It is over. Let it go

— Прекрати. Ты замираешь во мне, опираешься чёрным манипулятором на край платформы. Я слышу, как рвано, как тяжело ты вентилируешь.  — А-ах, — ты сжимаешь оптограни и из твоего вокалайзера вырывается хриплый стон, — хорошо, я не двигаюсь. Ты такой красивый, Оптимус. Твоя голова полностью загораживает слабый свет, льющийся из и без того тёмных ламп Немезиды. Ты всё так же рвано вентилируешь, но продолжаешь держаться. Даже при мне ты никогда не теряешь выдержки. Даже спустя столько времени. Мне иногда кажется, что пройдут ворны, начнётся новый Золотой век на нашей любимой планете, а ты всё так же будешь пытаться спрятать все свои чувства под стальную маску. На самом деле мне это даже нравится. Попытки вывести тебя на эмоции, заставить что-то почувствовать и показать это максимально ярко превратились для меня в самую увлекательную игру ещё во время войны. Ещё тогда, когда о подобном времяпрепровождении с тобой я мог только мечтать.  — Тебе больно? Я что-то задел? Что случилось? Ты обращаешься ко мне, но я не могу тебе ответить. Я очарован тобою, Оптимус.  — Мегатрон? Мегатрон, ты слышишь меня? Ты в порядке?  — Прекрати быть так нежен со мной, — мне тяжело говорить, у меня дрожит голос. Я растекаюсь под тобой, превращаюсь в лужу из расплавленного металла. Никто и никогда ранее не доводил меня до исступления. Никто, кроме тебя. И я прошу тебя прекратить, потому что не могу смириться с тем, что всё то время, что мы сражались, я так сильно тебя обожал. И потому что, на самом деле, я совсем не хочу, чтобы ты прекращал.  — Я, — ты словно заново включаешься в этот мир, выходишь из многовекового стазиса, — я не понимаю… Конечно, ты не понимаешь. Ведь ты так добр ко мне, так стараешься угодить. С того самого цикла, как мы подписали мирный договор, ты даже ни разу не нагрубил мне. Почему-то я думаю, что тебе этого очень хочется, хотя прекрасно понимаю, что на самом деле нет. Ты действительно именно такой. Ты замечательный, Оптимус.  — Ты всегда ко мне добр, всегда чуток и ласков, но в этом решительно нет никакого смысла, — я провожу когтём по твоему шлему. Царапины не остаётся. Я не могу позволить себе навредить тебе даже так. — Ты либо глупее, чем я думал, либо ты что-то замышляешь, — но я не боюсь тебе грубить. Ты никогда не обидишься на меня, что бы я ни говорил — мне тебя не достать. Но я продолжаю так делать, потому что так мне проще воспринимать мир вокруг себя. Сквозь пелену грубости и злобы. Наш мир. — Иначе зачем бы тебе ещё вести себя именно так? Я знаю, зачем. Я прекрасно это знаю. Я знаю, почему ты ведёшь себя именно так и именно со мной. Потому что ты чувствуешь то же самое, что и я. Ты поднимаешь опущенную ранее голову, смотришь своей завораживающей голубой оптикой на меня. Ты пытаешься придвинуться ближе, из-за чего оказываешься глубже. Я выгибаюсь, сжимаю оптограни. Мне так хорошо рядом с тобой, Оптимус. Ты касаешься тёплыми мягкими пальцами моих рогов и мягко поворачиваешь к себе. Моя оптика затуманена, но ты всё равно пытаешься разглядеть за ней меня настоящего. Нет, правда, перестань.  — Мы ведь уже говорили об этом, — ты пытаешься улыбнуться, но тебе не спрятать за улыбкой всю боль, что причиняют тебе мои слова. Ты ложишься мне на грудную секцию, гладишь мой изуродованный фейсплейт. — Это всё давно в прошлом. Всё закончилось, Мегатрон. Отпусти это, прошу тебя, — ты поднимаешься, а я обхватываю твои серво. Ты ведь не уйдёшь?  — Ты давно искупил вину за свои преступления, — ты ведёшь манипулятором от самого моего фейсплейта до поясничной секции, пускаешь статику. Кажется, я снова выгнулся.  — И я уверен, что ты заслужил ещё один шанс, — на твоём чистом фейсплейте расцветает невероятная улыбка. Она настолько незаметна, что мне кажется, что она — плод моего отравленного процессора. Но нет, она настоящая. — Я понимаю, как тяжело тебе самому это понять, как тяжело себя простить, — ты возвращаешься на мою грудь, но не ложишься, а еле-еле касаешься. Обводишь пальцем перекошенную Юникроном инсигнию десептиконов. Я вздрагиваю от твоих прикосновений. На самом деле, так как ты постоянно меня касаешься, я под тобой откровенно дрожу.  — Поэтому позволь я объясню тебе это ещё раз, — ты легко качаешь бёдрами и полностью меня заполняешь. Я беспорядочно глажу твои плечи, пытаясь статикой и небольшими, уже начавшими передаваться пакетами информации подарить тебе часть того наслаждения, которое испытываю я сам. У меня, видимо, выходит очень плохо, раз уж вместо стона (хотя бы стона!), ты просто жмуришься и прячешься за выступами моей брони. Вернись ко мне, умоляю.  — Я бы не участвовал в этой войне, если бы не верил в доступное каждому право на искупление. Ты заслуживаешь прощения, — ты поднимаешь голову. Твоя затуманенная оптика на клик пропускает твои реальные эмоции. Мне видится, что ты испытываешь что-то среднее между умилением и виной. Приятно-болезненное ощущение, которое я прекрасно знаю. Оптимус. Оптимус! Я подаюсь тебе навстречу, хватаюсь за броню на плечах. Мне так хорошо и так горячо, что я не могу ни о чём думать, но всё равно продолжаю нести какую-то чушь.  — И что же, — резкий ответный пакет пробивается сквозь мои файрволлы. Медицинский, должно быть, скопированный тобой у Саундвейва или Рэтчета, он вызывает резкое холостое срабатывание внутренних колец порта и активацию всех вентиляционных систем, что, очевидно, заставляет меня прервать свою колкость на пару кликов, — ты простил меня? Я знаю и одновременно не могу представить себе, что ты ответишь на этот вопрос. Странное чувство. Неприятное, будто шершавое. Не такое, как всё остальное, что связано с тобой. Ты снова отстраняешься, смотришь на меня с укором. Мне должно быть стыдно за свои слова, за своё недоверие. За всё, впрочем.  — Конечно, Мегатрон, — ты слабо, как-то обречённо улыбаешься. Ты знаешь, что я тебе не верю и обязательно спрошу ещё много-много раз, но ты принимаешь это. Ты готов говорить со мной бесконечно долго, готов объяснять мне это в тысячный и в десятитысячный раз. — Иначе меня бы здесь не было. Такой простой аргумент. И мне совершенно нечего на него ответить. Он ломает всю ту цепочку бесполезных глупых мыслей, которые я так упорно думаю в своей голове всё то время, что не контактирую с тобой. Так очевидно, так просто. Как если бы я, видя у тебя рядом с камерой Искры Матрицу Лидерства, решил бы спросить, кто является Праймом. Хотя, формально, ты им уже не являешься, но всё равно. На самом деле мне до ужаса приятна твоя подобная бесполезная забота. Если бы ты огрызнулся мне хоть раз на мои глупые вопросы, я бы прекратил их задавать, но ты даже не пытаешься. Ты долго и упорно убеждаешь меня в неправильности моих суждений о вине, чувстве долга и прочем, а я постепенно начинаю тебе верить. Очень много времени мне требуется, чтобы не то, что забыть, а хотя бы просто смириться с тем, что произошло. И ты это понимаешь. Ты понимаешь меня лучше всех вокруг. Я окунаюсь по самые рога в твою заботу и поддержку, позволяя тебе взять полный контроль над ситуацией и бороться с моими шартиконами вместо меня. Ты ускоряешься и наваливаешься на меня сверху. Без этой своей навороченной брони ты гораздо меньше моего изуродованного корпуса, но ты всё равно оказываешь на меня просто непозволительное давление. Ты вдавливаешь меня в платформу так, словно я могу исчезнуть и больше никогда к тебе не вернуться, и ты не можешь этого допустить, а потому пытаешься сцепиться со мной как можно ближе, чтобы ничто не могло разорвать нашу связь. Я восхищаюсь тобой, Оптимус.  — Теперь тебе легче? — твой возбуждённый шёпот звучит где-то в самом центре моего процессора. Я не знаю, что тебе ответить.  — Да, — слишком мало, слишком сухо, слишком никак. Но даже этого простого «да» тебе достаточно, чтобы успокоиться и перестать осторожничать особенно сильно. Я отключаю файрволл. Вместе с каскадной перезагрузкой меня накрывает поток информации. Стонать тебе в фейсплейт особенно приятно, когда ты меня целуешь. Ты шлёшь мне примерно всё, что можешь, всё, что нужно и ненужно, всё, что можно и нельзя. Вместе с простой информацией о чём-то банальном и мирском, которую я тут же скидываю куда подальше, потому что не до неё сейчас, меня достигают и все твои чувства. Всеобъемлющая забота, которая обволакивает мой процессор изнутри, накрывая его, словно купол. Поддержка, которую ты готов оказывать мне бесконечно и немного дольше, оплетает нейроцепи сладким тягучим нектаром, который, как самая лучшая смазка, помогает им работать лучше и спокойнее. Защита, которая изгоняет из меня всех шартиконов. Они капитулируют перед твоей почти божественной мощью. И я вместе с ними.