом приглашении всё, что только можно было, но ему просто было необходимо сменить тему. Парню совсем не хотелось, чтобы Питер жалел его, а это дело об убийствах — единственное, что могло отвлечь Руманчека. Годфри завёл машину и кинул мимолетный взгляд на друга, который был повёрнут к нему в пол оборота и сосредоточенно ему что-то объяснял. Роман громко сглотнул от внезапно нахлынувшего желания укусить Питера. Ему хотелось вкусить его плоть, почувствовать его кровь на своих губах и сравнить со вкусом своей. Казалось, что так он сможет прочувствовать его полностью. Он часто думал об этом в последнее время, но прямо сейчас он еле сдерживал себя, чтобы не впиться в его губы, не целуя, а скорее кусая их, и нетерпеливо слизывая с них бурлящую кровь. — Алло, ты вообще здесь? — очнулся Роман, когда цыган начал щёлкать пальцами прямо перед его носом. — А? Да, — Годфри тряхнул головой, переводя свои руки на руль. — Ты уверен, что хочешь сделать это сегодня? — слегка нахмурил брови парень. — Да, нельзя медлить, у нас итак осталось не так много времени до следующего полнолуния, — твёрдо ответил Роман, и машина наконец тронулась с места. Вернулся домой Годфри уже под конец дня, когда оранжевое солнце начало потихоньку заходить за горизонт, окрашивая небо в кровавые краски. Мама всю дорогу до дома не затыкалась, пытаясь вставить ему мозги на место, что было абсолютно бессмысленно. — Что ты там вообще забыл? — в который раз спросила женщина, все же надеясь получить ответ, но юноша словно оглох или вовсе разучился говорить. Он неотрывно смотрел в окно на пламенеющий закат, как будто не замечая присутствия матери совсем, — Ты был там с этим цыганом? — Нет, — резко отрезал Роман, проронив, кажется, первое слово за всю поездку. Он знал, что у Питера могли возникнуть большие проблемы, тогда как сам Годфри отделался лишь по сути безобидными нравоучениями, от которых, правда, жутко разболелась голова. Переступив через порог особняка, парень незамедлительно направился в свою комнату, отказавшись от ужина, несмотря на то, что он порядком проголодался, но общество матери терпеть он больше просто не мог. Последнее, что он ел сегодня — сэндвич, который они с Питером разделили напополам, пока ждали, когда мистер Уиллогби уйдёт из дома. Изначально Руманчек купил его себе, но есть одному под пристальным взглядом Годфри ему было весьма некомфортно, поэтому он предложил другу половину. — Только не смотри на меня, как голодный хищник, а то у меня от этого твоего взгляда мурашки по коже. «Как там Питер?» — пронеслось в голове у Романа. Он был практически уверен, что парень в порядке, так как копы поверили, что Роман просто шизик, которому нравятся подобные отвратные места, и что он приехал на заброшку один. Так что как минимум с полицией проблем возникнуть не должно было. Но он отчего-то всё равно волновался за друга. Чёрт знает, что могло произойти на этом заводе, после того как Годфри бросил парня одного. Некое подобие совести, заиграло в голове Романа, хотя он тщательно убеждал себя, что поступить по-другому он просто не мог — использовать свои силы на копах было слишком рискованно. Несколько раз Роман набирал и тут же стирал сообщения, теряясь в сомнениях и задыхаясь от своей нерешительности. «Можешь сказать мне спасибо завтра при встрече. Ты теперь мой должник» «Не то чтобы меня это очень волновало, но ты там живой?» «Хэй, чего не пишешь? Как все прошло?» «С тобой все в порядке, ты до дома добрался?» «Прости, что бросил тебя там одного. Я просто надеюсь, что с тобой все хорошо. Напиши мне, я волнуюсь» Роман прорычал сквозь стиснутые зубы и кинул телефон на тумбочку, так и не отправив ни одного сообщения. Он злился. На Питера, за то что он ему не пишет, на себя за то, что думает о парне, тогда как он о нем нет. Сил не было даже, чтобы раздеться, но ему все равно пришлось это сделать, так как вся его одежда провоняла заброшкой. Обессилено Годфри упал на кровать, лицом в подушку и практически в тот же момент уснул. С недавнего времени Роману пришлось привыкать спать на животе, ну или очень аккуратно на боку, так как на его спине распустилось несколько прекрасных нарциссов. Всякий раз переворачиваясь на спину парень чувствовал резкую боль, от которой даже иногда просыпался, обнаруживая белые лепестки на простыне. Рубашки теперь приходилось носить свободные, а об обтягивающих водолазках и кофтах речи быть и не могло. Годфри пытался сделать все возможное, чтобы не трогать цветник, образовавшийся на его спине против его же воли, но у него это не особо получалось. Ему часто снились кошмары, а потому он беспорядочно ворочался во сне, совершенно не контролируя это. На утро он просыпался, чувствуя влажные следы на своей кровати, которые являлись алыми разводами крови. Приходилось договариваться со слугами, которые убирали его комнату, чтобы те ничего не рассказывали матери, надеясь, что никто из них не проболтается. Но этой ночью он проснулся по другой причине. Снился ему отнюдь не кошмар, но нечто намного хуже этого. Ему снился Питер. Этот сон он уже видел раньше, в полнолуние. Они стояли на мосту, залитым ярким солнечным светом. Стая птиц пролетала над заводом. Птицы срывались вниз, падая замертво в воду, словно словив по пули в крылья. Питер щурился на солнце, лучи которого очерчивали выразительные изгибы его лица, пробегаясь по спутанным волосам, закрывающим глаза. Парень казался необычайно привлекательным в этом мягком золотистом свете, что заставляло Романа плавится под его взглядом, который он ловил на себе, внимательно разглядывая Руманчека. — Мы с тобой связаны, Питер, — улыбаясь говорил Годфри, искренне веря в это, как во сне, так и в жизни. Роман проснулся от того, что ему нечем было дышать. Он беспомощно открывал рот, пытаясь сделать хотя бы один глоток свежего воздуха, но у него не получалось. Дыхательные пути были забиты белоснежными лепестками, которые блокировали поступление кислорода. Паника застыла в его глазах. Так страшно ему ещё никогда не было. Ему казалось, что это конец. Что он умрет прямо сейчас, ещё пара секунд и он задохнётся от безысходности и лепестков в горле. Он подумал, что такие твари как он долго жить не должны. То, что он до семнадцати лет дожил, вообще подарок судьбы, хотя если бы он Питера раньше встретил, то может и умер ещё до того как алкоголь и сигареты попробовал и не успел ещё ни одной девушкой воспользоваться. А может это его наказание? Питер. Это его плата за все грехи, что он совершил. Может то, что он встретил парня именно сейчас, значит, что пришло его время. Это его отдельный круг ада, но значит ли это, что он уже умер? Или это лишь демоверсия того, что ждёт его после смерти, если ад все-таки существует? То, что его изнутри сейчас всего раздирает — это лишь цветочки. Цветочки, блять, в прямом смысле. Годфри вскочил с кровати и побежал в сторону ванной комнаты, пытаясь не упасть в обморок по дороге, так как в глазах уже начинало темнеть. Так отчаянно он ещё не пытался выкашлять из себя все легкие. Лепестки разлетались по всей ванной, а Роман лишь думал о том, не приснился ли этот сон и Питеру, как это обычно у них бывает, очень надеясь на обратное, так как в нем он выглядел, как влюблённый идиот, ещё сильнее чем в жизни. Последние два дня были для Романа Годфри очень тяжелыми. После того, как он познакомил свою сестру с Питером, все вообще шло хуже чем обычно, его болезнь словно начала развиваться с удвоенной скоростью, учитывая что она и до этого росла в геометрической прогрессии. Вчера он собирался позвать Питера с собой на приём в белую башню, отчасти на зло матери, которая бы явно взбесилась, если бы он притащил на светский вечер «какую-то шваль с улицы», отчасти, чтобы не чувствовать себя одиноко на этом сборище наискучнейших людей на планете, которые так или иначе имеют отношение к институту. Да, конечно, с ним собиралась пойти Лита, но в её состоянии долго она на вечере не пробудет, да и скорее всего ее гиперопекающие родители и на шаг от неё отходить не станут. На это праздничное двадцатилетие с открытия ему было плевать с высокой колокольне, да и к тому же во время торжественной речи мать обязательно не забудет упомянуть своего «любимого» мужа, по которому она скучает каждую секунду своей жизни, отчего Романа уже заранее воротило. Поэтому он подумал, что было бы неплохо, если Руманчек согласится пойти с ним. В конце концов, бесплатная выпивка явно должна была его привлечь. Но идеальный план пошёл под откос, когда Годфри увидел, как Питер надевает Лите какое-то кольцо на палец, а она глупо смеётся, тая под его прикосновениями. В этот момент внутри парня что-то оборвалось, рухнуло и разбилось вдребезги. Он и до этого прекрасно понимал, что с Питером ему ничего не светит, но так или иначе какая-то наивная надежда теплилась внутри него посреди белых бутонов нарцисса. Увидев, как Руманчек мило флиртует с Литой, Роман остановился как вкопанный, а потом, предчувствуя назревающий кашель, резко завернул за угол каменного здания школы. В тот день он разбил свою правую руку до крови, вновь и вновь ударяя о холодные стены, пытаясь тем самым заглушить боль, что криками рвалась из него наружу. Весь оставшийся день он старательно избегал Питера, а на церемонию в белую башню ему пришлось идти с кузиной. Вскоре после ухода Литы он напился так сильно, что ему не казалось чем-то неправильным то, что у него сосет жена лучшего друга его покойного отца. Он запустил руку в её волосы и запрокинул голову, чтобы не видеть девушку, чтобы было легче представить другие губы на его члене. Он вёл себя грубо и безразлично, не особо волнуясь, как чувствует себя та, что стоит сейчас перед ним на коленях. Он всё ожесточал хватку и неаккуратно дергал волосы девушки, заставляя её двигаться быстрее. Он рычал толи от злости, что бурлила в нем алой кровью, толи от боли, что прорастала в нем белыми бутонами. Он думал, что таким образом мстит кому-то, на самом деле делая хуже только себе, потому что никакая девушка не могла отвлечь его от образа мягко улыбающегося патлатого парня, который весь светился находясь рядом с Литой и которому было плевать на Романа и его чувства. Годфри пытался подражать его безразличию. Пытался вести себя так, будто его совершенно не ебёт где там и с кем этот Питер, бёдрами двигаясь на встречу губам девушки. Ртом она, конечно, работала хорошо, но это всё равно не могло заставить Романа кончить. Не до конца отдавая отчёта своим действиям парень потянулся за лезвием. Аккуратная красная черта рассекла его бледную кожу в районе грудной клетки. Вязкая субстанция полилась вниз, окрашивая глубоким бордовым цветом всё, к чему прикасалась. Девушка закричала, схватила свои вещи и выбежала из помещения, а Годфри так и остался стоять на месте, пальцами проходясь по порезу давящим движением. Слизывая горячую кровь со своих рук, Роман не чувствовал боли. Во всяком случае физической. В последующие дни ситуация отнюдь не улучшилась. Наоборот, все скатилось по наклонной. Из-за случая с заводом Роман и Питер сильно поссорились. Цыган сказал, что между ними все конечно, и помогать Роману он больше не собирается. В тот день Годфри скурил практически всю пачку сигарет, видимо пытаясь окончательно добить себя, так как сил прикидываться, что все в порядке больше не осталось. Вообще с появлением этой дурацкой болезни, курить стало довольно тяжело. Легкие явно не выдерживали такого напора со всех сторон, но Годфри это не особо волновало. Возможно, он был просто мазохистом, потому что чем сложнее становилось ему курить, тем чаще он стал припадать губами к сигарете. Во всяком случае, когда парень курил, он откашливал сигаретный дым, а не цветочные лепестки, что уже неимоверно радовало его. Хоть какое-то разнообразие, знаете ли. Но самое страшное случилось несколькими днями позже. Когда дядя Норман позвонил Роману, спросив о Лите, парень уже точно знал, где она может быть, и тут же поехал туда. В небольшом трейлере горел едкий желтый свет, контрастирующий с темными серыми тонами за его стенами. На улице шёл дождь, ломающий кости, разрывающий кожу.

*Can you break my bones? Will you tear my skin?

Роман стоял не двигаясь, а все его тело на кусочки раскалывалось, разбивалось о стену обшарпанного трейлера, размазывая плоть по незашторенному окну, через которое Годфри мог наблюдать за тем, как губы Питера ударяются о губы Литы, как его руки скользят по ее хрупкому телу, с каждой секундой заходя все дальше. А между тем дождь всё усиливался, проникая Роману под одежду, смывая с его щёк соленые разводы, размывая его следы по дорожке, словно его здесь и не было.

Will you hang me out to dry? Will you take my soul in the midnight rain?

Всё словно пеленой затянулось, и Роман уже не может трезво мыслить. Он, сам не зная как, оказался в машине и вдавил на газ со всей силой, надеясь впилиться в какое-то дерево, расшибиться в лепешку и больше никогда ничего не чувствовать. Он посылал Питера всеми возможными словами, зная, что его вины в этом нет. Руманчек не может контролировать свои чувства, как и сам Роман. Он не выбирал кого любить. А Годфри клянётся, что если бы у него была такая возможность, то он бы выбрал никого никогда не любить. Это больно и мучительно, и ничего прекрасного он в этом уж точно не видит. Годфри кричал, пытаясь сдержать слёзы. Злился, пытаясь скрыть боль за гневом, любовь за ненавистью. Но обмануть себя никак не получалось. Внутри было все так же пусто, плохо, колко, страшно, больно, мерзко и безвыходно. Он чувствовал всё и сразу, и оттого голова кругом шла. Сердце пыталось выпрыгнуть из грудной клетки, пробивая себе путь на волю кувалдой. Вместо мыслей — скрежет ножа по стеклу, перед глазами — злосчастный поцелуй. И он сам не понимал, почему стоит перед домом Эшли Валентайн. Им двигал не разум, им двигала боль. Годфри больше не мог сдерживать всё, что бурлило внутри. Он выпустил свои эмоции наружу, расплакавшись прямо в спальне девушки, которая пыталась помочь ему, не зная, что это бесполезно. Что ему уже ничем не помочь. Он безнадежный случай и всегда им был. В иступленном припадке, как мантру, он повторял «Я урод», выцарапав себе это на корке подсознания. Этот факт для него стал теперь настолько очевиден, что он не понимал, как раньше мог это отрицать. Он просто уродливый дефект. Ошибка, которая никогда не должна была появиться на свет. Он отравлял всё к чему прикасался. — У меня уродство, которое нельзя полюбить. Он обречён. Его болезнь рано или поздно убьёт его, и дело вовсе не в Питере, и даже не в Лите. Дело в самом Романе. Никто и никогда не сможет полюбить его. А потому, в первый раз заговорив с новеньким, он собственноручно подписал себе смертный приговор. Он не заслуживает быть любимым, не заслуживает того, чтобы сейчас, стоя на коленях Эшли заботливо гладила его по щеке, убеждая, что он не прав, что он красивый. Но разве может быть красивым насквозь прогнивший человек? Его взбесило это, взбесило то, что девушка могла так ошибаться насчёт него, поэтому он решил переубедить ее. Он решил наконец-то выпустить наружу свою настоящую сущность, показать, кем он на самом деле является. Он снова сел в машину, а перед глазами повис непроглядный туман. Парень врезался в какое-то поваленное дерево, разбивая лицо о кожаный руль, заливая кровью салон. Терпеть больше не было сил нет. Роман вылетел из машины, выкашливая на мокрую траву белоснежные букеты цветов, насквозь пропитанные кровью, заодно со своими органами. По рукам лилась алая жидкость, словно он только что убил кого-то, на самом деле убив лишь себя самого. Его наизнанку выворачивало, а он радовался, что наконец-то видно его настоящее нутро.

Can you taste my lust? Can you feel my sin?

Ему казалось, что если бы можно было прикоснуться к чьей-то душе, то он бы в первую очередь прикоснулся к своей. Тогда бы его руки моментально увязли в чёрной вязкой смоле, которая непрерывным потоком изливалась у него из груди.

See I'm a waste of life I should just kill myself Yeah, I could slit my wrists But it really wouldn't help Wouldn't fix my issues Or change your mind

Роман уже блевал не от нераздельной любви и лепестков в горла, а от отвращения к себе. Он обессилено упал на колени, дрожащими руками доставая лезвие из внутреннего кармана пальто. Он отброс, и ему следует убить себя, чтобы больше никому не навредить. Эта навязчивая мысль вертелась у него в голове. Да, он бы мог просто перерезать запястье. Прямо сейчас. Быстро и самозабвенно. Это казалось таким простым и очевидным решением, что парень уже приложил острие к руке, готовясь сделать последний решительный шаг.

Now I'm 6 feet deep and I can't breathe Got dirt in my eyes And blood on my sleeves

Роман вдруг содрогнулся от пробившей его насквозь дрожи, и лезвие выскользнуло из его рук, затерявшись в траве. Следом за лезвием упал и он, проехавшись лицом по мокрой после дождя земле. Он чувствовал себя на глубине двух метров под землей, там где ему самое место. Там где он должен был быть, если бы у него было чуть больше смелости, но, по правде говоря, он был тем ещё трусом.

Will you end my pain? Will you take my life?

Он зашёлся в истерическом припадке. Всё тело тряслось, а изнутри вырывался отчаянный истошный крик. Это был сигнал о помощи. Мольба о спасении. Просьба избавить от всех мучений. Закончить эту невыносимую боль, что той ночью стала частью его самого, завладев им полностью, сведя его с ума окончательно.

While I'm falling apart While I'm going insane

Он лежал в грязи посреди бесконечной гряды деревьев, и никто не мог услышать его. В глазах вновь собирались слёзы, мешаясь с дождевыми каплями, грязью и кровь, проливаясь на землю, ядом отравляя почву.

But I dig my way up Through these roots and leaves So I can get some air So I can finally breathe

Годфри не знал, как нашёл в себе силы подняться. Не знал, что заставило его вновь сделать отчаянный глоток воздуха. Что заставило его вернуться в мир живых. Но он точно помнил, что после того, как он это сделал, перед его глазами как спасительный ориентир засветилась белая башня. Он направился туда полный решительности и четкого осознания своей цели, попутно утирая лицо пропитанными кровью рукавами. Ему нужен был Прайс, ему нужно было удалить все чувства. Потому что он больше не позволит ёбаному Питеру Руманчеку портить ему жизнь.

Bitch you're the fucking reason that I'm not around

В ту роковую ночь все пошло не так несколько раз. Первый раз, когда Роман увидел то, чего не должен был, приехав забрать Литу в самый неподходящий момент. Второй раз, когда он изнасиловал Эшли, окончательно слетев с катушек. И третий раз, когда он потребовал у доктора Прайса рассказать ему о проекте Уроборос, о котором знать он был не должен. Спустя две недели он очнулся в койке у себя на чердаке. Рядом с ним был Питер, что его несказанно обрадовало, но показывать он это не стал. Он все ещё злился на парня, так как для него все эти две недели пролетели всего за пару часов, и воспоминания о произошедшем отчетливо играли в его воображении. Руманчек пытался уговорить Романа остаться в постели, но времени на восстановление у обоих парней не было. Сегодня было полнолуние, а потому каждая минута была у них на счету. К тому же чувствовал себя парень вполне сносно. Ноги слегка отнялись от двухнедельного бездействия, да голова побаливала, но в целом ничто не могло сравниться с той болью, что он перенёс до этого, а потому Годфри тут же потащил цыгана за собой в машину, не желая пересекаться с матерью. Заехав в школу к Шелли, они направились прямиком на завод. План, конечно, был сырой и до жути непродуманный, но что-то предпринять они были обязаны. На заброшке было сыро и холодно, а минуты тянулись вечностью, приближая момент полнолуния невыносимо медленно. Парни раскуривали одну сигарету на двоих, точнее курил в основном Роман, который на нервах закуривал новую сигарету, не покончив с предыдущей, а Руманчек лишь иногда забирал никотиновую палочку у друга, перебиваясь одной затяжкой, замечая, что зеленоглазый уже начинает задыхаться. — Ты в порядке? — заботливо спросил Питер, заметив, что и без того вечно бледный парень, походил сегодня на только что выпавший снег, и по оттенку своей кожи, и по температуре своих пальцев. — Бывало и лучше, — хмыкнул Роман и даже криво улыбнулся, давая понять другу, что всё не так плохо, как кажется. Но долго притворяться, что все хорошо, парень не смог. Резкий и неожиданный кашель вдруг пробился наружу, и, к сожалению, с сигаретами это было никак не связано. Обычно Годфри заранее чувствовал подбирающиеся к горлу лепестки и мог более менее контролировать свой кашель, успевая уйти куда-нибудь подальше, чтобы его никто не увидел. Но видимо во время двухнедельной комы болезнь продолжала развиваться в том же ритме, и теперь сдержать рвущиеся на волю цветы не представлялось никакой возможности. Два белых лепестка плавно приземлились на ладонь Романа, испачкав её маленькими капельками крови. На какое-то мгновение повисло молчание. Годфри сильно зажмурился, до искр в глазах, надеясь, что это всё происходит не на самом деле, что он все ещё находится в коме, или ему просто снится кошмар, в реальность которого он так отчаянно не хотел верить. Он так долго и тщательно скрывал ото всех свою болезнь, что сейчас так глупо облажаться, да ещё и перед человеком, кто должен был узнать об этом в последнюю очередь, казалось ему просто невозможным. — Это то, о чём я думаю? — осторожно спросил Руманчек, вернув Романа в суровую действительность. — Нет, я просто ем цветы, а ещё у меня туберкулёз, — поджал губы Годфри, пытаясь свести все в шутку, но боясь поднимать глаза на Питера, не в силах представить его реакции. — Прости, глупый вопрос, — осекся цыган, в растерянности смотря то на Романа, то на лепестки, что парень все ещё держал в своей руке, — просто я не думал, что ты можешь… — Любить кого-то? — усмехнулся или скорее оскалился Роман. — Если честно, то да. Во всяком случае, на однолюба ты точно не похож, — признался Питер, — Я её знаю? — Типа того, — пожал плечами Годфри, все ещё сверля глазами предательские обломки цветов у себя на ладони. — А она, — Питер замялся, и невесомо коснулся подушечками пальцев одного из лепестков, — знает об этом? — Нет, — Роман одёрнул руку, и частички цветов полетели на грязный бетонный пол, — И я не собираюсь ей рассказывать. — Почему? — Я знаю, что она влюблена в другого, — Роману было тяжело говорить об этом, но он старался не показывать виду, — и на мои чувства она точно никогда не ответит взаимностью, тогда какой смысл говорить? На это Питер не нашёл, что ответить, а потому снова повисло молчание, мучительное и отчасти неловкое. — Почему ты не сказал мне? — наконец задал вопрос Руманчек. — Это тебя никак не касается, — огрызнулся Годфри, посмотрев прямо на Питера. Так нагло и уверенно он ещё никогда не лгал. — Я думал, что я твой друг, — осунулся Питер, не выдержав напористого взгляда парня, — Я хочу знать, что происходит с тобой. — У тебя есть проблемы поважнее, чем цветы в моих легких, — сигарета тлела, начиная обжигать руку, но Годфри этого не чувствовал. — Ты, чёрт возьми, умираешь, Роман! — не сдержавшись, вскрикнул Питер, все ещё не до конца переварив новость, свалившуюся на него белоснежными лепестками. — Все мы рано или поздно умрем. В моём случае рано, — голос Романа дрожал, но в глазах читалось четкое безразличие, от чего все сказанное звучало ещё более пугающе отрешенно, — Может оно и к лучшему. — Скажи, что тебе нужно? Я сделаю, всё что понадобиться, — не преувеличивая, сказал парень. — Заткнись и поцелуй меня, — как много раз Роман порывался сказать это, пока цыган рассказывал ему что-то о превращениях и варгульфах, а сам парень в это время смотрел на его губы, отчаянно кусая свои. И это единственное, что может сделать для него Питер, но это вряд ли поможет. Ведь заставить кого-то полюбить себя невозможно, а поцелуй без чувств также бессмыслен, как и то, что Годфри по уши влюбился в того, чьи губы на вкус ему попробовать никогда не суждено. — Не нужно мне ничего от тебя, — снова соврал Роман, громко сглотнув. — Может Дестини сможет что-нибудь сделать? — Питер правда пытался придумать, как помочь другу, потому что искренне не хотел наблюдать за его медленной смертью, но в этом вопросе он, увы, был бессилен. — Она уже имела дело с подобным? — с сомнением спросил зеленоглазый. — Не думаю, это довольно редкая болезнь, — покачал головой Руманчек, — Видимо ты любишь это девушку очень сильно, даже слишком. Сколько тебе осталось? — Без понятия, — Роман никогда не думал об этом, отчасти готовясь умереть в любой момент, — Пока что всё не так плохо, но болезнь непредсказуема. Может проживу ещё десять лет, а может месяц. — Ты думал, об хирургическом удалении чувств? — неуверенно спросил Питер. — Звучит отстойно, — хмыкнул Годфри, хотя еще недавно этот вариант казался ему единственным правильным, — Тем более во время операции всё что угодно может пойти не так. Остаться овощем — так себе перспектива. — Я думал, в белой башне лучшие специалисты, — сказал Руманчек, которому эта идея тоже не шибко нравилась. Роман, конечно, был далеко не самым эмоциональным парнем, особенно на первый взгляд, но вместе с Питером он вроде как раскрывался. Он глупо шутил и громко смеялся над шутками друга, иногда без причин улыбался, светясь, словно солнце, а иногда наоборот хмурился, как грозовая туча, готовясь вот-вот разразиться самым страшным громом. Он хотел казаться дерзким и уверенным, но по большей мере был напуганным и потерянным. Он не любил выставлять на показ все то, что творилось у него внутри. Он был, как закрытая книга, но Питер постепенно, по одной страничке узнавал настоящего Романа, чувствительного и ранимого, представить которого без всех эмоций и чувств, Руманчек уже не мог, — Ты говорил об этом с мамой? — Нет, конечно, — нахмурился парень, — Не хочу чтобы она знала, тогда точно запихнёт на эту операцию. Ей об этом знать пока не обязательно. — Как знаешь, но я правда переживаю за тебя, — проговорил Питер, а Роман чувствовал, как лепестки щекочут его нёбо. — Ладно, я поговорю с Дестини. Молчание растекалось по венам, и терпеть его становилось совершенно невыносимо. — Ты любишь её? — собравшись с силами спросил Роман, не уточняя, так как и без этого было понятно, кого он имел ввиду. — Да, — ответил Руманчек, несколько раз коротко кивнув головой. Роман почувствовал, как его лопатки раздирает от боли и сквозь кожу прорываются цветы. Он с невероятным усилием сглотнул лепестки, и они застряли где-то в глотке. Парень улыбнулся, пытаясь сделать вид, что всё в порядке, и Питер по-видимому был слепым идиотом, раз поверил этому. Роман из кожи вон лез, чтобы сделать вид, что ему плевать, пока из его кожи лезли белоснежные бутоны. — Ч-и-орт, — усмехнулся Роман, а глаза стали стеклянными от окутавшей их прозрачной пелены, что появилась из-за резкой колющей боли в области лопаток. — Ч-и-орт, — повторил за другом Питер и тихо рассмеялся, ничего не заметив. Роль Романа в плане была незначительной, что парню не очень нравилось, но он понимал, что единственное, чем он мог помочь Питеру — не мешать ему. Поэтому когда Руманчек превратился в оборотня, Годфри остался стоять на месте, не следуя за волком, как и обещал. Снова шёл дождь, как и две недели назад. Прохудившиеся потолки завода никак не могли укрыть от ливня, а потому Роман уже успел насквозь промокнуть. Он слышал всплески воды, которые сопровождали стремительный бег зверя. Он слышал его мелодичный рык. Он слышал тяжелое животное дыхание. Он слышал тихий выстрел и последовавший за ним жалобный надрывный писк. Сердце пропустило удар. — Питер! — вскричал Роман, поборов секундное оцепенение, и тут же бросился с места. Увидев раненого волка на земле, Годфри совсем потерял контроль. Паника захватила его, и он не мог придумать, что ему делать. Он угрожал Аманде, зная, что на самом не сможет причинить ей вреда. Он врал так плохо, как ни врал никогда до этого. Его голос дрожал, дыхание сбивалось, глаза беспорядочно бегали, останавливаясь то на Питере, то на Аманде. Истерическая улыбка на его лице, сменялась слезами на глазах, а все тело потряхивало от животного страха, что захватил его с головой, иногда уступая место приступам гнева. Перспектива словить пулю в голову совсем не пугала его, но после того, как Аманда поднесла нож к горлу оборотня, Роман был вынужден отступить. Как только Годфри вышел на улицу наигранная уверенность тут же исчезла. Ноги подкосились, и Роман припал к стене, пытаясь найти в ней опору, медленно скатываясь вниз на мокрую землю. Сердце выскакивало из груди, и парень буквально мог слышать хруст рёбер у себя в ушах. Хотелось кричать, но он не мог выдавить из себя и звука, беспомощно открывая и закрывая рот. В тот момент он ненавидел себя. Ненавидел за то, что не заметил присутствия Аманды на заброшке. Ненавидел за свою слабость и беспомощность. Ненавидел за то, что ничем не может помочь человеку, которого он так сильно любит. Уж лучше бы Аманда всадила ему в череп всю обойму, лишь бы с Питером было все в порядке. Потому что мысль о том, что она сделает с оборотнем, убивала его гораздо сильнее и мучительнее, чем выстрел вплотную в лоб. Какой смысл было оставлять его в живых, если без Питера он все равно считай труп? Если умрет Руманчек, то умрет и Роман, потому что без него его не существует. Без него он больше не представляет свою жизнь. Она была так пуста и бессмысленна, и поэтому Годфри нашёл свой смысл в Питере. Он стал его жизнью, и парень вдруг понял, что не намерен ее терять. Да, две недели назад приложив лезвие к бледному запястье, он так не думал, но теперь, чувствуя холодные струи воды по всему своему телу, он вдруг прозрел. Жажда жизни ещё никогда так сильно не горела в нём, но теперь слово «жизнь» Роман неразрывно связывал с именем «Питер». Пускай он будет не с ним, пускай он будет счастлив с Литой, воспитывая ее ребёнка. Пускай он будет просто дышать одним воздухом с Годфри, этого будет вполне достаточно. Главное, чтобы он дышал. Тогда и Роман тоже будет. Когда Оливия позвонила Роману, ему было плевать, что она делала на заводе, что случилось с Шассо, и как она спасла оборотня, всё, что ему было важно — Питер в порядке. Когда Руманчек наконец-то очнулся, Годфри почувствовал неимоверное облегчение. — Ты цел, ты в порядке, — повторял Роман скорее не Питеру, а сам себе, словно не веря в это. — Я видел твоё обратное превращение, — сказал Годфри, не успев перед этим подумать, — Это было, блять, прекрасно. Зеленоглазый тут же пожалел о сказанном, так как Руманчек выглядел весьма растерянно и смущённо, но держать это в себе он просто не мог. То, как массивный страшный волк медленно превращается в хрупкого и беззащитного человека — буквально самое удивительно красивое, что Годфри видел в своей жизни. Если от вида обычного обращения у Романа кровь в жилах бурлила шпарящим кипятком, а возбуждение разливалось по всему телу вязкой похотью, то во время обратного у него дыхание перехватывало, сердцебиение замедлялось, а глаза слезились от неописуемой красоты происходящего и тело охватывало полное спокойствие и умиротворение, словно кроме этого момента нет ничего — ничего не было до, ничего не будет после. На следующий день Годфри поехал к Дестини, чтобы узнать всё о варгульфах, так как Питеру показываться на люди было опасно. Девушка дала ему всё необходимое для обряда, чтобы Руманчек смог обратиться до наступления полной Луны. Выяснив всё, что было нужно, парень уже собирался уходить, но Дестини остановила его в дверях. — Питер всё рассказал мне. — Ты о чем? — парень постарался прикинуться дурачком, так как, если честно, говорить сейчас о своей болезни у Романа не было абсолютно никакого желания. — Дай свои руки, я хочу посмотреть, насколько все плохо, — почему-то Годфри не захотел перечить ей и покорно протянул свои руки, перед этим положив пакет с вещами для обряда на пол. Девушка взяла его ладони в свои и закрыла глаза. Какое-то время она просто молчала, и Роман мог только догадываться, что конкретно она видит, но судя по всему зрелище было не из приятных, так как на ее лице сменялись сотни эмоций, ни одна из которых не была положительной. Спустя минуту ведунья испугано отпрянула от парня и резко распахнула глаза, а в ее взгляде чётко читался ужас вперемешку с острой режущей болью, что отчего-то почувствовал и Роман, в момент когда их руки расцепились. — Ты влюблён в моего кузена? — удивлённо спросила Дестини, немного придя в себя. — А ты словно не знаешь ответа, — зеленоглазый опустил глаза в пол, не выдерживая зрительный контак с девушкой. — Всё гораздо хуже, чем я думала, — покачала головой Дестини, — В твоём случае, болезнь развивается слишком стремительно. Я никогда не видела такого. Обычно с ханахаки живут несколько лет, а то и больше, в твоём случае речь идёт о нескольких месяцах. Парень и так это понимал, но произнесённые вслух слова заставили его содрогнуться. Цыганка ушла в комнату, через пару минут вернувшись с какой-то книгой в руках, судорожно перелистывая страницы. — Я могу провести обряд, он избавит тебя от болезни, не повредив твою способность к эмпатии, — оторвалась от книги девушка, видимо найдя нужную страницу. — Но? — спросил Роман, заранее зная, что здесь есть какой-то подвох. — Ты должен уехать, — поджала губы Дестини, — Уехать из города сразу после обряда и больше никогда не контактировать с Питером. — Ты шутишь? — вскинул брови Годфри. — Это всё, что я могу сделать, — развела руками цыганка, слегка наклонив голову на бок и посмотрев на парня так, как смотрят на своих пациентов онкологи, сообщая им о том, что они скоро умрут, — Подумай над этим. Я чувствовала все твои страдания, и, поверь, оно того не стоит. Тебе всего лишь семнадцать, неужели ты хочешь вот так умереть? — Хорошо, я подумаю, — нахмурился Роман, проигнорировав вопрос, — Только не говори, пожалуйста, Питеру, что это из-за него. У него и так проблем хватает, не хочу быть одной из них. Девушка коротко кивнула. По дороге домой Годфри действительно думал над предложением цыганки. Он думал, что было бы неплохо свалить куда-нибудь на Майорку подальше от матери, дурацкой Белой башни и этого мрачного городишки. Но он попросту не мог сделать этого. Во-первых, это означало бы бросить сестру и оставить её одну с матерью, чего Роман допустить просто не мог. А во-вторых, ему казалось, что без Питера он попросту не сможет, он не выживет. Ему казалось, что в любом случае его ждёт неминуемая смерть. Если он останется здесь, то от цветов в легких, а если уедет — от непримиримого одиночества и бесконечной тоски. И Годфри предпочёл первый вариант. К букетам цветов, раздирающим его изнутри, он уже даже привык, а вот к жизни без Питера он привыкнуть вряд ли сможет. Вернувшись в лечебницу Нормана Годфри, Роман увидел Руманчека, который сидел на краю старой ванной, отбивая ногтями ритм по белоснежной стали. Парень всегда делал так, когда нервничал. Кому-то эта привычка могла показаться весьма раздражающей, но Роману она отчего-то казалась довольно милой. Цыган резко повернул голову на шум шагов и слегка улыбнулся, увидев друга. В тот момент он был чем-то похож на верного пса, который с нетерпением дожидался своего хозяина и по-глупому радовался его возвращению. Серые пронзительные глаза блестели неведомым страхом, но было видно, что парню легче, оттого что с этим страхом ему предстоит бороться не в одиночку. Годфри рукой потянулся к правому уху, нащупывая за ним влажные следы, пачкаясь в свежей крови. Зелёный росток пробивался наружу, а Роман думал лишь о том, что он не боится смерти, пока рядом с ним Питер. Пускай сам Питер и был его погибелью. Когда Роман узнал о смерти Литы, он думал, что хуже быть уже не может. Потеряв свою любимую кузину, он словно потерял часть себя. Ту самую часть, в которой ещё хранился свет и тепло. Без Литы он чувствовал себя брошенным в кромешной темноте и невыносимом холоде, что заставлял его зубы стучать, разбиваясь друг об друга в космическую пыль, которая все равно не помогала осветить беззвездное космическое пространство, что заполняло собой всё и вокруг, и внутри Романа. В кромешной тьме ему приходилось ориентироваться наощупь, пытаясь найти хоть что-то, за что можно было ухватиться, чтобы не упасть ещё глубже в бездонную чёрную дыру, что поселилась у него где-то около сердца, и было сложно понять, не заменила ли она его совсем. Казалось, надеяться было не на что. Ничего не могло удержать его здесь. Он был один в своей пустоте, как отчаянно он не размахивал руками во все стороны, падая с ног, выбиваясь из сил. Эти мгновения протянулись мучительно долгими часами, пока вдруг в темноте Роман не почувствовал своими руками руки Питера. Всё ещё ничего не видя перед собой, он отчаянно прижался к парню, крепко вцепившись в него, как в спасательный круг. Его ладони бегали по телу Руманчека, словно не веря, что это и в правду он. Что в этой пустоте их, на самом деле, двое. И не такая уж она и пустота после этого. Роман глубоко дышал, утыкаясь носом в шею парня, чувствуя запах хвои после дождя, дубового мха, едких сигарет средней паршивости, железный запах крови и волчьей шерсти. Кончиком носа парень проскользил вверх по шее, споткнувшись об острый рельеф челюсти. Преодолев неровный изгиб подбородка, и мельком проведя носом по приоткрытым губам, Роман замер. Сердце билось в ускоренном темпе, а разум был полностью затуманен болью и страхом. Он не мог понять реакции Питера, так как парень никак не отвечал на его действия. Вокруг было всё так же темно. Годфри был абсолютно растерян и не знал, что делать, а потому сделал то, что не должен был. Но чего так отчаянно желал. Губы о губы. Язык к языку. И в мире больше нет ничего кроме этого момента. Ничего кроме этого сладкого привкуса смерти с медовым оттенком отчаяния и беспомощности. Крепко зажмуренные глаза и сбитое дыхание. Дрожь по всему телу. И свет. Яркий свет, что сочится ото всюду. Что пробивается из-под кожи, царапает радужку глаз даже через опущенные веки. Словно теперь внутри не чёрная дыра, а горящее солнце, что сжигает изнутри, причиняя невыносимую боль. Но это того стоит. Это определенно того стоит. И когда терпеть становится уже совсем невозможно, Роман отстраняется от Питера, наконец открывая глаза. И всё вроде бы приходит в норму. Нет больше ни всепоглощающей темноты, ни выжигающего всё вокруг света. И теперь Годфри видит. Отчетливо видит стеклянный взгляд напротив, направленный не на Романа, а куда-то сквозь него. Глаза Питера абсолютно пустые, и это до жути пугает. Он не оттолкнул Романа, не накричал на него, не избил. Но и не ответил на поцелуй. Цыган просто ещё немного постоял на месте, пялясь куда-то левее Годфри, а затем просто ушёл не сказав ни слова. И до Романа только сейчас дошло осознание того, что он сделал.

***

Всё, что понял Роман за свою семнадцатилетнюю жизнь — если всё настолько плохо, что кажется, хуже уже некуда, значит дальше тебя ждёт полный и беспросветный пиздец, а если кажется, что всё налаживается — это лишь иллюзия, потому что жизнь это бесконечная череда страданий. И то, что казалось бы может тебя спасти, вырвать из этой зацикленной цепочки — на самом деле и есть причина всех твоих мучений. Его причиной был Питер. Годфри лежал на холодном полу, а белые цветы, выпачканные алой краской, пронзали его грудную клетку насквозь. Каждый вдох сопровождался мучительной болью, а потому дышать не хотелось совсем. Ненавистные ему нарциссы произрастали с немыслимой скоростью, и все садовники ему бы точно обзавидовались. Роман хрипло усмехнулся этой мысли, выплёвывая несколько новых лепестков, и чувствуя, как по его подбородку стекает горячая вязкая жидкость. Он Голод, Война, Чума и Смерть в одном обличие. Он болезнь. Тогда почему же он сам так сильно болен Питером? «Убей меня быстрее. Я больше не могу это терпеть»

— скажи мне, что тебе нужно? — питер.