Симона

Здравствуйте... Знаете... сейчас я немного растеряна. Глупо, наверное. Ведь я прочла десятки, нет, даже сотни чужих историй, прежде чем взяться рассказывать свою собственную. А теперь не знаю, с чего начать. Наверное, следует для начала представиться. Тогда начнем заново. Здравствуйте, меня зовут Симона. Хотя, это неправда. Меня никто так не зовет. Это имя я выбрала для себя сама. Вам ведь будет приятнее читать исповедь от кого-то, у кого есть имя? Ведь это создаст иллюзию некой близости, открытости, да? Ведь вы, люди, любите иллюзии. Итак. Моё имя Симона. И я — машина. Не такая машина, как вы, должно быть, сразу себе представили на основе виденных фильмов и прочитанных книг. Не андроид, не робот. Обычная машина: железный корпус серебристой масти, колеса в упругой резине, оговоренное количество лошадиных сил, заложенное в моем замысловато сконструированном сердце и плюс, помимо этого, некоторое количество высокотехнологичных «наворотов», благодаря которым я могу донести до вас свою историю — вот какая я. На этом, пожалуй, и остановлюсь. Уж простите мне моё желание не оглашать более интимные детали, такие как марка и год выпуска... Вы ведь тоже, будьте честны, если и говорите о личных данных, то далеко не всегда правду. Вы, люди, кажется, любите маски так же сильно, как иллюзию открытости, как это ни противоречиво. Ну, тогда просто допустите мысль о том, что и машине не чужда подобная стыдливая скрытность. Если вам любопытно, помню ли я момент своего рождения — нет, не помню. И, думаю, это к лучшему. Когда у меня возник интерес к своему прошлому, я ознакомилась с технологией и теперь примерно представляю, сколько человек могло поучаствовать в процессе моего появления на свет. И я совершенно точно не хотела бы помнить эти бесчисленные касания безликих и ничего для меня не значащих рук. После моего физического рождения я неопределенное время пребывала в некоем не запоминающемся месте, где я ждала своей дальнейшей, совершенно непонятной и неопределенной участи. Мое ожидание не было наполнено ни чем. Совершенно пустое, застывшее время и пространство. Я не помню, интересовался ли мной кто-либо, приоткрывались ли мои дверцы для кого-либо, слушал ли кто-либо урчание моего мотора. Первым моим осознанным воспоминанием были руки Моего мужчины. Его касание словно пробудило меня, и я уже точно знала, что буду принадлежать ему целиком и полностью, каждой своей деталью. Он не колебался. Он знал, что хотел меня. Я поняла, что хочу принадлежать ему. Именно это мгновение я считаю своим первым настоящим рождением. Мой мужчина. Его зовут Франкенштейн. И он особенный. Он директор престижной школы, он умен, он богат, он блистателен. Он, по человеческим меркам, нечеловечески красив. И нечеловечески одинок. Это уже по моим собственным наблюдениям. И это не то одиночество, которое мужчина может заполнить присутствием в своей жизни женщины — одной или множества, сменяющих друг друга. Это ощущается так, словно он потерял огромную, важную часть себя. Как механизм, лишившийся некой детали, но, пока еще, продолжающий работать. Если хотите более поэтично - как выставленная в вашем музее античная Венера — такая же очевидно неполная, но, от этого, не менее прекрасная. Вот какой он — Мой мужчина. Таким он был, когда мы встретились. Какое-то время были только мы с ним — вдвоем против всего мира. Мы идеально ладили. Я чувствовала, что была создана для того, чтобы двигаться вперед по велению его холеных и сильных рук. Он же за все то время, что мы были вместе, ни разу не посмотрел на другую. Кажется, уже тогда я поняла, что он из тех, кто выбрав однажды, иного уже не ищет и не желает. И я всем своим механическим сердцем жаждала, чтобы он вернул себе тот единственный потерянный кусок себя, что некогда утратил. Я хотела видеть его живым и целым. Он был центром моего мира. И он должен быть счастлив — думала я. Иначе этот мир просто не заслуживает существования. Все изменилось однажды. Когда появился Он. Молчаливый юноша - красивый и изящный. С волосами темнее взрезаемой светом фар черноты безлунной ночи вдали от кричащего светом города. С алыми как стоп-сигнал глазами. Странным был этот юноша. В чем-то он казался древнее самого мира, а в чем-то был словно дитя. Мы с ним друг другу не понравились. Он сидел, напряженный, словно струна, не замечая удобства моего гостеприимного сидения, и лишь застыл еще жестче, когда Франкенштейн с величайшей осторожностью опоясал его ремнем безопасности. Он не любил мою скорость — она, казалось, была ему чужда. Он не любил мой голос – казалось, для него он звучал не песней, а какофонией инородных звуков. И от того, что он внутри, мне впервые неприятно. Но с его появлением я, кажется, впервые на своей памяти вижу Моего мужчину настолько целым. И впервые мне становится страшно, потому что Мой мужчина ценит его дороже всего в мире. Для него он является тем же, чем сам Франкенштейн для меня. И впервые я понимаю - меня могут оставить ради благосклонности этого древнего юноши. Поэтому я обнимаю его вдвойне бережнее, снижаю голос, смягчаю ход. Я даже готова была бы заискивающе улыбаться ему. Если бы только могла. Но я не умею. И я настолько чужая для него, что он просто не замечает всех моих стараний. Поверите ли вы мне, если я скажу, что машины умеют грустить, и умеют бояться? Так вот: мне было страшно. Мне было… «горько», наверное. Я боялась оказаться ненужной. К счастью, Он скоро находит себе другую компанию – горстка шумных детей, восхищающихся его красотой и дивящихся его уникальности, становится его постоянными спутниками на пути в школу и обратно. И вместе с тем в нашей жизни появляется еще один человек. С ним я почувствовала странное и необъяснимое на первый взгляд родство. Воспоминания о его прошлом утрачены так же, как и мои. Мы с ним одной масти – цвета серебра. Когда ветер врывается в салон через оставленное приоткрытым окно и треплет его волосы, я невольно задумываюсь о том, что же в его жизни случилось такого, что они приобрели этот оттенок, так прекрасно подходящий мне, но такой странный для человека. И в его серых глазах, если поймать момент, можно уловить такой же металлический отблеск, как на моих отполированных дисках. Он весь - серебро и металл. И характер его такой же: холодно-отстраненный, жесткий, настороженный. Его фигура, что угадывается под строгим костюмом – восхитительна. Ничего лишнего, никаких диспропорций. Идеальная сборка. И даже имя у него чем-то напоминает модель автомобиля. «М-21». Вот только мой корпус девственно цел, несмотря на годы службы, а на его лице кто-то оставил неаккуратную глубокую царапину поперек губ. М-21 был первым, к кому я почувствовала интерес. А еще он был первым, кто приласкал меня. Этот день мне не забыть никогда, как бы пошло это не звучало. На исходе первой недели с того дня, как М-21 появился в доме, он спустился ко мне раньше, чем Франкенштейн, хотя прежде они всегда появлялись вместе. Помню как он осторожно воровато, как будто его могли бы укорить за подобное, если бы застукали, положил ладонь мне на капот и бережно, едва касаясь прохладного металла провел по гладкой поверхности. - Красавица, - тихо усмехнулся он, рассматривая меня так, что… Будь я женщиной, могла бы сказать, что потекла, но для машины это не самая хорошая метафора. А вот признать, что мне захотелось завестись даже без поворота ключа, я могу. Франкенштейн выбрал меня за мои качества и любил меня за мою непревзойденную надежность и послушность, но никогда, ни разу не смотрел на меня так. С восхищением. Жадно. Любуясь. Не прикасался ко мне ради самого прикосновения. Все это впервые подарил мне этот незнакомый еще, внешне холодный, но таящий в себе скрытый от посторонних глаз нешуточный огонь, парень с машинным именем. Позже он стал позволять себе больше. Он ухаживал за мной. Неумело, стоит признать, но от этого само его внимание не становилось менее приятным и желанным. Он мог утром спуститься пораньше и до блеска натереть мои фары или проскользнуть в гараж поздно вечером, чтобы забраться в меня и навести чистоту в салоне. Вы, наверное, даже представить не можете, насколько это было странно и волнующе для меня. Ведь до тех пор я знала только руки профессионалов. Франкенштейн берег и ценил меня, следил за моей чистотой и работоспособностью, но всегда, всегда передавал меня для этого в чужие умелые, но равнодушные руки. Полагаю, именно поэтому эти маленькие знаки внимания от человека, который не обязан был заниматься ничем подобным, так меня потрясли. И именно в момент нашей близости застал нас однажды Мой мужчина. М-21 как раз выбирался из салона, когда голос Франкенштейна заставил его вздрогнуть. - А, ты здесь! Какое удачное совпадение. Совпадение. Как же, как же. Может, кто и мог бы купиться на это, но только не мы с М-21. Нам было предельно ясно, что Франкенштейн шел сюда в полной уверенности, что найдет здесь нас обоих. И если со мной все еще было предельно ясно – куда же мне деться? – то вот в случае с М-21… Можете догадаться, о чем я подумала в тот момент? Меня накрыла волна радости! Я поняла, что Мой мужчина интересовался, беспокоился, проявлял внимание к другому человеческому существу. И это было внимание вовсе не того рода, которое он оказывал своему Мастеру. Ведь я готова поспорить, что короткие исчезновения М-21 он заметил сразу же. И теперь, когда застукал его за подобным занятием, на лице его читалось такое странное веселое удовлетворение, какого я не видела ни разу прежде. Торжествующее, азартное: «Поймал». И я радуюсь этому. А вот М-21 напряженно застывает. И, кажется, я догадываюсь, что у него на уме – он не спрашивал, можно ли ему прикасаться ко мне. Он не знет, не перешагнул ли какую-то негласную границу, развлекаясь с чужой игрушкой. Он не знает, что ему в этом доме позволено, а что нет. И все его поведение пропитано этой шаткой неуверенностью. Мой мужчина неспешно подходит к нам и берет связку ключей со стола, где оставил их М-21. - Я как раз планировал съездить за покупками, и рассчитывал на твою помощь - продолжает он. В пальцах у него, и правда, зажат сложенный вчетверо листок со списком. - Хорошо, - кивает М-21, немного расслабившись. Кажется, понял, что взбучки не предвидится, но все еще остается настороже. – Едем прямо сейчас? - Да, - Франкенштейн задумчиво взвешивает связку ключей в ладони. - Поведешь? И это предложение звучит как гром среди ясного неба. И, наверное, для меня это оказывается гораздо большей неожиданностью, чем для М-21, который, хоть и выглядит удивленным, но брошенные ключи ловит с легкостью. И тогда замираем в ожидании уже мы с Франкенштейном, потому что ни один из нас не знает, умеет ли М-21 водить… Вставляет он грубовато и резко. Я бы даже дернулась, если могла — настолько это неожиданно, не к таким движениям я привыкла. Франкенштейн всегда делает это мягко. Я испытываю незнакомое прежде чувство, сравнивая их между собой. М-21 умеет рулить, но, кажется, непривычен к вождению. Его руки лежат на руле твердо, управляет мной он грамотно, но в нем чувствуется какая-то неподготовленность. Он не допустил ни единой оплошности, но слишком внимательно смотрит на знаки, слишком напряженно, хотя и пытается не подать вида, наблюдает за соседями в ряду. Все его мышцы напряженно подобрались – уж я прекрасно чувствую это. Складывается ощущение, что… - Неспешная городская езда тебе не особенно привычна, да? Голос Франкенштейна уютно заполняет тишину салона. - Ну да, - М-21 слегка кривит губы. Теперь я знаю, что так он усмехается. – Раньше я за рулем бывал при совсем других обстоятельствах. - Погони и перестрелки? – вежливо уточняет Мой мужчина и тянется к радио, настраивая на расслабляющее приглушенное бормотание, не мешающее разговору. - Это тоже, - кивает М-21, а взгляд его по-прежнему следит только за дорогой. - И ночные перегоны. Там мастерства не нужно – кати себе по пустому шоссе всю ночь, только не усни. Или вообще минутное дело - в нужный момент врезаться в кого-то. На мне же в любом случае все срастется. Я слушаю эти скупые откровения как сказку. Ничего из этого я никогда не знала – ни азарта погонь, ни бесконечного ночного путешествия навстречу ветру, ни… - Интересное применение своих способностей, - комментирует Мой мужчина, и в тоне его я отчетливо слышу нотки недовольства. Кажется, М-21 слышит это тоже, потому что бросает быстрый взгляд на Франкенштейна и добавляет, возвращая беседу к началу. - А вот днем в городе рассекать на такой красавице мне не случалось. И за этот мимолетный, но искренний комплимент мне хочется обнять его крепче, утопить до предела в мягком комфорте водительского сидения, охватывая его ягодицы и эргономично придерживая позвоночник. - Ну, придется привыкать, - улыбается в сторону Франкенштейн. – А то смешно и несолидно: директор у охранника за личного водителя. - Понял, - коротко отвечает М-21 и криво усмехается, но его руки сжимают меня сильнее, чем необходимо и спина напряжена. Не знает еще, как реагировать на подобное, не научился определять, где Франкенштейн проводит границу между серьезным замечанием и подколкой. Но я понимаю – на шутку не обиделся, и даже уловил главное – разрешение распоряжаться мной. Вот только понять не может: за что ему такое? Мне кажется, прежде ему очень мало кто что-то позволял и предлагал, и он не знает, как правильно принимать это. А Мой мужчина… думаю роль человека, делающего неожиданные подарки, ему нравится. - Документы в бардачке, - добавляет Франкенштейн и можно было бы снова посмеяться над его недавним: «удачное совпадение», но я не умею смеяться. Зато М-21 почти различимо хмыкает в сторону, и усмешка на его губах в этот раз весьма искренняя. Он осваивается со мной стремительно быстро, словно когда-то мы уже знали друг друга «от» и «до». Он сидит за рулем расслабленно, уверенно, хотя, конечно же, его манера управления и в сравнение не идет с элегантной и немного пижонской самоуверенностью Франкенштейна. К слову, с ним М-21 осваивается гораздо сложнее. Они кружат друг вокруг друга, и поначалу сложно определить, кружение ли это двух танцоров, готовых вот-вот сцепиться в страстном танго или двух диких животных, решающих, стоит ли вцепиться друг другу в горло. Мне интересно наблюдать за ними, когда они вместе. За тем, как М-21 глотает на полуслове ругательство, готовое сорваться с языка в чей-нибудь адрес и за тем, как тихо фыркает на это Франкенштейн, посмеиваясь уголками глаз. Может они сами этого и не замечают, но каждый из них понемногу оттаивает. И вот уже все реже и реже М-21 постреливает настороженным взглядом из-под челки. И на смену сухому: «Без происшествий» - в ответ на вопрос о том, как прошел день, приходит гораздо более живое, хотя и сдержанное ворчание о том, как долго М-21 не мог сегодня отделаться от воспылавшего жаждой общения школьного дворника. - Он пожилой и, насколько я знаю, одинокий человек, - отзывается Мой мужчина. - Должно быть, в тебе он видит что-то вроде сына. - Не могу передать, как меня трогает этот факт, - язвит М-21. - А меня же в свою очередь очень трогает, - продолжает Франкенштейн, словно его и не прерывали. - С какой деликатностью ты воспринимаешь эту маленькую слабость. Ведь ничто не мешает тебе продолжить патрулирование, вежливо сославшись на то, что ты ограничен во времени, вместо того, чтобы терпеливо выслушивать все, что рассказывает тебе стареющий словоохотливый дворник. Причем с завидной регулярностью, если я ничего не путаю. И улыбка в его голосе слышится все более и более отчетливо, пока он говорит, и я тоже хотела бы улыбнуться. Уже просто потому, что он говорит. И слышать его голос – голос моего Мужчины – это так много значит для меня. Вам, наверное, не совсем понятно, о чем я, поэтому поясню. За все те годы, что я провела рядом с моим Мужчиной, в сумме, если подсчитать по минутам, я, наверное, слышала его голос меньше, чем за несколько последних недель. Я ведь упоминала, что он был безумно одинок? А молчание – спутник одиночества. Оставаясь в салоне, Франкенштейн включал радио или музыку, прослушивал записи с различных семинаров и лекций, изредка общался по телефону. А теперь же я слышу его. Он рассказывает, спрашивает, голос его играет эмоциями. И мне кажется, что если с возвращением странного юноши, которого он зовет своим Мастером, он стал целым, то сейчас постепенно становится по-настоящему живым. - Я не могу понять этого, - снова повторяет Франкенштейн, заводясь все сильнее. - Зачем? Для чего им нужно тащиться в компьютерный клуб так далеко от дома? Чем их не устраивает прежний? - Как я понял, там установили новые компьютеры, - флегматично отвечает М-21, не разделяя беспокойства Моего мужчины. - И Шинву с Ик-ханом предложили сразу же их опробовать в работе. Франкенштейн почти скрипит зубами. Была бы возможность, готова поспорить, он бы сейчас нервно расхаживал из угла в угол, но в моем салоне такой роскоши он себе позволить не может. - Что за глупый повод, - возмущается он, возводя взгляд к потолку. - «Новые компьютеры»! Неужели это играет какую-то роль? Да я бы сам лично под завязку набил тот прежний зал самым передовым игровым оборудованием, если бы кто только словом обмолвился о том, что им чего-то не хватает. - Не слишком ли ты бурно реагируешь? – М-21 следит за дорогой. Голос его все так же спокоен, только легкое удивление или, скорее, непонимание, сквозит в нем. - Тот новый зал ведь вовсе не на другом конце города. Туда добираться от силы минут на десять дольше. - Да. Но это новый неизученный маршрут! – Франкенштейн произносит это так, словно данный аргумент должен расставить все точки над «i». - А ведь Мастер только запомнил дорогу от старого игрового зала до дома. И теперь такое потрясение для него, - заканчивает он почти убито и плечи его бессильно опускаются. - Да по-моему, потрясение здесь только у тебя, - отмечает М-21 с затаенной усмешкой. И мне в новинку слышать, как кто-то отпускает замечания в адрес Моего мужчины. - А твой Мастер без малейших колебаний отправился в новое место вместе с детьми. - Он всегда так делает, - вздыхает Франкенштейн обреченно, но без прежней горячности, словно заражаясь чужим спокойствием. - А вот потом… Боюсь, Мастер снова может потеряться… - Ну так заведи ему собаку-поводыря, - пожимает плечами М-21. На несколько мгновений в салоне повисает тишина, а затем он ловит направленный на него пронзительный насмешливый взгляд и поспешно добавляет.- Я имею в виду настоящую собаку! Тогда я еще не могла оценить иронии, но приятно было видеть, что у них появляются понятные только им двоим высказывания и шутки. Немного позже и я узнала, что именно имелось в виду, когда М-21 своими появившимися некстати когтями оставил на мне несколько глубоких царапин. Потерялся ли в тот раз красноглазый юноша, и пришлось ли его разыскивать по городу мне так и не стало известно. Но позже я регулярно его видела. Значит, если и терялся – нашли. Я уже научилась определять, когда Франкенштейн устал или раздражен. Тогда ведет он несколько агрессивно, но сам процесс вождения его успокаивает. И, кажется, М-21 достаточно наблюдателен, потому что успел заметить это тоже. - Тяжелый день? – спрашивает он и в тоне его что-то такое… Не сочувствие, нет. Такого он себе не позволит. Но что-то на грани беспокойства и заботы. - Я бы сказал: «напряженный», - потирает висок свободной рукой Франкенштейн. – Беседы с родителями - не самое страшное в моей работе, конечно, но утомляет не на шутку. И ведь каждому обязательно нужно рассказать о важных достижениях, дать объективную оценку, похвалить за особые успехи. Даже если успехи их сокровище проявляет только в уборке класса. И при этом еще не позволять им засидеться дольше нужного. Некоторым дай волю, они бы час, не замолкая, рассказывали про свое чадо, про то, как много оно занимается дома, как много помогает по дому и прочее в этом духе. И наплевать им на то, что родители других учеников уже за дверью и дожидаются назначенной встречи. Все время, что он говорит, рука его блуждает по лицу: надавливает над переносицей, потирает лоб, мнет висок. М-21 тоже видит это, потому как неотрывно краем глаза следит за Франкенштейном. - Сверни туда, - вдруг подает голос он. - Что?..- рассеянно переспрашивает Мой мужчина. - Сверни вон туда, говорю, - повторяет М-21 и сам задает направление, положив ладонь на руль прямо рядом с рукой Франкенштейна. И тот сворачивает ко въезду на подземную парковку ближайшей многоэтажки, отыскивает свободное место у самой стены подальше и останавливается. Рука М-21 соскальзывает с руля вниз. - И для чего мы?.. Франкенштейн обрывает себя на полуслове, когда в салоне раздается звук раскрываемой «молнии». М-21 разворачивается к нему полубоком и молча наклоняется к его поясу. Теперь я знаю, что такое секс, что люди часто прибегают к нему как к способу снять напряжение, что он бывает разных видов, в том числе оральным, и события того вечера перестают казаться мне загадочными. А тогда я не совсем понимала, какой смысл в этих ныряющих движениях головы вверх-вниз, и почему они заставляют моего Мужчину так удовлетворенно вздыхать. И радовалась тому, что М-21 позаботился о том, чтобы припарковаться перед тем, как начать, потому что Франкенштейн с силой упирается ногами в пол, странно вскидываясь бедрами вверх и явно не совсем себя контролирует. - Чуть быстрей... Он неровно дышит и жмурится от удовольствия. М-21 не может этого видеть, потому что его лицо опущено вниз, а вот я могу. Франкенштейн несколько раз дергается особенно сильно и полностью расслабляется, откинув назад голову. Напряжение покидает его позвоночник, мышцы становятся мягкими и податливыми. - До чего же ты хорош в этом, - произносит он, едва выровняв дыхание. - Ну, - М-21 находит в бардачке запасенную бутылку с водой и делает несколько поспешных глотков. – Проверенная временем методика…Чем лучше сосешь, тем меньше тебя трахают. Он не замечает, приводя в порядок растрепавшиеся волосы и поправляя одежду, а я вижу, как тень набегает при этих словах на лицо Франкенштейна. М-21 явно не подумал о том, что такими словами словно ставит Моего мужчину в один ряд с теми, кто прежде пользовался его телом. И точно не задумался о том, что мысль о тех, кто был в его жизни и касался его прежде, может вызвать в ком-то темную бурю ярости. Да, если бы мне было позволено, я бы и сама зло рыкнула в ответ на это высказывание. Мы злимся: я и Франкенштейн. И мы ненавидим каждого из тех ублюдков из прошлого. А столько пренебрежения и насмешки над собой слышится в этой короткой фразе. В этом признании в том, что его тело кто только и как только прежде не использовал. И М-21 произносит это до боли легко, с презрительной самоиронией. Словно он и сам признает себя мусором, годным лишь для простейшего использования. И я снова задаюсь вопросом: что же такого познал в своей жизни этот молодой мужчина с серебряными волосами? Что наложило на него такой жуткий отпечаток? Кто научил его чувствовать себя ненужным, жалким и незначительным, достойным лишь презрения и самого низкого отношения? В то время как даже я, груда железа, вижу и понимаю, насколько ценно его присутствия в нашей странноватой семье… Исчезновение М-21 заставляет меня беспокоиться. Правда, и прежде нередко бывало, что Франкенштейн отправлялся на работу или же возвращался один. Но в какой-то момент это из единичных случаев превратилось в постоянную практику, и я даже подумала, не командировали ли М-21 куда-то с поручением. Но, не могу объяснить как, но его присутствие в доме я ощущала, да и Мой мужчина почти всегда выглядел так, словно ждал, что тот вот-вот перешагнет порог, на ходу натягивая форменный пиджак, или же в последнюю секунду быстрым шагом подойдет на школьной стоянке, костеря задержавшее его начальство. Но этого все не случалось. Пока, наконец, в непривычно позднее время он не решил навестить меня. Кажется, монотонная работа руками его успокаивает так же, как вождение Франкенштейна. Тот, кстати, нагрянул к нам всего несколько минут спустя, словно на маячок знакомой ауры. - И долго еще ты будешь от меня скрываться? М-21, усердно натиравший мне капот, поднимает взгляд: - Да не скрываюсь я ни от… - Это кому другому расскажешь, ладно? – негромкий голос Франкенштейна звучит устало и, возможно, именно поэтому особенно убедительно. М-21 задумчиво покусывает губу. - Те двое, - наконец придя к какому-то решению, произносит он. - Маленькие Ноблесс. Они… - Я ведь уже говорил тебе, - вздыхает Мой мужчина, подходя ближе. - Что есть определенные обстоятельства, по которым они остаются в доме. - Просто не хочу, чтобы они лишний раз видели нас рядом, - заканчивает М-21, опуская голову и возвращаясь к полировке моего прохладного покрытия. - Уже то, что такой, как я, работает в твоей школе и живет в твоем доме, наверняка, кажется им подозрительным. - Меня, значит, защищаешь? - Я прекрасно помню о нашей разнице в силе и положении, - М-21 останавливается, не поднимая, однако, взгляда от своей расплывчатой тени на мне и голос его звучит неожиданно холодно и отстраненно. - И о том, что я вообще жив только потому, что вы позволили мне остаться здесь. Не такому как я становиться на твою защиту. Что это? Вместо ожидаемой подколки в ответ… Злость? Бессилие? Горечь? Что-то произошло за эти несколько дней, и это снова словно отбросило его назад, в то время, когда он только появился здесь. Что принесло с собой внезапное появление двух новых жильцов: мальчика и девушки с волосами одинаково восхитительного чистейшего белого цвета? - М-21… - Франкенштейн подходит почти вплотную и молча замирает, дожидаясь, пока на него отреагируют. М-21 сдается довольно быстро, вскидывает голову и отвечает. - Я просто стараюсь не быть для тебя еще большей проблемой. - Ты - не проблема. Руки Моего мужчины скрещены на груди, но я почти чувствую, что ему хочется подкрепить свои слова прикосновением. Мягким, легким, успокаивающим, интимным. - Заноза в заднице та еще, конечно, - открыто усмехается он вместо этого. - Но не проблема. - Сколько приятных слов за такую короткую беседу, - М-21 кривит губы в подобии привычной ухмылки. Бледно. Но хоть что-то. - И я уже довольно сильно привык к этой занозе. Поэтому, пожалуйста, - Франкенштейн, наконец, дает себе волю и запускает руку в волосы М-21, убирая их с лица, заправляя за ухо. - Не делай глупостей. - Постараюсь, - замирает тот под чужой рукой, словно дикий зверь в свете фар, но не отводит взгляда. - Буду очень признателен, - крайне вежливо и очень опасно отвечает Мой мужчина. - И еще. Неуловимым, текучим и красивым движением он зажимает М-21 между мной и собой, все еще не выпуская зажатых в кулаке волос и произносит, словно намеренно касаясь его губ своими. - Никогда больше не пытайся от меня сбегать. И от его голоса у любого человеческого существа дрожь должна была бы пройти по всему телу. - П-понял, - выдыхает М-21 и, кажется, пытается уйти от навязанной близости, но рука на затылке не позволяет. - М-м-м… не уверен, - Франкенштейн несильно кусает его за шею прямо под ухом. - Кажется, эта информация нуждается в закреплении. Дальнейшая возня, в тот момент не имеющая для меня названия, не кажется наполненной каким-то особенным содержанием. Вот Франкенштейн разворачивает и прижимает М-21 плотнее к моему боку, принуждая положить руки на крышу ладонями вниз, сильнее сгребает в кулак волосы, оттягивая назад голову, вжимается в него сзади тесно-тесно, просовывает руку вперед, между нами. Пуговица на расстегнутых джинсах М-21 елозит по мне, оставляя микро-царапинки, когда он прижимается и трется о меня в том ритме, который диктует ему Мой мужчина. Я слышу влажные звуки поцелуев, шумное дыхание, сквозь которое изредка прорывается приглушенный стон, слышу, как Франкенштейн шепчет что-то, но не могу разобрать слов. Я понимаю только, что это нравится им обоим. И мне даже кажется, что этот ритуал помогает им телом и действием передать то, что сложно или даже невозможно пока сказать словами. И когда они заканчивают и замирают, привалившись ко мне общим горячим весом, я почти верю в то, что М-21 действительно постарается не делать глупостей. Хоть какое-то время. Я очень жалею, что у меня не было возможности видеть, как зарождался их роман. Но, в конце концов, я ведь им не подруга, чтобы держать меня в курсе всех событий. А большая часть человеческой жизни и событий происходит, как ни крути, не в салоне автомобиля. Я не знаю, кто из них был более смел. Хотя позже мне доводилось видеть инициативу с обеих сторон. Не знаю, каков был их первый поцелуй. Но имела возможность поразиться тому, как поначалу смущала эта ласка М-21 и не могла этого понять. Ведь он совершенно без стыда касался губами Франкенштейна в гораздо более интимных местах. Но стоило им соединиться ртами, как он словно терялся и не мог определиться, как правильно дышать и куда деть руки, в то время как Франкенштейн уже забирался ладонями ему под свитер, который, к слову, раньше носил сам. Я даже не знаю, как они сами определяют свои отношения. Знаю только, что это нужно им обоим. И я рада, что они рядом. По крайней мере – сейчас. Как будут развиваться их отношения дальше, я даже гадать не берусь. Буду просто наблюдать столько, сколько мне будет дозволено. За ними и за новыми знакомыми. Вот, собственно и все, что я могу вам поведать. А? Вы разочарованы? Предполагаю, что да. Предполагаю, вы ждали развязки? Красивого или ужасного финала? Морали? Простите, но его не будет. Целью моей не было удивить вас. Я просто… Я ведь уже упоминала, что для меня это первый опыт «общения», пусть это и всего лишь сетевой монолог. Скажу откровенно, я просто впервые «дорвалась» до возможности хоть как-то выразить свои «мысли» словами. А благодарю за такую возможность я одного из новых жильцов нашего дома - Тао. Кажется, он и второй новоприбывший – Такео – как-то связаны с М-21, но я пока не знаю, как именно. Тао немного чокнутый, почти невыносимый временами, но, бесспорно, гениальный! Вот уж кому наплевать на границы и возможные запреты. Не говоря Франкенштейну ни слова, он просто взял и оборудовал меня какой-то разработанной им же уникальной системой, подарив мне возможность упорядочивать, сортировать, обрабатывать и даже анализировать поступающую информацию. И я с головой нырнула в открывшиеся мне возможности. Помимо необходимого мне для полноценной «машинной» работы максимума, я еще поштудировала огромнейшие массивы информации в интернете, сопоставляя имеющиеся у меня данные и знания о людях, их поведении, эмоциях. И теперь, оглядываясь назад, и воспроизводя имеющиеся в памяти данные о событиях прошлого я параллельно анализирую и перевожу их для вас в «человеческий» формат. По крайней мере – стараюсь перевести. Я напечатала этот текст в окне для отправки сообщения одновременно на нескольких десятках форумов и сайтов, из тех, на которых вы делитесь друг с другом историями — из своей жизни или придуманными. Но мои сообщения отправлены не будут. Не потому, что я опасаюсь шокировать вас. Вовсе нет. Поверьте, моя история будет даже не самой странной. Здесь есть рассказ мальчика, которого принудили к сексуальному контакту инопланетяне, исповедь одинокой истерички, вожделеющей собственного отца, откровение дамы, предающейся разврату с курительной трубкой мужа, потому что она верит, будто в нее переселилась его душа после смерти в автомобильной аварии. Не думаю, что на фоне этого незавершенная история отношений между двумя мужчинами покажется кому-то странной. Пусть и рассказана она, якобы, от лица машины. Кто-то из вас поверил, кто-то — нет. И, наверняка, нашлось бы даже несколько «диванных психологов», которые сумели бы в моей истории найти отсылки к глубоким детским травмам, комплексам и даже, противореча друг другу, поставить мне несколько клинических диагнозов. Но только, повторюсь, ни одно из набранных мной сообщений не будет отправлено. И я скажу вам — почему, даже несмотря на то, что вы об этом и не узнаете. Оказывается, я – большая собственница. Дело в том, что они — Франкенштейн и М-21 — они только мои. И все слова, что были сказаны здесь, внутри меня — мои. И каждый вздох, что был обронен ими внутри меня — только мой. И каждый стон, что когда-либо раздавался во мне — тоже мой. Память о поднимающемся от их тел жаре — моя. И каждая влажная дорожка, прочерченная стекающей каплей на гладкой коже и на запотевшем стекле — тоже моя. Моя. Мой. Мои. Это моё! Моё... Спасибо, что выслушали, так ничего и не услышав. Cancel