***
Все сказочные истории начинаются примерно одинаково. Эта не была исключением. В лесной глуши, под присмотром трех тетушек-опекунш жила-была девочка. Тетушки были довольно глуповатыми дамами, и история уже давно могла бы закончиться страшно и нелепо, если бы не странная фея-крестная, которая старалась остаться незамеченной, но все-таки однажды была разоблачена. Кроме этого маленького секрета у девочки были еще две огромные тайны, которые со временем, как и положено в сказке, открылись. Она оказалась принцессой, и не просто принцессой, а зачарованной. В день шестнадцатилетия ей суждено было уколоть палец и уснуть долгим сном, пока поцелуй истинной любви не разбудит ее. Так удачно, что к этому моменту у девочки уже появился возлюбленный, и не кто-нибудь, а самый настоящий принц. Только к снятию чар он оказался непричастен. Но разве это важно? Все равно была свадьба. На этом история принцессы Авроры должна бы закончиться: «И жили они долго и счастливо». Если бы все мечты и добрые желания сбывались… Малефисента пообещала крестнице вернуться на крестины ее ребенка. Только прошло уже несколько лет, а повод для радостной встречи так и не появился. И это беспокоило уже не только ее, но и ближайших родственников: — Возможно проблема в вашем роду, но точно не в нашем, — с чопорным спокойствием говорила свекровь. — Кажется и дед твой, моя милая, не смог обзавестись наследником, а твоему отцу, имея проклятого первенца, да еще и девочку, следовало позаботиться о здоровом продолжении рода. — Возможно, стоило оставить ее козой? – отшутился свекр, вспоминая небольшую месть Малефисенты. Только сказал он это совсем невесело, да и Филипп не успокоил: «Зачем торопиться. Все в свой час». В последнее время он как-то вообще стал отстраняться от жены, предпочитая супружеское общение охоте. Впрочем, Аврора уже и сама не была уверена, а не перепутали ли они истинную любовь и влюбленность. Трубадуры слагали баллады о подвиге принца, о поцелуе, разбудившем принцессу соседнего королевства. Они пели так убедительно, что принц и сам поверил, что было именно так. «Если не хочешь потерять его привязанность и обожание, не стоит упоминать мужчине о том, что он когда-то оказался на что-то неспособен. Особенно если это касается дел любовных», — наставляла невестку королева Ингрид. Да и что дала бы попытка что-то доказать? Среди общего громкого хора лжи голосок Авроры, рассказывающий, как же все произошло на самом деле, звучал совсем тихо. Ложь отравляла душу, корсет сжимал грудь так, что дышать было почти невозможно, драгоценности жгли кожу, узкие туфли натирали ноги. И Аврора давно бы уже утонула в серых, тоскливых днях дворцовой жизни, если бы не старый друг. Малефисента столько раз обращала Диаваля в человека, что теперь он и сам научился этому трюку. Авроре же, к своему стыду так и не научившейся понимать вороний язык, это было на руку хотя бы потому, что у нее теперь был понимающий собеседник. «Зачем сомневаться?, — говорил Диаваль. — Филипп, безусловно, тебя любит. В том, что поцелуй не случился, виноват не он, а твои безумные опекунши. Вы между собой на тот момент и парой слов не перекинулись, а тут от него уже требуют поцелуй, да еще и без какого-либо согласия. Тут не то, что смутиться, можно и сбежать. Так нет же, инициативные дамочки сделали вывод, что он не тот претендент, и резво его вытолкали». Аврора смеялась, слушая рассказ, в котором она присутствовала, но которому, увы, не была свидетелем, и все меньше ему верила. В истинном облике цветочные феи ростом не больше ладони человека, куда им справиться с принцем. Забавно, но поделиться этим она могла только с Диавалем, но вместо того, чтобы жаловаться, она смеялась, становясь прежней беспечной девочкой. Эти беседы были как глоток свежего воздуха, и когда не было Филиппа, Аврора открывала окно, чтобы впустить ворона. Так не могло продолжаться вечно. Им с мужем просто жизненно необходимо было то, что свяжет их более прочными узами, чем брак. Аврора готова была к материнству и к тому, чтобы наконец-то познать единственную истинную любовь, творящую чудеса. Если для этого необходимо чудо, что ж — она готова.***
— Чары действуют, пока бушует стихия и пока на цветке остается хоть один лепесток. Диаваль объяснял значение необычного подарка от Малефисенты крестнице, а Аврора любовалась необычным цветком. На Темных болотах она встречала много прекрасных и волшебных растений и существ, но такой видела впервые. Что уж говорить о мире людей, где не было места магии. Лепестки его были большими и вытянутыми, как у лилии, но их было много, как у розы, и они светились мерцающим голубым светом. Этот свет отражался на лице принцессы, отчего она казалась неземным существом: хрупким, манящим, таинственным, желанным и почему-то печальным. Диаваля трудно было смутить, но сейчас ему как никогда было некомфортно в неуклюжем человеческом теле и хотелось скорее покончить с передачей подарка Малефисенты и поскорее улететь прочь, несмотря на угрожающие признаки вот-вот готового разразиться ненастья. — Значить, всего одна ночь и даже меньше… Диавалю не показалось: в голосе Авроры звучала неподдельная грусть. Хотя с чего бы это? Она стояла на пороге исполнения желания — и грустила? Видимо, это чары цветка распространялись на все вокруг, но Диваль вдруг почувствовал себя извращенцем. Он был вороном по рождению и по природе. Человеческое тело было шуткой, прихотью его госпожи. Он привык к нему, но оно все же было не совсем своим. Только вдруг внезапно Диавалю захотелось обнять и утешить Аврору совсем не по-отечески и не по-дружески. — Мне пора, — Диаваль хотел покинуть комнату как можно скорее и незаметнее. Просто вылететь в открытое окно, как бы ни выглядело это теперь бегством, но беда была в том, что как бы он ни сосредотачивался на своей птичьей природе, он продолжал оставаться человеком. Обращения не происходило. Диаваль застрял в не своем теле, как это уже было в смутное время Однодневной войны. — Твой принц, наверно, вот-вот придет. Вот это был бы совсем неуместный конфуз. Да еще и Аврора вдруг отвлеклась от созерцания цветка, оставив его в вазе, и, подойдя к Диавалю, совершенно неожиданно прижалась лицом к его груди. У него же решительности не хватило отстранить ее, вместо этого он сам положил ей руку на спину, осторожно придерживая. — Останься… Такая буря… Я не могу потерять еще и тебя… — бормотала Аврора. — Но Филипп… — пытался остановить ее Диаваль. — Его нет. И не будет. Он на охоте… Аврора подняла голову, и тут случилось что-то совсем неподвластное разуму. Их губы соприкоснулись. Это все, что позволил Диаваль, но и это было слишком огромной дерзостью — украденный поцелуй. Ведь это не Аврора встала на цыпочки, это он склонился к ней. Аврора же... Хотел бы он сказать, что она ничего не заметила и не поняла! Ее губы были такими теплыми и податливыми... — Так нельзя. — Подарок Малефисенты вовсе не обладал приворотными чарами. Он всего лишь должен был гарантировать удачное зачатие. Тогда что же творилось? Диаваль смотрел в глаза Авроры и видел свое отражение, так широко они были раскрыты, и в них не было сомнения, только смущение. — Нельзя пренебрегать подарком крестной. Нехитрое признание слишком болезненно ударило по самолюбию Диаваля. Аврора быстро научилась играть по человеческим правилам: лукавить и использовать, при этом делать это с самым невинным видом. Руки опустились, отпуская златовласую принцессу — такую знакомую и такую чужую. Аврора и сама все поняла, сжалась, словно холод сковал роскошные покои, но продолжала смотреть Диавалю в глаза. — Чудовище? Да? — забавное прозвище было дано Авроре Малефисентой, как последний способ защититься от очарования непосредственной милой девочки. Не удалось. Так если доброты Авроры хватило, чтобы прогнать мглу из сердца Черной колдуньи, как можно даже предположить, что сама она заразилась тьмой? — Я просто хотела любить кого-то истинной любовью, не требуя ничего взамен — ни внимания, ни ответной любви. Вот если бы у меня родился ребенок с кожей белой как снег, с волосами, как ночное небо... — С клювом и перьями, — перебил ее мечты Диаваль, чтобы хоть так вразумить, но она сейчас была похожа на маленькую замерзающую перелетную птичку, забывшую или не знавшую, что существует зима с лютым морозом, и ее только оставалось согреть, вернув в свои объятия. — Пускай, — щебетала Аврора. — Тогда фее-крестной придется вернуться и забрать меня. Мы будем жить в маленькой хижине где-нибудь на лесной опушке глубоко в далеком лесу. Все будет как раньше, и даже лучше. Всего лишь исполненное мгновенное желание Диаваля совсем по-птичьи зарыться носом в ее волосы на макушке. Всего лишь прикосновение Авроры к его щеке, где были бледные складки, похожие на глубокие шрамы. Всего лишь сползший с ее плеча ворот сорочки. Всего лишь… Когда настало «потом», не было раскаяния или сожаления. Были безмятежность и покой, как в материнском гнезде под уютным и надежным крылом, когда Диаваль был еще птенцом. А еще была сонная Аврора, расположившаяся на его локте как на подушке, в полудреме лопочущая нечто странное: — Красавец и Чудовище… Странная мы парочка… Прозвище «Красавец» маленькая Аврора дала однажды ворону, прилетевшему к ней в гости и не испугавшемуся, когда девочка попыталась к нему прикоснуться. Хорошая могла бы получиться сказка, если бы Диаваль какой-то хитростью смог бы украсть главное сокровище Альстеда — принцессу. Жили бы они на опушке дальнего леса, а фея-крестная, уже не прячась, захаживала бы к ним в гости. Была обратная сторона этой медали. Она называлась война. Принц Филипп побег жены, конечно же, воспримет как предательство. Люди говорят о мире, но в подвалах королевского дворца все еще хранятся бочки малинового порошка, одно прикосновение к которому убивает волшебных существ, и железные ядра — только дай повод. Да и Аврора ведь давно поняла, что она не просто девочка из леса. Она надежда трех земель: Марии, Астона и Темных болот. Однажды взяв ответственность, трудно ее сбросить. Трудно сжечь, как надоевшую одежду, то, что у них было с Филиппом. Однажды Аврора пожалеет о скоропалительном решении, но будет поздно. Уже ничто не мешало Диавалю вернуть себе привычный облик. Последний раз он оглянулся на волшебный цветок. Хотя цветка-то уже и не было. Опавшие лепестки растаяли весенним снегом, а в вазе стояла только сухая ветка. Уйти, точнее улететь, оказалось и тяжело, и легко одновременно.***
Это только поначалу Диаваль думал, что покинуть Аврору после того, что произошло, сложно. Оказалось, сложно и больно, как будто тебя хищник треплет где-то внутри, вернуться и наблюдать, ничего не делая. Он видел, как проснулась Аврора, как удивленно и встревоженно вертела головой, разыскивая своего «ночного компаньона», как подошла к окну, внимательно вглядываясь в каждое дерево, каждый уступ и в небо. Утром после ненастья обычно очень свежо, а на принцессе была лишь легкая кружевная сорочка. Она так долго стояла у окна, что Диаваль уже начал беспокоиться. Тогда Аврора, достаточно прозябши, сделала самое естественное, что могло случиться — плотно закрыла створку. Как оказалось, это был не просто естественный жест безопасности, не только боязнь простудиться. Не одно лишь желание согреться. Это был знак, что Аврора принимает побег Диаваля и со своей стороны тоже сжигает мосты. Окно больше не открывалось, даже когда на улице стояла убийственная жара, которая как-то сама собой настала за буреломной весной. А в начале лета колокола возвестили о радостном событии в королевском семействе. Сработали чары Малефисенты или же все случилось само собой, и как раз вовремя, неважно. Королевству нужна была хорошая весть и надежда. Где-то почти в это же время поползли слухи о тяжелой болезни короля Джона. Винили, конечно же, темную ведьму, когда-то околдовавшую его и погрузившую в беспробудный вечный сон. На какое-то время проклятие удалось снять, но оно дало последствия. Как бы то ни было, но через несколько месяцев короля не стало. Теперь уже не принц и принцесса выезжали к подданным, а король Филипп и королева Аврора. А прогулки в город они совершали часто, так, словно Аврора желала показать свое положение, или же ее специально демонстрировали восторженным зевакам. Аврора улыбалась людям, но Диаваль не видел в ее улыбке той солнечной радости, способной растопить даже ледяную глыбу. Трудно было ощущать свою беспомощность. Диаваль был всего лишь птицей. Без поддержки колдуньи он никак не мог стать храбрым рыцарем, выхватывающим из пылающего костра свою королеву. Он мог лишь наблюдать, и это было самым страшным испытанием. Морозным зимним днем, когда густо падал снег, укрывающий белым ковром черную землю, деревья, грустного ворона, колокола зазвонили радостную весть — в королевской семье пополнение. А через день они отбивали скорбный набат. Авроры не стало. Еще раньше, прежде чем зазвучал жуткий колокольный звон, как плохое знамение, Диаваль заметил на башне короля Филиппа. Тот был бледен, подобно мертвецу. Вел себя странно. Стоял на самом краю, как будто собирался взлететь. Или упасть? Бескрылому человечку ведь нужен был только шаг. Диаваль не понимал, что случилось. Глашатаи говорили о рождении девочки, и раз намечался праздник, ребенок был здоров. В свою атаку Диаваль вложил сколько мог сил, впился в лицо короля когтями, стукнул в тупой лоб клювом, так что кровь брызнула красными каплями на белый снег. Как ни странно, Филипп не устоял, упал на спину и поднимался медленно, как раненый или одурманенный. В его глазах не было благодарности, а только пустота и ненависть. — Ее нет! Ты понимаешь? Нет! Скажи своей хозяйке, она нежеланный гость на крестинах! Пусть не смеет появляться! Неправа была Аврора, когда думала, что муж не любит и не ценит ее. Где-то в его душе вместе с нею умерла и его часть. Солнце закатилось. Как никогда Диавалю нужны были человеческие слова и человеческое тело. С Филиппом они бы поняли друг друга, но как он ни пытался представить себя человеком, он оставался вороном. Все что он мог — лишь скорбно каркать. За Филиппом пришли его люди и друг, доверенная особа. Никому не было дела до одинокого ворона. Может, и не дело птице заглядывать в окна, но только так Диаваль мог наблюдать за дочерью Авроры. Ее холили и лелеяли. А потом как-то в погожий весенний денек нянюшки вывели ее в дворцовый сад. Она уже резво семенила ножками и с любопытством рассматривала огромный неизведанный мир. Она была такой, как описывала ее Аврора, даже не зная еще о ней: бледно-молочная нежная кожа, алые как кровь губки, черные как ночное небо волосы. И ей так подходило имя, которое Диаваль дал ей в день ее рождения — Белоснежка. Конечно же, все ее звали совсем иначе, но это было нечто сакральное, что связывало его с этим ребенком. Когда в следующий раз Диаваль попытался ближе познакомиться с девочкой, то был прогнан слишком заботливой нянькой, решившей, что птица может нанести вред ее подопечной. Наказание оказалось слишком суровым. Быть рядом с дочерью и не сметь даже показаться ей. Дни сплетались в годы, и через какое-то время ситуация изменилась. Королева-мать неустанно продолжала твердить сыну, что дочь — это хорошо, но ему нужен сын, наследник. Какое-то время Филиппу удавалось сопротивляться напору матери, но потом он сдался. Для Белоснежки появление мачехи стало не самой приятной новостью. Все пять лет ее жизни ей рассказывали о великой любви ее родителей, победившей смерть. Даже когда мама ушла на небо, отец продолжал оставаться верным ей, а сама она — воплощение великой любви. Мама ей казалась кем-то непревзойденным, далеким, как звезды на небе, и одновременно близким. Оказалось, ей врали. Тому, кого она считала отцом, удалось приблизить звезду и прикоснуться к ней, а потом он все испортил. И как бы новая королева ни пыталась стать Белоснежке матерью или старшей подругой, она натыкалась на стену. Она смирилась, тем более новый наследник трона не заставил себя ждать. Все теперь опекали его и говорили о нем, а Белоснежку забывали. Как раз тогда Диавалю и удалось с нею сблизиться, чтобы стать, если не другом, то хотя бы временным питомцем. И выяснилось, что Белоснежке как-то удается то, что даже не удавалось хозяйке Диаваля — распознавать вороний язык. Хотя чему удивляться? Она же отчасти была птицей, пусть и, к печали Диаваля, без крыльев. Несмотря на некоторую грусть Белоснежки, для ворона это была в чем-то даже идиллия. Пока в нее не вмешался еще кое-кто… После урока придворного этикета и латыни Белоснежка выглядела уставшей. Что-то не складывалось у нее с этими обязательными науками. Диаваль, наблюдавший за девочкой со старого разлогого дуба, уже собирался спуститься к ней, когда позади себя услышал приглушенное: «Бу!». То, что Шерре, первенец Малефисенты уже научился отлично летать, Диаваль знал. Еще тот научился затаиваться так, что не заметишь. Для любопытного, непоседливого и задиристого мальчишки это очень опасная способность, как и для безопасности окружающих. Вот тут Диаваль допустил первую ошибку. Сработал птичий инстинкт, когда жертвуя собой, уводишь хищника от гнезда. Шерре никак не представлял опасности для Белоснежки, но Диаваль отлетел на другое дерево, подальше от девочки, а потом еще дальше и еще, пока они не оказались далеко от замкового парка. Диаваль не видел, но чувствовал, как рыжая тень следует за ним. Небольшой маневр и более опытному из крылатых удалось оказаться позади. Потерявший ворона из вида Шерре приземлился и внимательно оглядывался, и точно не ожидал, что за спиной его появится обратившийся человеком Диаваль, схвативший и выкрутивший остроконечное ухо. — Ай! – мальчишке удалось вырваться. Теперь он стоял на почти безопасном для своих ушей расстоянии и сердито зыркал на старого товарища по играм. — Что ты здесь делаешь? Разве твое наказание закончилось? Несколько дней назад Шерре внезапно появился в городе и устроил настоящую кутерьму. Конечно, людей напугал рогато-крылатый босоногий мальчишка. Шерре едва не забросали камнями и закололи вилами. Однако ему удалось не только вволю развлечься, но и остаться без царапинки. Вот охотникам на «чудовище» пришлось нелегко. Кое-кто получил несколько тумаков, сломал ребра, кое-кто перевернул повозку. А Шерре в довершение проказы выпустил из клеток бродячего цирка зверей, среди которых, между прочим, был малыш грифона. Наказание для смутьяна было чисто символическим. То, как отец его журил, больше было похоже на одобрение, ну, и запрет некоторое время не покидать поселение феекрылов оказался только формальным. — А почему ты перед нею не оборачиваешься? Боишься своим кошмарным видом напугать? — показывая белоснежные клыки в хитрющей ухмылке, Шерре на всякий случай, в целях безопасности собственных ушей, отступил еще на несколько шагов. Как оказалось, пронырливый феекрыл уже давненько приметил ворона и девочку как жертву очередной проказы. И тут Диаваль допустил вторую ошибку. Шерре не был по натуре злым. Стоило ворону даже немного прояснить ему ситуацию, пусть и многое не досказав, мальчишка бы скоро потерял интерес к Белоснежке. Но Диаваль в тот день был не в духе, и потому предложил очень невыгодную сделку. — Это тебя не касается. И давай ты сейчас уберешься домой, а я сделаю вид, что не видел тебя и не знаю, что ты нарушил запрет. — Хорошо, — внезапно легко согласился Шерре. Не то чтобы Диаваль безоговорочно поверил шкодливому феекрылу, но все же решил, что дополнительная бдительность и несколько яблок избавят его от этой проблемы. И напрасно. План Шерре был прост и, по его совсем нескромному мнению, идеален. Сущность и движущая сила людей — это страх. Он ведет их и ставит оковы, ему поклоняются, но его же и ненавидят. Кинуть камень в того, кто отличается от тебя, закрыть в клетку слабого, потому что когда-то он сможет представить для тебя угрозу, ткнуть палкой во что-то непонятное только потому, что ты с этим никогда не сталкивался, хотя там может быть нечто совсем беззащитное и ты можешь нанести ему вред, — все это было в природе людской. Как и торжествовать мнимую победу, устраивая странные, дикие праздники и демонстрируя постыдные трофеи. Всего лишь и надо было — напугать до полусмерти маленького человечка, внушить, что в безопасности она может чувствовать себя только за толстыми стенами замка. Тогда она перестанет выходить в сад, а Диавалю не нужно будет ее пасти, и он вернется в семью. Для воплощения первой части нужна была лунная ночь, когда Диаваль точно спит, а девчонка должна была бы спать, но кто-то рогатый и страшный скребся за ее окном, подвывая и поскуливая. Вторая часть плана состояла в том, что и днем где-то за кустом ее поджидала опасность — жуткая крылатая тень. — Выходи! Я знаю, что ты там! Именно на такую реакцию Шерре и рассчитывал. — Да! Я там! Я слежу за тобой, — шипящим, самым противным и устрашающим голосом на какой был способен, ответил ей Шерре. — Как мило! Но я так боялась… Вот это было совсем не по правилам, но девчонка, наверное, просто храбрилась. Она же все-таки боялась… — Боялась меня? — продолжая нагнетать страх прорычал Шерре. — Боялась, что ты упадешь, — девчонка, кардинально ломая хороший план и ветки, полезла в розовый куст, временное убежище Шерре. Оставалась надежда, что увидев его лик — рога, медную кожу, крылья — она завизжит и убежит. — Ух ты! Вот такой восторг был совсем лишним. — Я твой ночной кошмар, — все еще пугающим, но уже бесполезным тоном попытался расставить все точки в своей авантюре Шерре. Эта недотепа, пока лезла к своему преследователю, успела исцарапаться, а красная царапина с выступающей капелькой крови на щеке выглядела как сочная ягодка на снегу. — Нет. Я знаю, кто ты, — решительно заявила девчонка. — Фей-крестный? – уже своим, но все же с долей ехидства в голосе уточнил Шерре. — Нет. Ты обещанный мне прекрасный принц. — Ты дура? — не самый лучший аргумент в их ситуации, но тут еще как никогда не вовремя налетел Диаваль, яростно защищая когтями и крыльями свою питомицу. Может, из этой ситуации был сто и один способ выйти достойно, но Шерре почему-то избрал самый неправильный, хоть и быстрый — бегство. И конечно же, Диаваль в этот раз не оставил без последствий «покушение» на его драгоценнейшую Белоснежку и обо всем нажаловался родителям Шерре. Отец злился. Мама очень злилась. Наверно, они имели на это право, только наказание, по мнению Шерре, все равно было несправедливым. Целых десять скучных, долгих дней он должен был жить как человек без крыльев. Крылья у него были, но чарами матери они теперь просто торчали за спиной бесполезным украшением и не слушались хозяина. Самым сложным было пережить первый день. Чтобы не слышать ни сочувствия, ни насмешек, Шерре ушел подальше в лес. Щенок грифона, Кайла, та самая, которую он вытащил из клетки циркачей и за которую с него еще не было снято прошлое наказание, увязалась следом. Ее общество как раз не тяготило изгнанника. У Кайлы были крылья, но она боялась ими пользоваться, а теперь Шерре целую вечность должен был потерять, прежде чем научить ее чувствовать небо. Непоседливая Кайла ластилась, пытаясь затеять игру, но безрезультатно. А потом внимание Кайлы привлекло нечто странное. К небольшому сучку вдруг присоединились два дубовых листочка. Они делали движения вверх и вниз, словно взмахи крыльев, и сучок вдруг стал подниматься в воздух. Кайла попыталась его поймать, но он вдруг вильнул в сторону. Шерре совсем не удивился такому чуду, а только нахмурился. — Я же просил не ходить за мной. У самого Шерре не было особого таланта к магии, а такие штучки под силу были его младшей сестре. — И вовсе я не за тобой. Я за собой, я просто здесь гуляю, — конечно же, это была она, приставучая Эйлинед. — Гуляй где-то в другом месте. — Фу, какой ты вредный, — на колени Шерре упало большое красное яблоко. Что поделаешь — эти фрукты были его слабостью. Подношенье было принято, и сестра получила разрешение разбавить его одиночество. — Да уж, точно не прекрасный принц, — ответил Шерре, вгрызаясь в яблоко. — Не прекрасный точно, но может, и принц, — неожиданно заявила Эйлинед, пристраиваясь рядом. – Ты принц, я принцесса. — И где ты такого нахваталась? У нас нет королей. Мы свободный народ, — с яблоком было покончено, и настроение Шерре немного улучшилось, так что смешная уверенность сестры в их избранности даже забавляла. — Но папу все слушают, а мама была когда-то королевой. — Ладно. Пусть будет так. — Принц с некоторыми оговорками. Кайле все-таки удалось схватить летающую веточку, перекусить ее и разочарованно выплюнуть. Добыча оказалась несъедобной. А вот яблоко, которое у хитрюги Эйлинед осталось в запасе, пришлось по вкусу. Шерре думал, что знает сестру как облупленную, но она умела не только колдовать, но и удивлять. — Ты познакомишь меня с принцессой? Шерре отбросил первое желание сказать сестре: «Еще чего», как и попытку попросить ее снять заклятие пут. — Возможно, — задумчиво рассудил он. — Если обещаешь держать все в секрете. Это Шерре считался в семье бунтарем и сорвиголовой, Эйлинед же была образцом послушания и рассудительности. В некоторых мероприятиях она могла стать неплохим прикрытием, да и колдовство ее пригодится. Вот так, вроде совсем просто, как цветок из семечка, вырастала новая история. Позже рассказчики многое переврут, но не соврут в одном. У этой сказки наконец-то будет счастливый конец.