MATCH x KEROSENE

Когда они уезжают, апрельское небо хмурится. У них абсолютно точно слишком мало вещей, особенно учитывая то, что погода прохладная. «Может, будет сильный дождь». «Увидишь, когда мы доберемся, будет тепло». Чем дальше отдаляется особняк Варии, тем чаще Фран смотрит назад, через заднее стекло. — Чего ты пялишься все время? — Бельфегор смотрит на него через зеркало заднего вида. — Не знаю, — Фран звучит равнодушно, но оборачивается еще раз, — У Вас нет чувства, что нас начнут догонять? — Ни за что бы не подумал, что у жаб бывает повышенная тревожность. — Дело не в тревожности, а в желании остаться в живых. — С такими проблемами людей в Варии нет. Они отъезжают на достаточное расстояние, и Фран перелезает на переднее сидение. Он вытягивает ремень, чтобы пристегнуться, но Бельфегор, не отвлекаясь от дороги, бьет его рукой наотмашь. — Я же сказал, c такими проблемами нет. Франу кажется, что все всё поняли, когда Бельфегор отказался от шофера и сам сел за руль. Все всё поняли, когда они уехали на задание на несколько дней раньше выставленных сроков, чтобы «прочесать территорию». Вонгола каждый день писала новую историю. Историю величия и могущества, построенного на костях, на заданиях с нулевым показателем выживших, которые подсовывала Варии. А кто напишет, как Фран в первый раз забрался Бельфегору на колени, чтобы с неловким кусачим поцелуем передать то, что осталось от его размозженной души? Кому была интересна эта история? «Я сейчас тебе объясню, — Бельфегор провел вдоль его спины снизу вверх и резко ущипнул за плечо, — это тайна. А тайна — это когда раскрытие информации связано с обстоятельствами, несовместимыми с жизнью». Не было проблем. Тайна придавала опасности, а опасность — вкуса угасающим рецепторам. — Хотите послушать музыку, пока будем ехать? — Только что-нибудь, отличающееся от разговоров с тобой. Что-нибудь ненавязчивое. Фран крутит рычаги на магнитоле, прибавляя звук, и Бельфегор морщится. — Лучше что-нибудь из классики. Образ Бельфегора не состоит из чего-то хорошего и легкого в обращении; он состоит из вещей, которые бесят и без которых не можешь, из тех, на которые смотришь со стороны и задаешься вопросом, «почему я это терплю? Что я здесь делаю?», а затем сразу же, «ну и что бы мне осталось делать без этого?». Дорога, ведущая в аэропорт, внезапно остается слева: Бельфегор резко тормозит и выворачивает руль, и Франа заносит, он бьется с нелепым полым звуком об приборную панель. Бельфегор хихикает. — Жабе стоило пристегнуться. Хмурое небо преследует их всю дорогу. Все вокруг словно постепенно теряет пигмент, становясь все более серым. Здания начинают встречаться все реже, пока не исчезают совсем, сменяясь диковатой на вид лесополосой. Из щелей кондиционера начинает тянуться сырой воздух, смесь из запахов мокрой земли и зелени: дождь все же начинается. Он умиротворяюще постукивает по крыше машины, и Фран думает о том, что было бы неплохо вздремнуть, но Бельфегор внезапно съезжает с дороги. — Очень романтичная прогулка, семпай, — когда машина останавливается, Фран оглядывает через мутное запотевшее стекло стену деревьев с их черными острыми стволами. — Тут и будет моя могила? Бельфегор отмалчивается, почему-то не включаясь в их обычную перепалку; хотя Фран дал ему шанс, и весьма неплохой, достаточно было просто согласиться — и это сошло бы за остроумный ответ. Вместо этого он тянет Франа за предплечье на водительское сидение, на себя, усаживая на колени. Вместо этого он стягивает его брюки и приспускает свои. Вместо этого он берет Франа прямо так, в машине, свернув с каменистой дороги к лесу. Вместо этого он насаживает Франа на член, держа за горло. Фран цепляется то за руль, то за мягкий потолок, как может, и пытается попасть в ритм толчкам и хватке на своей шее, ослабляющейся лишь в момент, когда его бедра накрывают бедра Бельфегора до слабого шлепка. В такие моменты не до взаимных удовольствий. Фран старается остаться безучастным, думая об этом, как о задании под прикрытием, чтобы не обращать внимания на собственный член, стоящий колом. Он пытается хотя бы прильнуть к Бельфегору, чтобы унять ноющее возбуждение за счет прикосновения, но тот раздраженно отпихивает его, прижимая спиной к рулю. Бельфегор — это утечка газа. И Фран чувствует, что спокойно засыпает с выкрученными на полную конфорками. Когда все заканчивается, Фран вылезает со стороны водительского сидения, оставляя на запотевшем стекле следы пальцев и половины ладони. Бельфегор выходит следом, смазывая локтем его след и на ходу застегивая ширинку на форменных брюках. — Мы за этим в такую даль ехали? — Фран благодарен прохладному влажному воздуху, который смывает с него остатки возбуждения. — Сразу бы сказали, и мы бы на месте что-нибудь придумали. — Я же сказал, что будет сюрприз. Не заставляй жалеть, что взял тебя. — Будет что-то помимо дрочки мной? Интересно. Бельфегор вообще делает много странных вещей, особенно после той стычки с Расиэлем. Например, сейчас он идет в сторону сплошной стены леса. Франу до последнего кажется, что он пройдет либо мимо, либо сквозь нее, но его силуэт начинает мешаться с яркой зеленью. Фран тоскливо смотрит на машину, брошенную на обочине, и следует за ним. Лес после дождя говорит на своем особом языке: шумом ветра где-то в верхушках деревьев, цоканьем белок и перекличкой иволог и зябликов над головой. Свет скупо проливается на плотное покрывало листвы, рассеиваясь в тучных душистых ветках елей. Через лесной полумрак они пробираются довольно долго, а ленивая перебранка берет истоки еще у первой развилки, когда Бельфегор, идущий первым, отказывается использовать свои стилеты хоть раз на пользу обществу и очистить путь от буйных зарослей. — Было бы твоей родиной не пустынное болото, понял бы, почему. — Это и есть Ваш сюрприз? Идем смотреть на Ваш родной Диснейленд? Не думал, что он правда существует. Отогнутая в нетипичном для Бельфегора галантном жесте ветка на пути Франа резко возвращается на свое место. Удар сам по себе неслабый, так еще и древесная мерзавка, словно в отместку за своего правителя, впивается сучковатыми пальцами Франу в живот. Раздается шипящий смех. — И что, Жаба? Смущает, что мы все-таки в моем королевстве? — Смущает, что мы, вообще-то, все еще в Италии. Ответа не следует, и Фран продолжает плестись следом, пытаясь на ходу стряхнуть с плеч листву и выбрать из волос мелкие веточки. — Семпай, я не знаком с обычаями Вашей страны. Скажите, это что-то вроде знакомства с родителями? Я должен что-то знать заранее? Второй раз прием с веткой против держащегося на расстоянии Франа не работает, и Бельфегор недовольно цокает языком. — Молчание тебя выручит. Мы на месте. Глаза давно привыкли к лесному полумраку, но Франу все равно требуется некоторое время, прежде чем он начинает замечать вокруг очертания полусгнивших деревянных скамеек, заборчиков, разбросанных тут и там на земле ржавых садовых инструментов. Грязные стекла, притаившиеся в траве, делят силуэт Франа на множество мутных отражений. То, что он поначалу принимает за обвитый плющом ствол дерева, оказывается старым фонтаном, украшенным скульптурами ангелов. Мраморные посланники Бога в этом забытом им же месте обильно поросли мхом и почему-то пострадали от времени намного больше, чем все остальное. Весь сад благодаря вьющимся растениям и почти двадцатилетнему отсутствию садовника стал практически частью окружавшего его со всех сторон леса. Белый камень, из которого сложен дом, украшенный когда-то кокетливыми башенками, сильно потемнел, а в крыше зияют черные пустые глазницы дыр. Деревья вытянулись так близко к дому, что над их верхушками едва ли можно было различить самые высокие точки крыши. Плющ словно пытается утешить искалеченный дом, обнимая его, не давая посмотреть, во что он превратился после стольких лет величия. — Вау, Бел-семпай. Небось, на этих развалинах чувствуете себя настоящим королем? Дверь, через пустые вставки для витражей которой плющ пробрался внутрь, поддается третьему удару с ноги, слетев с петель и подняв пышные клубы пыли. Некоторое время Бельфегор молча стоит, словно наблюдая за своей и франовой тенями, лежащими перед ним в светлом прямоугольнике дверного проема. Франу даже кажется, что сейчас он развернется и скомандует идти обратно, к машине. Но Бельфегор вдруг уверенно двигается вперед. Фран неспешно переступает проросший порог вслед за Бельфегором. Трудно отогнать мысль, что это — отличный шанс, чтобы припомнить принцу все-все и применить, например, кольцо Ада, заперев Бельфегора прямо здесь, наедине с его худшими кошмарами. В таком месте его никто не найдет точно еще пару десятков лет. Но, конечно, слишком интересно посмотреть на то, что будет дальше. Плющ заботливо укрывает трещины на мраморном полу, и Франу приходится переступать через его цепкие ветви. Через пробоины в крыше, тревожно хлопая крыльями, вылетают птицы. Бельфегор осматривается, шаркает по полу, задумчиво копаясь носком сапога в какой-то, как кажется Франу поначалу, куче трухлявой грязи. Но через мгновение от кучи отделяется непонятный предмет округлой формы. Бельфегор подпихивает его ногой под проникающий через дырявую крышу свет и Фран видит, что это грязная черепушка с пробитой теменной частью. — Скуало не верил никогда, что я их всех убил, — Бельфегор говорит медленно, задумчиво перекатывая череп. — Не верил, что я зарезал их всех, до одного. Думал, я сошел с ума, когда стал свидетелем массового убийства, совершенного другими. Представить можешь себе такой бред? — А так что Вы не привели сюда Скуало-тайчо? Отличное место, спокойно, просторно, жизнеутверждающе. Интерьер со вкусом. Ничего лишнего. Все скелеты выпали из своих шкафов и лежат на полу, можно рассмотреть каждого. Фран кивает на черепушку. — Кто это, Бел-семпай? — Не помню, — Бельфегор улыбается и давит череп. Тот жалобно хрустит и поддается давлению, сминаясь в пыль. — Какая-то земля и труха. Пока они шатаются по старому дому, который Бельфегор упорно называет дворцом, начинает темнеть. Россыпь звезд становится видна через пробитую крышу и Фран думает, что с крышей Бельфегора, пожалуй, примерно та же самая история. На последнем этаже в восточном крыле есть комната, в которой даже сохранились двери. Бельфегор медлит еще немного, подобно тому разу, когда они только переступали порог, и заходит. В комнате холодно: дерево, стоящее близко к окнам, вероятно, сломалось во время какой-то грозы и упало, выдавив стекла. Ветки с ободранными листьями лежат на полу. Среди них даже есть перевернутое птичье гнездо, сплетенное из колючего хвороста. Поверх зеркальной крошки, рассыпанной по грязным остаткам ковра, лежит сопрелый, полусгнивший плюшевый медведь без задней лапы. — Нет никакой миссии, да? — Фран присаживается, чтобы рассмотреть побуревший вздувшийся участок паркета в углу детской. Бельфегор молчит. — Никто ведь не знает, что мы здесь. И что мы вообще собирались уехать надолго. — Я оказал тебе невиданную честь. Жаба не способна оценить истинно королевскую щедрость. — Меня лишь интересует, семпай, зачем мы сюда приехали. Бельфегор тянет вверх уголки рта. — Я бы мог справиться сам, но мне хочется зрителей. — Как всегда. А я уже подумал, что мы будем вить тут свое гнездышко. На самом деле Фран думает о том, что нет никакой особой причины везти его сюда, тем более, чтобы показать представление, состоящее из череды заброшенных комнат. Причина самая обычная, постыдно первобытная — Бельфегор боится приехать сюда один. Наверняка он этого хотел, он думал об этом. Думал о том, как снова войдет в лес, по которому шел однажды, весь в крови и рваной одежде, с желудком, набитым листьями и корешками, найденными за эти несколько дней скитаний. Не познавший жизнь, но познавший смерть — и оставшийся таким навсегда. Бельфегор выбрал в зрители того, кому смог показать, где до сих пор болит. И, конечно, Бельфегор не будет Бельфегором, если подтвердит хоть что-то из этого. — Готов, жаботня? С детской все начинается — как, наверное, и восемнадцать лет назад. Минк, вызволенный из коробочки, перескакивает с хорошо сохранившегося комода на грязные остатки ковра, покрытые сухими листьями, налетевшими через разбитые окна. Пламя урагана вспыхивает по его следам сначала неуверенно, но через мгновение начинает с аппетитом уминать находящиеся вокруг предметы. Фран завороженно смотрит, как огонь поднимается выше, ловко ползет по стене, обкусывая остатки обоев, перекидывается на кривой карниз с лоскутами гардин, а затем берется за бугристый паркет. Бельфегор стоит рядом, и Фран вдруг понимает, что, наверное, если бы он и пришел сюда один, то остался бы в этой комнате, под дождем из искр, пока огонь не начал плавить его кожу, волосы и одежду. Наверное, и сейчас, если Фран ничего не скажет, они могут остаться тут вдвоем, пока огонь не смешает их пепел. Могут лечь в покосившуюся и слишком широкую для ребенка кровать с дырявым подгнившим балдахином, чтобы все выглядело, как преступление на почве страсти. Могут стать еще одной парой грязных черепушек в этом мрачном замке. Вся эта история про миссию и дополнительные дни — не было ли это для того, чтобы выиграть время перед тем, как их начнут искать? Не для того ли, чтобы никому из мафии не пришло в голову обнаружить их погибшими в странном лесном пожаре? Одна из искр приземляется Франу на плечо, и он чувствует, что форма начинает издавать резкий медно-сернистый запах паленной кожи. — Семпай, вид снаружи будет получше. Бельфегор смотрит на потолок, готовый обвалиться, и молча кивает. Когда они добираются до удачной для наблюдения точки, огонь вовсю искрит и охватывает замок. Фран удивлен, что отсыревшие китчевые развалины, оказывается, неплохо горят. И, конечно, с облегчением замечает, что огонь не распространяется на влажный после дождя лес. Пульсирующий жар от огромного пламени обдает их двоих, и Фран расстегивает плащ. Бельфегор улыбается. — Я же сказал, когда доберемся, будет тепло.