Кар(ан)тинные хроники

      Впервые в жизни я пожалел, что родился не в России: там я никогда бы не оказался в таком затруднительном положении, в котором нахожусь, а если быть точнее — плаваю в невесомости, сейчас. Объясню, о чем речь. Моя сестрица, живущая там, докладывала мне о местной обстановке на фоне эпидемии — радостно прогуливающиеся парочки (и что там — компании) — далеко не редкое явление в реалиях современной столицы. В Москве никто бы и не подумал бросить бедных астронавтов одних, без координации и связи с Землей в принципе — не из фанатизма и преданности делу, а скорее из глупости («слабоумие и отвага»)… Но мне все равно! Я домой хочу!       Итак, поскольку это первая часть моего (нашего) бортового журнала, которую я веду в качестве личного дневника, — я решил получше описать себя и ситуацию, в которой застрял. Меня зовут Роберт Хьюстон (я в курсе: замечательная фамилия для человека, находящегося в космосе большую часть своего времени), мне 34 года и иногда мне кажется, что если бог и есть, то он меня ненавидит. Более того, моя напарница со специфической корейской внешностью и таким же специфическим чувством юмора («Хьюстон, у нас проблемы!») Юна Кларк предпочла бы выкинуть меня в открытое безвоздушное космическое пространство, чем проводить со мной лишний час своего драгоценного времени. Все, что интересует ее — химия, ботаника и отвращение к людям (ко мне — особенно). Не исключаю, что, когда в очередной раз Юна будет копаться в моих вещах, она прочтет это, поэтому: солнышко, я тебя люблю! Да, я научился нагло врать и горжусь этим, все просто — мне хочется жить. Вернусь к ситуации. Какой-то клерк, эвакуируясь к своей семье с марлевой повязкой на лице, забыл нажать незамысловатую последовательность из кнопок, которая бы позволила нам вернуться на Землю. Что ж, теперь мы с Кларк застряли здесь без малейших шансов. Конечно, когда-нибудь все вернутся на свои рабочие места, но пока я нахожусь с исчадием ада в самой же преисподней. У нас есть запасы еды, воды, есть кислород, но нет нормальных человеческих отношений и порой это убивает! Я прошел миллион сеансов с психологами перед тем, как меня допустили к полетам, но моя человечность от этого никуда не делась, а моральные качества Юны, кажется, никогда и не появлялись в ее симпатичной головушке. Прямо сейчас я пишу это с недовольной мордой, а моя «соседка по общежитию» (хотя она была таковой в колледже) ухаживает за своими сокровищами — что-то издалека похожее на суккуленты, но мне хватает знаний, чтобы сообразить: обыкновенные суккуленты не шевелятся. — Пиздец, — в сердцах заявляет Кларк, — мы с тобой что, навсегда здесь? — Пиздец. Ты что, потратишь все запасы питьевой воды на своих мутантов? — передразниваю ее я. По правде, от гнева Юны меня спасает только то, что никакой предмет она просто физически не может в меня швырнуть. Не нужно быть гением, чтобы понять по ее бешеному взгляду — она хочет что-то кинуть, да так, чтоб мой череп раскололся на две половины. — Максимум, чем могут закончиться твои выебоны, так это бытовой поножовщиной, — она сверкает глазами, изображая из себя маньяка, но мне и без этой рожи страшно на нее смотреть. На этот раз, у меня хватило знаний замолчать по-хорошему, и моя подруга улыбнулась своей победе (очередной). Интересно, думает ли она, что у меня тоже сдадут нервы и «бытовая поножовщина» случится во время ее крепкого сна об очередных мутировавших цветочках (что ещё может сниться такой, как Кларк?). Признаться, иногда мне кажется, что она намного профессиональнее и умнее меня, при том что квалификация у нас одинаково высокая. Вот просто смотришь на Юну и понимаешь: так выглядит синоним к слову «профессионализм». Писать сегодня мне осталось совсем немного: скоро она закончит баловаться со своими дикими суккулентами и уступит место моим экспериментам, занимая место за техническими приборами, которые я сейчас гипнотизирую взглядом. Скучаю по семье. Напишу завтра. Р. Хьюстон