Заставь меня

Риналь не считал дни. Не было тут никаких дней. Они с Михалом по молчаливому соглашению не открывали шторы. Были только циркадные ритмы, но если считать, что ночь тогда, когда хочется спать, у Риналя на внутренних часах стояла зима за полярным кругом. Больше всего на свете он мечтал собрать все одеяла в комнате, зарыться в них и уснуть на год. Лишь бы больше всего этого не видеть. Михал, сбросив рубашку — да чего ж этого увальня вечно тянет светить голым торсом?! — грозно пыхтя, отжимался по ту сторону широкой кровати. Риналь сидел у стены, обняв колени, и смотрел на него сквозь опущенные ресницы. Можно было бы поесть, он не помнил, когда делал это в последний раз, но от одной мысли о вкусе капусты и подгорелой оленины рвотный спазм закручивал желудок морским узлом. Можно было бы сдаться и поспать. Но спать было, блядь, нельзя. Риналя всё ещё бросало в холодный пот от памяти прошлой ночи. О том, как он вздрагивает, просыпаясь, и его пальцы сжимают пустоту. Раньше Михала хватало хотя бы на ночь. Он сам вроде говорил, что край — сутки. Риналь ущипнул себя за нежное место на сгибе локтя. Ай. Михал закончил свой чёрт знает который подход, встал; тяжело дыша, вытер пот со лба. В золотых отблесках свечей его мокрые плечи блестели, как у статуи. Твою ж мать, до чего же он всё-таки ходячая картинка с обложки женского порноромана, с этими его мышцами борца, мужественной щетиной и кадыком… Аж противно. Если он останется здесь достаточно долго, злорадно подумал Риналь, то за неимением других развлечений раскачается так, что потом не сможет выйти в дверь. Впрочем, что уж там. Каждый сходит с ума по-своему. Михал потянулся за рубашкой, брошенной на спинку кресла. — Погоди, — сказал Риналь, вставая. — Не надо. Михал в немом вопросе вскинул брови. — Всё равно снимать, — пояснил Риналь. Кажется, он с самого начала знал, что этим кончится. Знал, что ему не придумать ничего лучше. Это место отупляло, а действовать нужно было сейчас. Он не мог вынести мысли о том, как проснётся в умирающем осколке мира один. — Ты что пытаешься изобразить? — хмыкнул Михал, но Риналь даже не дал ему закончить. — Возьми меня, — просто сказал он. Михал нахмурился. — Что? — Что слышал, — Риналь раздражённо тряхнул головой. — Ну же, смелей. Ты ведь хотел, правда? Вот, я весь твой. Подумал над своим поведением, осознал, что упускаю, и приполз с поджатым хвостом. Могу поскулить, если это поможет. Михал прикусил губу и неуклюже потрогал его лоб тыльной стороной своей большой ладони. — Ты чего это? — угрюмо спросил он. — Совсем… того уже, да? Да ёб твою мать. Чё ж ты раньше-то так долго не расчехлялся, долбаный джентльмен? Риналь сделал глубокий вдох и, обхватив ладонями лицо Михала, прижался губами к его губам. Он, если честно, вообще не был экспертом по поцелуям. Ну вот не капельки. Да как они, блядь, вообще работают?! Куда девать нос? Он же мешает! И зубы стукаются друг о друга, и вообще, если бы Риналь хотел, чтобы его слюнявили, он завёл бы собаку. Нет, честное слово, люди, которым это нравится, ёбаные психопаты. Что ещё им нравится? Есть котят на завтрак?! Михал жарко дышал ему в губы, его язык, горячий и влажный, явно пытался проверить у Риналя количество и состояние пломб. Их поцелуй был неуклюжим, как первые шаги жеребёнка с задержкой в развитии, но в сухую погоду даже грязного осколка стекла иногда хватает, чтобы сгорело сорок гектаров леса, вот и Михалу, кажется, хватило ма́лого, чтобы… воспылать. Слава Приапу, что «у мужчин есть п о т р е б н о с т и!!!», и среди таких ребят, как этот увалень, неделя без секса и то считается за пытку, а тут… Сколько бишь у Михала никого не было? Месяц? Два? Больше? Бедняжка, и как только терпел… Михал вдруг сделал заметное усилие и оторвался от Риналя. Тяжело дыша, как после бега, посмотрел на него, крепко — не вырвешься — держа его за плечи. — Крысёныш, — проговорил он, — не знаю, что ты… И тогда Риналь не выдержал. — Я не могу, — зло выдохнул он ему в лицо. — Я не могу больше тебя удерживать, понимаешь?! Голос сорвался, и он замолчал, судорожно глотая воздух. Ему хотелось сказать, что у него просто больше нет сил. Что, когда вы столько времени провели вместе, запертые в розовом будуаре сказочной принцессы, когда уже обсудили всё на свете от важности прививок до того, какая игровая приставка лучше, от детских обид до вкусов шоколадных батончиков («окей, окей, все люди разные, ладно? ты любишь с орехами, а я — с нугой, и мы обра правы. давай на этом закончим»), когда надоели друг другу до тошноты и аллергической сыпи, твой мозг начинает воспринимать другого человека напротив как… мебель. Дурацкий резной комод в углу или вон тот колченогий туалетный столик… Просто чтобы не свихнуться. И друг друга не убить. Слова застряли в горле, но Михал, кажется, смог прочитать их у Риналя во взгляде. Ещё бы. За столько времени бок о бок немудрено настроиться на одну волну ноосферы… Риналь тоже знал, что Михал сейчас чувствует. Игрок в покер из парня вышел бы никудышный: у него всегда всё было написано на лице. Он не хотел и не умел скрывать чувства… Например, страх, отчётливо мелькнувший в его дурацких — не серых, не голубых, не зелёных, вообще непонятно каких — глазах. Боже, до чего же Риналь терпеть не мог этот цвет. — Заставь меня! — выплюнул он и ударил Михала в скользкую от пота грудь. Этот страх в чужих глазах надломил что-то у него внутри, и Риналя вдруг захлестнула ярость. –Заставь меня обратить на тебя внимание! Ну же! Как ты умеешь! Или мне начать сопротивляться? Тебе ведь так нравится, да? У тебя не встанет, пока тебе не скажут «нет»? Типа, если заявить, что секс с согласия для пидоров, легче закрывать глаза на то, что ты сам ёбаный пидор?! Михал зарычал и стиснул плечи Риналя так, что тот едва не запищал от боли. На мгновение он подумал было, что Михал его ударит, но тот вдруг впился поцелуем в его шею. Риналь охнул, когда горячие губы раскалённым клеймом обожгли кожу у него под челюстью, там, где судорожно билась жилка. Ниже, ниже — кадык, ключицы, нежное место, где шея переходит в плечо… Михал даже целовал его так, что Риналь не сомневался, что назавтра у него останутся синяки. Забывая, как дышать, он невольно вскинул руки, цепляясь за твёрдые, тёплые, могучие плечи Михала, а тот яростно сжал Риналя пониже спины — и вдруг подхватил на руки, поднимая в воздух. Развернул, с размаху припечатал задом на туалетный столик, так, что Риналь ударился затылком об зеркало. На пол, жалобно звеня, посыпались хрустальные бутылочки и флаконы; Михал успел подхватить один из них с розой на этикетке. Попытался вытащить пробку, не сумел, со злостью впился в неё зубами… — Дай сюда, — сказал Риналь, толком не понимая, зачем им сейчас какие-то духи, подался вперёд, чтобы забрать пузырёк, невольно прижался к Михалу бедром — и вдруг очень остро ощутил, что больше никогда не сможет шутить с ним про попытки компенсировать размер. Михал вздрогнул, забыв про флакон, зажатый в кулаке, запустил свободную руку Риналю в волосы, притянул его голову к себе. Он жадно, нетерпеливо целовал его в губы, в глаза, в виски, терзал зубами мочку уха, а Риналь возился с застёжкой его брюк — это сейчас казалось логичной и правильной вещью. Пусть даже он не знал, что станет делать дальше. Риналь не умел ласкать, но Михал, похоже, был на пределе, и ему хватило этих нерешительных, неопытных касаний. Он подался вперёд, прижимая Риналя спиной к холодному стеклу зеркала, так, что тот чувствовал каждый тяжёлый, гулкий, сильный удар сердца в чужой вздымающейся груди, пока Михал дрожащими руками стягивал с него штаны. Так и не сумев совладать с пробкой флакона, он саданул им о край стола, отбивая горлышко, и комнату наполнил тонкий запах розового масла. Легендарный артефакт «Волшебная тумбочка, в которой всегда есть смазка». Часто встречается в текстах с высоким фанфик-коэффициентом. Даёт +10 к безопасности секса и -100 к продуманности, а значит, долговечности мира. Риналь хотел было рассмеяться, но не успел даже набрать воздуха в грудь. Резко, без дальнейших прелюдий Михал вошёл в него. Риналь не был готов. Вот вообще никак, ни физически, ни морально. Он бы закричал, но не мог вдохнуть. Он помнил все эти глупости из девчачьих книжек о том, что «в первый раз бывает больно». Хотя это, наверное, писалось не только для девочек, но и про девочек — неважно. Никто всё равно не предупреждал, что будет так больно. В первые секунды у Риналя осталась всего одна мысль: лучше было просто попросить Михала снова сломать ему руку… Телепатия снова сработала безотказно, потому что Михал схватил Риналя за правую кисть; переплетя их пальцы, задрал её над головой Риналя, прижал к стене. Неловко вывернутое запястье прошило такой болью, что рука онемела почти до локтя, но Риналю было всё равно. Он наконец сумел вдохнуть, но вместо крика у него с губ сорвались только полузадушенные всхлипы. Он хватал воздух ртом, как выброшенная на берег рыба, а Михал, свободной рукой придерживающий его за поясницу, с силой двигал бёдрами — назад, вперёд, назад, неумолимый ритм машины, забивающей сваи. Риналь даже не думал о том, чтобы пытаться войти с ним в резонанс. Это было как сидеть на спине у лошади, которая понесла, и всё, что ты можешь — это изо всех сил стиснуть коленями её бока, закрыть глаза и молиться о том, чтобы выйти из всей этой истории живым. Зажмурившись, он уткнулся носом Михалу в плечо, прикусив на нём кожу, солёную от пота — или так он думал, пока не почувствовал во рту вкус железа… Михал не замечал ни прокушенного до крови плеча, ни глубоких царапин, которые свободная рука Риналя судорожно чертила у него на спине. Он вообще ничего не замечает, понял Риналь в краткий момент просветления. Не видит, не слышит, поэтому не остановится, даже если у Риналя достанет воздуха выдохнуть рвущееся с языка «хватит!». Обхватив Михала ногами за пояс, Риналь пытался сосредоточиться на том, как он движется между его бёдер. Как дышит, и его диафрагма расширяется, выпячивая живот, и… и… и, бога ради, когда же всё это уже кончится?.. В общем… Да. Сегодня Риналь правда показал, как умеет скулить. Он не знал, сколько времени это длилось. Просто дыхание Михала становилось всё быстрее и короче, и он всё сильнее сжимал пальцы Риналя, и его напряжённые бёдра стали совсем каменными, когда он зарычал сквозь стиснутые зубы, вбиваясь в Риналя ещё один, последний раз, и потом… всё кончилось. Загнанно дыша, Михал тяжело опёрся руками на стол. Он выглядел разбуженным посреди яркого сна: запыхавшимся, потерянным… не понимающим, на каком он свете. Риналю хотелось сказать ему: «И это всё?! Я ждал большего!». Хотелось сказать: «Ну, бывает и хуже. Так, на троечку». Хотелось сказать: «И от этого все девчонки в лагере сходили с ума? Вот дуры». Но говорить хоть что-то сейчас было выше человеческих сил. И выше сил демиурга тоже. Он соскользнул со стола — ноги не держали, и пришлось ухватиться за его край. Поднырнул под руку Михала, едва не расплатившись за этот манёвр падением на пол. Кто бы мог подумать, что два шага по тесной комнатке могут показаться длиннее пути через пустыню. Риналь осел на кровать; вытянулся на спине, глядя в пыльный балдахин. Хотелось свернуться клубком, но не было сил даже на это. Как же завтра всё будет болеть. Больно было уже сегодня, но Риналь чувствовал себя вынутым из тела — осознающим боль так, как слышатся звуки сквозь толщу воды. А завтра… завтра придётся лезть на стенку, кусая опухшие после поцелуев Михала губы, и делать вид, что ты сильнее, чем есть. Впрочем, как и всегда. Риналь закрыл глаза. Всё правильно. Всё хорошо. Пусть болит. Пока тебе больно, ты не сможешь думать ни о чём другом. И ни о ком. Не поднимая век, Риналь почувствовал, как Михал плюхнулся на край кровати. Пуховая перина прогнулась под его тяжёлым телом. Михал робко коснулся его плеча. — Эй… Он звучал как… провинившаяся собака. Собака, которую шлёпнули газетой по морде и назвали плохим псом. Риналь моргнул и не повернул к нему головы. — Не трогай… меня сейчас, — с трудом выговорил он. — Ладно? Михал послушно убрал руку. Посидел неподвижно, словно не зная, уйти ему или остаться, потом неуклюже перегнулся через Риналя и укрыл его брошенным на другом краю кровати одеялом. Встал и ушёл куда-то в угол. Риналь закрыл лицо ладонями. Перед глазами заплясали цветные точки и пятна. «… тогда, собравшись в нашей комнате, на нашу постель опустились планеты, ангелы и луны…» Он не знал, почему эти строчки вдруг пришли ему на ум. Они всегда ассоциировались у Риналя с первой брачной ночью. Торжественной. Счастливой. «… они с изумлением глядели на нас, нашедшихся друг для друга…» Какая же всё-таки херня. Учить детей ждать кого-то, кто подойдёт им сразу, как разношенная туфля. Никто в этой вселенной ни для кого не создан. Всё человечество — просто свалка бракованных деталей, ни одна из которых не совпадает с зубцами и выемками другой. Ржавая помойка вроде тех, где Пикси ищет запчасти для своих машин. От разных механизмов, из разных времён и миров… Берёт их и заставляет работать. Смысл не в том, чтобы найти нужную деталь, а в том, чтобы найти способ. Потому что так устроена жизнь. Потому что любовь для пидоров, а секс — это власть, и в нём всегда есть проигравший. И сегодня Риналь победил. Он победил. И Михал не исчезнет. Это было последнее, что Риналь сумел подумать, соскальзывая в темноту.