1988

Однажды меня спросили, что меня сильнее всего раздражает в нашей повседневности. Это было давно, кажется, ещё в прошлой жизни, когда культ не имел и малой доли того влияния, что есть сейчас. Вопрос тот был одним из кучи других бесполезных тем, которые обычно печатали на последней странице местной газеты: прямо перед колонкой второсортных анекдотов и астрологическим прогнозом. Тогда я даже прочитал, чего там мне пророчили, хотя и не верил в эту чепуху. «Чтобы достичь успеха, Козерогам нужно контролировать свои эмоции и во всем, даже в мелочах, следовать ранее составленным планам. Это будет непросто, но вы справитесь.» Видимо, тогда я решил последовать гороскопу и забыл остановиться. Как сейчас помню, что на вопрос о раздражителях я ответил «радио». Паршивый ответ для паршивого интервью из той же оперы, что и эти глупые детские опросы — Трэвис однажды заставил меня пройти такой. Не было ни времени, ни желания как-то стараться над ответами, а интервьюер выглядел таким недовольным моим обществом, будто его не к священнику отправили, а в свинарник. Ныне же этот ублюдок, как и все крупнейшие СМИ в округе, полностью под контролем Германа. Под моим контролем. А с радио я оказался прав. Сложно ожидать чего-то стоящего в час ночи, но я готов слушать даже какое-нибудь тупое ток-шоу, лишь бы не ехать в тишине. Именно когда радио мне понадобилось, оно перестало работать. Чёртово, мать его, радио! Обычно я не отвлекаюсь от дороги, особенно ночью, но в этот раз я не мог перестать смотреть на приемник. Глупо, конечно, ведь суровый взгляд и пара крепких слов работают на людей, а не на приборы, но ничего иного мне не оставалось. Барахлящее радио выводило из себя непрекращающимися помехами поверх музыки и речи, а частота, хоть ты тресни, не настраивалась. Ещё немного, и я выдрал бы регулятор с корнем, чтобы эта звуковая какофония прекратилась. Я сильнее сжал руль и глубоко вздохнул. В те редкие моменты, когда пустота внутри меня не грозилась схлопнуться в черную дыру, я мог испытывать только злость. Подпитывалось это чувство демоном, хотя и не понятно, как существо, способное только поглощать, может давать что-то взамен. Но он давал. Возможность вновь чувствовать, даже если это была злость на сломанный радиоприемник, прекрасна. Иногда мне не хватает напоминания, что я все ещё живой. Эмоции справляются с этим лучше всего. Я дёргаю головой в раздражении, когда музыка вновь прерывается на помехи, и челка бьёт меня по лицу. Снова отросла. Не помню, когда стригся в последний раз, такие вещи теперь не задерживаются в памяти. Нужно будет разобраться с волосами в городе. Убираю волосы с глаз и вижу странный отблеск в конце дороги. До него ещё порядка километра, но разглядеть это в свете одних только фар не выходит. Скорее всего какой-то зверь вышел из леса. Я подъеду ближе, и он убежит. Радио барахлит ещё сильнее, теперь музыку в потоке шума даже не разобрать. Я тянусь выключить его, не отрывая взгляда от дороги, но избавиться от шума так и не выходит. Кажется, я не глядя сделал только громче. — Да чтоб… — я все же опускаю взгляд на приемник и ищу взглядом переключатель. Нахожу и собираюсь прекратить пытку для своих ушей, но замираю с протянутой рукой. Он выключен. — Кхх… Ке-хххх, — слышу только помехи и снова смотрю на дорогу, раз радио не хочет отключаться. Разберусь с ним после, как доеду до Нокфелла. Совсем немного осталось. Полкилометра спустя понимаю, что был прав насчёт животного. Посреди дороги стоял олень. Либо он глухой и слепой, либо без инстинкта самосохранения, но он не делает ни шагу с моей полосы. Всматриваюсь в его морду и понимаю, что голова его повернута к машине. Он смотрит прямо на меня. — Кххх- Кеннет! Этого не может быть. Это бред, оно закончилось! Я полгода не слышал этого голоса при таких обстоятельствах, я не должен больше его слышать. Не должен! — Кеннет. Кен-кххх… Что тебе надо, Люк? Что ты хочешь мне сказать? Ты умер, ты убил себя. Ты потерял право голоса, когда я сбросил твое чёртово тело в озеро. Дышу тяжело, сжимаю руль до треска и не отрываю взгляда от оленя. Триста метров, он все ещё стоит и смотрит. Глаза мерцают в свете фар. Он не собирается уходить, нужно его объехать. Почему-то не могу дотянуться до сигнала и спугнуть его. — Кхх-еннет. Кеннет. — Да что тебе надо?! — не выдерживаю и отвечаю. Кричу на весь салон. Я обещал себе, что больше не буду говорить с тобой, я не могу говорить с мертвыми. Это даже не твой призрак, тебя на самом деле нет. Ты не появился, когда я пришел в апартаменты, а сейчас, по-твоему, самое время. Это не ты. Только мое воображение. Слышу твой голос в шуме радиоприемника, обычное дело. Ты не можешь говорить со мной. Ты умер. Двести метров. — Кеннет. Иди… Это что-то новое. Ты наконец научился новому слову, Люк? Ты умный мальчик, я никогда в тебе не сомневался. Я не хочу тебя слышать, просто скажи, что хочешь, и заткнись. Куда мне идти? После всего случившегося с тебя бы сталось не послать меня в пешее эротическое по возможности. Я бы так и сделал на твоём месте. Винишь ли ты меня в своей смерти? Наверняка. Это я довел тебя. Я сделал это с тобой, Люк, я втянул тебя в это. Позволил стать частью культа, заставил участвовать в ритуале, а когда эта стерва Стейси все испортила, отправил тебя разбираться с этим. Я должен был пойти с тобой, я должен был быть рядом. Но ты тоже должен был, ты обещал. И ты убил себя. — Иди ко мне, Кеннет. Сто метров. Олень не двигается, только смотрит. Он ждёт чего-то, как и голос из радио. Думает, что я сверну, объеду его. Думает, он здесь главный. Это не так. Я здесь главный. — Иди ко мне. Куда мне идти, Люк? В эти чёртовы апартаменты, которые ты так ненавидел? В твой прошлый дом, на кладбище, к твоей могиле? Куда мне идти, Люк? Где ты? Оленьи глаза сверкают ярче, я не вижу в них жизни. Об этом ты говоришь, Люк? Ты хочешь, чтобы я пришел туда? Я не могу повернуть руль, руки одеревенели от холода. Олень все ближе, он тоже не двигается. Смотрит на меня с надеждой в мертвых глазах, будто хочет, чтобы я не сворачивал. Даже не хочет — жаждет. Это все, что ему осталось. И мне тоже. Иди ко мне, Кеннет. Я иду.

***

Первым, что я услышал, был треск и шипение под капотом. После этого прямо над моим ухом что-то сдавленно прохрипело, а в нос ударил сильный запах мускуса и крови, отчего голова заболела ещё сильнее. Я не умер. Понятия не имею, чего я ожидал до этого, меня просто… повело. Совсем перестал соображать, идиот, и теперь до города несколько километров придется идти пешком. Я сбил чертового оленя, и моей машине пиздец. Когда я открыл глаза, мне стало понятно, что одним ударом головы я не отделался: небольшой кусок стекла застрял у меня в волосах, и кровь залила мне глаз. Пока доставал его дрожащими руками, заметил оленя. При столкновении он разбил лобовое и завалился на пассажирское кресло, едва не продырявив меня рогами. Ему повезло меньше — кусок стекла торчал у него из глаза, а шею и вовсе свернуло при падении в салон. До бардачка теперь не добраться, эту тушу из машины не вытащить. Смотрю в окно и вижу указатель, в который так удачно врезался. Пять километров до Нокфелла, съезд на- Озеро. Шипение пара напоминает радио, которое умолкло только после аварии. Радикальный способ его заткнуть, но зато я больше не слышу этого голоса. Был ли голос вообще? Не хочу знать. Вместо размышлений об этом я с трудом вылезаю из машины и тут же сваливаюсь в кювет. Врезался настолько удачно, что моя дверь оказалась прямо над оврагом, куда я скатился по влажным старым листьям. Прекрасно помню этот овраг ещё из детства, кажется даже листья с тех пор не поменялись. Их просто больше стало. Лежать в кювете оказалось не так неприятно, как я представлял при падении. Ко лбу приклеился лист, и я попытался оттереть им кровь, пока она не засохла. Когда он не помог, я попробовал использовать рукав рубашки, но тканью только вызвал раздражение мелких царапин и неудачно надавил на синяк. Кровь следовало смыть, но подниматься с мягкой лесной подстилки не хотелось. Хотелось спать, а утром проезжающий мимо человек нашел бы и мою машину, и меня — я валялся в пяти метрах от нее. Кеннет. Я вскинулся и повернулся в сторону озера, откуда донёсся голос. Если в белом шуме после тяжёлого дня ещё может померещиться голос, то в тишине леса он звучал слишком отчетливо. Среди деревьев никого не оказалось. Иди ко мне, Кеннет. Ещё вечером я бы проигнорировал подобное и пошел в город, но, видимо, сильно ударился головой. Я сбил оленя из-за голоса, которого на деле и нет вовсе, и сейчас вновь иду на него не пойми куда. Хотя, куда именно иду я прекрасно понимаю, но оттого мне ничуть не легче. Я иду на озеро. Свет от машины практически не достигает озера, на воде видно всего пару расплывчатых бликов. Я дошёл до кромки воды, но прикасаться к ней больше не хотелось: отмыться от крови можно было и с бутылкой воды, что лежала в багажнике. Ни за что не прикоснусь к этому проклятому озеру снова. Иди ко мне. Рядом с водой сыро и прохладно. Меня трясет, а кровь в висках стучит так, словно хочет проломить мне череп насквозь. Что угодно, лишь бы не слышать этот голос снова. Я не хочу слышать тебя, Люк. — Хочешь. Ты смотришь на меня из отражения, а я не понимаю, как оказался на коленях. Смотришь своими пустыми мертвыми глазами, какими смотрел на небо, когда я сбросил твой труп в воду. Я сделал это, а потом тебя вытащили. Тебя здесь нет, Люк. Ты похоронен, ты в земле. Под шестью футами своей любимой грязной сырой земли. Я не знаю, зачем привез тебя сюда в тот день. Отличное место для прощания, правда? Здесь мы сошлись и в первый, и во второй раз, и закончиться все тоже должно было тут. Мне пришлось сделать это. У тебя самого больше не было возможности придти, Люк. Ты умер. Я сам принес тебя, подумал, ты хотел бы снова побывать на озере. Кажется, ты его любил. Говорил, чудесное место, романтичное. Даже вырезал эти буквы на дереве, глупый. Приезжал рыбачить и учил меня насаживать червей на крючок. Сейчас эти черви внутри тебя, в земле. Я ненавижу это место. Похоже, у меня снова открылась рана на голове. Из-за ряби не могу вновь разглядеть твое лицо в воде — и не хочу. Тебя здесь нет, Люк. Тебя больше нет, мать твою, хватит! — Я здесь. Я подрываюсь с земли и поднимаю взгляд на водную гладь, уже чувствую себя вновь обманутым собственным разумом, который все никак не может смириться. Но ты там, Люк. Стоишь сгорбившись по колени в воде, весь мокрый, покрытый тиной и травой со дна. Глаза навыкат с лопнувшими капиллярами — они закатились от удушья, но я чувствую твой слепой взгляд. Открываешь растянутый в улыбке рот, и из него течет черная грязная вода. — Я здесь, Кеннет, разве ты не рад? — твой голос булькающий от остатков воды в лёгких, и вместе с ним из твоей глотки вырывается гортанный клекот. Тебя вот-вот вывернет, а у меня вместе с комом в горле горят глаза. Я уже видел твое тело, Люк, я навсегда его запомнил. Тебе не нужно напоминать мне. Не позволяю расстоянию между нами сократиться, когда ты выходишь из воды. Пятиться — не лучшая идея, но мне больше ничего не остаётся. Я не позволяю тебе подойти, и тебе это не нравится: ты больше не улыбаешься, взгляд растерянный и недовольный. Обиженный. — Ты не рад. Почему, Кеннет? Я не буду отвечать тебе, не прямо. Только в мыслях, где ты точно не услышишь меня. Не услышишь ведь? Ты делаешь ещё один шаг и выходишь из озера, а я упираюсь спиной в ствол дерева и внутренне замираю. За мной лес и глубокий овраг, вокруг одна лишь вода, впереди — ты. Между нами все меньше свободного пространства, но ты продолжаешь идти в ногу с водой. Озеро выходит из берегов и следует за тобой. — Я сам отвечу, раз ты не хочешь. Ты иногда такой молчун, Кеннет, — и ты снова улыбаешься, вынуждая меня нервно вцепиться в кору. Один палец простреливает резкой болью — я сломал ноготь. — С чего я вообще решил, что ты будешь рад мне? Ты ведь убил меня. — Я не- Тебя удивляет и забавляет, что я сказал что-то вслух. Ещё немного, и твои глаза совсем выкатятся из глазниц, а лицо треснет от улыбки. Я вижу, что тебе это понравилось, а мне же хочется удавиться. Ты не заставишь меня говорить. И я не убивал тебя, Люк. Ты сделал это сам. Ты залез в петлю, сам связал ее, залез на табуретку и толкнул ее. Это сделал ты, не я. Я не хотел, чтобы ты умирал. Ты был нужен мне! Ты знаешь, почему я не рад видеть тебя сейчас. Потому что ты давно умер, ты ушел из моей жизни и больше не должен появляться. Я знаю, что тебя здесь нет, а сырой запах разложения мне только кажется. Я сильно ударился головой, только и всего. Тебя здесь нет. — Я думал, ты любишь меня, — крепко сжимаю зубы, когда между нами остаётся всего пара шагов. Тухлый, напоминающий плесень и стоячую воду запах заполняет легкие, мне тяжело дышать, но я не двигаюсь с места. Я не поддамся уловкам своего мозга, ничего этого нет. Ты делаешь ещё шаг, твое лицо слишком близко. Вот, значит, каково чувствовать себя загнанным в угол. — Ты говорил, что не оставишь меня. Но ты оставил. Твоя ладонь мокрая и холодная. Думаешь, что можешь стереть слезы у меня со щеки, но теперь она ещё влажнее. Ты облажался, Кеннет. — И я пришел за тобой. Я бегу в лес не разбирая дороги. Ветки царапают лицо, тянутся ко мне, как твои руки, которые я в спешке оттолкнул, а ты кричишь мне в спину с улыбкой в голосе: — Ты же знаешь, что я бегаю лучше тебя! Конечно, я это знаю. На что я вообще надеюсь? Один на один с мертвецом в ночном лесу. Я чувствовал твое прикосновение, твои шершавые пальцы на своем лице — только теперь они ещё холоднее. Ты действительно здесь, но я не хочу этого. — Ты сам признавал, что виноват, Кеннет, зачем же сейчас все отрицать? Это ты убил меня, ты отправил на смерть! — передо мной выходит олень и смотрит на меня твоими мертвыми глазами. Голова его неестественно вывернута, рога цепляются за ветки и преграждают мне дорогу. Я резко сворачиваю, но нога внезапно цепляется за камень, которого секунду назад не было на моем пути. Я падаю лицом в землю, больше не покрытую старыми листьями, и к головной боли добавляется сломанный нос. Рот наполняется горьким металлическим вкусом. Ненавижу его, но тебе он почему-то нравился. Обычно ты любишь послаще. Нужно бежать дальше, я не должен останавливаться. Хватаюсь за камень крупнее, пока пытаюсь встать, чувствую его гладкие края и странную форму. Поднимаю голову и вижу ровный ряд таких камней, леса больше нет. Я на кладбище. Надгробие в руках влажное, с налипшим на него илом и грязью, но даже под всем этим я вижу твое имя. Резко оборачиваюсь, почувствовав взгляд на затылке, и вижу тебя совсем близко. Я упустил момент, слишком задержался на месте и выдохся. Ты будто и не бежал вообще, ещё и лопату откуда-то взял. Зачем она тебе? Я не могу бежать: ноги дрожат, а голова вот-вот расколется на две части, как если бы ты ударил меня своей лопатой. Пытаюсь отползти от твоей могилы и проваливаюсь в яму сбоку. Падение на спину выбивает гнилой воздух из лёгких. Внизу он спертый, тяжёлый, будто его и нет вовсе, а стенки ямы прямые, высокие — ровно шесть футов. Когда я лежу, она кажется бесконечной. Ты стоишь на самом краю и смотришь сверху вниз, продолжаешь улыбаться, а на твоих впалых щеках снова видны ямочки. Слишком живая деталь для такого мертвого лица. — Теперь ты там, где и должен быть. Где должно быть любое тело без души. Твоя улыбка обнажает острые клыки, темные глаза смотрят на меня с презрением. Мое мутное отражение стоит над могилой с лопатой в руке и сжимает край грязной флисовой рубашки, прилипшей к телу от воды. В ней я был в ту ночь. Пустота ворочается внутри. Мне плохо от одного своего вида. — Мы все ещё здесь, — он говорит моим голосом и морщится также, как это делаю я. Я ему не нравлюсь, он мне тоже. Забавно. — Мы всегда будем тут, — ты заговорил из моей копии, лицо поплыло и побледнело, раскраиваясь на кривые куски. — Ты убил меня. Комья земли упали мне в лицо, но я не успел стряхнуть их, как снова почувствовал сыпящуюся на меня почву. Грудь сдавило от осознания, что времени почти не осталось. Ты закопаешь меня заживо, Люк. — Ты не жив, — я вздрогнул от своего же голоса, — Это не жизнь. И что же это тогда? Я правда умер в аварии и попал в ад? Моя копия хмыкнула и бросила в меня ещё горсть земли, тут же снова становясь тобой. — Что ты чувствуешь, Кеннет? Ты услышал меня, увидел меня. Ты почувствовал меня. Я мертв, но ты всё равно сделал это, как если бы я был жив. Что ты чувствуешь после этого? Ты больше не улыбаешься, смотришь на меня серьезно и пытливо, будто ждёшь чего-то. Я не знаю, чего ты ждёшь, Люк, и я не знаю, что тебе ответить. Все, что мне понятно — я не хочу видеть тебя таким. Мертвым. Это не ты, а моя копия — не я. В этом всем нет смысла, даже если ты закопаешь меня прямо сейчас. Это ничего не значит, Люк. — Я ничего не чувствую. Я говорю вслух, но ты не радуешься ответу. Ты знал, что я это скажу, так ведь? Конечно, ты знал. Это просто мое подсознание, Люк. Моей копии здесь нет, никакой могилы здесь нет, и тебя здесь тоже нет. Ничего нет. Ничего. *** Треск и шипение под капотом вызывают у меня дежа вю, которое вместе с болью в голове оставляет странный осадок. Нос не дышит, и я не сразу понимаю, что разбил его о руль при столкновении с оленем: он наполовину в салоне со свернутой шеей, моя голова в паре сантиметров от его рогов. Неожиданное прикосновение к плечу заставляет меня подскочить и поморщиться от прострелившей виски боли. — Тише, босс, не дергайтесь так! Мы… — голос Джеймса был таким же мягким, как наждачка. Я махнул рукой, чтобы он замолк, и откинулся на спинку кресла. С другой стороны знака, в который я врезался, сидел Вэйн и судорожно осматривал повреждения моей машины и оленя. На меня он старательно не смотрел — боялся. — Теперь можешь говорить, — я принял платок, который он протянул через разбитое боковое окно, и начал оттирать лицо от крови, что без воды было откровенно бесполезным занятием. Все давно засохло. — Ну мы это, мимо проезжали, как вы приказывали. Патрулировали въезд в город, а тут вы с оленем этим. Вам повезло, что этот въезд на нас был, остальные всякое могли сделать, пока вы в отключке были. — Тебе есть на кого донести, Джеймс? — спрашиваю у него сквозь зубы и с трудом выбираюсь из машины. В этот раз в овраг не скатываюсь, вместо этого беру бутылку воды из багажника и смачиваю платок. Джеймс явно хочет помочь, но я это игнорирую. Мой вопрос его смутил и отчасти напугал. — Нет, босс, что вы, — лжет, но сейчас мне не до того. С очередными мятежниками разберусь позже. — Догма, — Вэйн встал с капота полицейской машины и подошёл к нам с неуверенностью на лице. Я кивнул ему. — Что делать с вашей машиной? — Оленя можете здесь оставить или на мясо пустить, а машину на свалку. Давно нужно было новую купить. Займитесь ей утром, подгоните эвакуатор. Сейчас мне нужно в город. — Босс, так это, — Джеймс мотнул головой наверх, и между деревьев я увидел куски розовеющего неба, — утро уже. Получается, я пролежал в машине всю ночь. Черт с ним, по плану я все равно должен успеть. Выспался после аварии. — Тогда довезите меня до церкви, а с машиной разбирайтесь после, — я отошёл к знаку, прикидывая, сколько будет стоить его восстановление, и искоса наблюдая за тем, как эти двое вытаскивают оленя из салона. Рога плотно застряли внутри, не давая вытащить тело целиком, и Джеймс неуверенно переглянулся с напарником. Придется пилить, но этим я сказал им заняться уже без меня — у меня слишком много дел. Напоследок, прежде чем сесть в их машину, я окинул взглядом овраг и замер. На его дне, стоя между деревьев, ты смотрел на меня своими мертвыми глазами. Сломанный нос изнутри защекотал яркий запах гнили и сырости, а от лёгкой улыбки сердце на мгновение странно кольнуло. Пару секунд ты опирался на дерево, после чего развернулся и побрел к озеру. Ты знаешь, где меня найти, Кеннет. Я сел в машину и сжал руку в кулак, чтобы не ответить Джеймсу слишком грубо. — Нет, мне не нужно радио. Я хочу побыть в тишине. Он понятливо кивнул и отвернулся, а я бросил взгляд на соседнее сидение в поисках отвлечения. Вчерашняя газета лежала первой полосой вниз, и я из чистого любопытства посмотрел на самый конец страницы, в колонку астрологических прогнозов. «Чтобы достичь успеха, Козерогам нужно контролировать свои эмоции и во всем, даже в мелочах, следовать ранее составленным планам. Это будет непросто, но вы справитесь.» Надо сказать Герману, чтоб уволил ответственного за эти гребаные прогнозы. Ничерта я не справляюсь. Но с другой стороны, пускай. Пустота внутри снова заворочалась, стоило машине тронуться с места. Даже если я не справляюсь, мне на самом деле все равно. Я ничего не чувствую.