Двое

Ынхек не слишком заботится о других, но всегда выполняет свои обещания. Сонмин.

Вид утреннего неба уже давно ассоциировался с тупой болью в висках, невыносимо затекшей шеей и окончательно онемевшей ногой. Иногда Ынхеку казалось, что он уже никогда не сможет заснуть лежа. И без Донхэ, уютно устроившего голову у него на коленях. Хотя с отсутствием последнего он бы, наверное, смирился быстрее, чем нужно. - Вставай. Все силы, накопленные за два часа сна, ушли на то, чтобы разбудить Донхэ, которому наверняка снилось что-то хорошее, раз он счастливо улыбался и цеплялся за руки Ынхека так, будто бы это помогло ему проспать еще дольше. Иногда Ынхек почти сдавался, но вспоминал, из-за кого он сам спал так мало, и уже без всякой заботы спихивал Донхэ со своих колен. - Утро, - буркнул Ынхек, когда Донхэ, наконец, сел на кровати и стал тереть глаза кулаками. Как маленький ребенок. Иногда с нежностью всерьез приходилось бороться. - Доброе, - отозвался Донхэ, в очередной раз с недоумением оглядываясь. Как будто бы до сих пор не привык к тому, что упорно засыпает в одном и том же месте, едва только вспоминает о сне. Ынхек до сих пор не мог понять, что мешало ему не пускать его на свою кровать и свои колени, что мешало ему просто лечь и уснуть, не слушая болтовню и не отвечая на странные вопросы. Что мешало ему просто выставить Донхэ из комнаты? Ынхек не знал. И, когда Донхэ улыбался, ловил себя на том, что не хочет знать. Но, когда с ним становилось особенно тяжело, Ынхек думал, что почувствовал бы себя намного легче, если бы он просто исчез. Донхэ сложно было назвать эгоистом. То есть, в нем была здоровая доля эгоизма, но он сам вряд ли придавал этому то же значение, что и остальные. Донхэ вносил уютный бардак в жизнь других людей, и за одну улыбку ему прощали все на свете. Но, глядя на счастливые ответные улыбки, которые ему дарили окружающие, Ынхек начинал сомневаться, что другим было так же тяжело с Донхэ, как и ему. Донхэ вкладывался во все, что делал, и зачастую получал прекрасный результат, но ему всегда требовалась платформа, от которой нужно оттолкнуться. Донхэ слишком привык делиться всем, что у него было. И не хотел делать что-то один. Или не представлял, как. Каждый раз, когда Донхэ отталкивался от него, чтобы попытаться сделать все и сразу, чтобы в очередной раз прыгнуть выше головы, Ынхек чувствовал себя слишком слабым, чтобы это продолжалось. Но стискивал зубы и снова тащил Донхэ на спине, когда ему было сложно идти вперед, подсаживал, чтобы тот перелез через стену очередной трудности и, оставаясь позади, просто смотрел на его спину, чувствуя себя совершенно разбитым, особенно когда тот оборачивался и дарил ему полный искренней благодарности взгляд. Донхэ понимал и принимал все, что Ынхек для него делал, пытался отвечать тем же, но в итоге просто снова тащил его за собой, разделяя на двоих свое простое и безразмерное счастье, появлявшееся от осознания, что он жив, свое неподъемное горе и свое странное одиночество. Эмоционального диапазона Донхэ могло хватить и на десять человек, но он делил все на двоих, не задумываясь о том, нужны ли были его эмоции и чувства самому Ынхеку, которого часто разрывало от собственной внутренней бури. Это было тяжело, но тяжесть постепенно становилась все более привычной, рутинной, бледной. И вместе с этим с каждой улыбкой Донхэ давила все сильнее. - Ты в последнее время странно смотришь. Ынхек бросил на Донхэ удивленный взгляд. Они редко говорили на какие-то серьезные темы, касающиеся только их двоих. - Как? – спросил Ынхек, поднимаясь с кровати и растирая онемевшую ногу. Боль в голове постепенно утихала. Или просто отошла на второй план. Все терялось где-то на задворках сознания, стоило только начать двигаться. Все переставало существовать, стоило только начать танцевать. - Странно. Ынхек потер затылок и открыл шкаф, с удовольствием отмечая, что Донхэ еще не успел покопаться здесь вчера и не нарушил идеального порядка. Выбор одежды ненадолго отвлек от его слов, но мысли снова вернулись, стоило только почувствовать на себе изучающий взгляд. - Мне нравится твоя спина. - Проснись уже, - фыркнул Ынхек, поспешно натянув на себя первую сдернутую с вешалки футболку. Донхэ видел его и голым, причем не раз и не два, но он впервые почувствовал идиотское смущение по этому поводу. - Ты странный. Ынхек отложил снятый с вешалки жилет и со вздохом повернулся к Донхэ, чтобы сказать ему, кто именно здесь странный и что процент сумасшедших в этой комнате точно увеличится, если он продолжит вести себя в том же духе. - Тебе нужно умыться. Донхэ все еще сидел на кровати, слегка раскачиваясь из стороны в сторону и бездумно глядя куда-то в пространство. Ему всегда было сложно просыпаться, но, когда он все же приходил в себя, становился фонтаном чистой энергии, бесконечным и неутомимым. - Ты смотришь на меня так… Донхэ, наконец, заставил себя подняться с кровати и медленно, больше не глядя на Ынхека, направился к двери. -…будто прощаешься. Ынхек не успел ничего ответить. В голову не приходило ничего, что можно было бы ему сказать. Выполнять обещания всегда трудно, особенно те, которые даешь самому себе. Но Ынхек привык держать свое слово, пусть и данное очень давно в порыве каких-то странных чувств. Ынхек обещал себе заботиться о Донхэ. Но не обещал, что скажет ему об этом. Если бы Ынхеку пришлось выбирать между танцами и Донхэ, он выбрал бы танцы. С Донхэ. В какой-то момент вдруг стало привычно искать его рядом с собой на сцене или в зале для репетиций, даже если их расписание не совпадало, даже если они находились на разных концах города или в соседних странах, даже если он знал, что в ближайшие несколько дней увидеться не удастся. Если Ынхек танцевал не впереди всех, то Донхэ обычно был на одной линии с ним, как равный. Равный, но не соперник. Воспринимать его как соперника было бы… Глупо. И больно. Ынхек искал его рядом, не для того, чтобы понять, делает ли он все правильно, а для того, чтобы убедиться, что все, что он делает – это правильно. Что танцы и сцена до сих пор остаются мечтой или целью, уже достигнутой, но готовой ускользнуть вперед в любой момент. Сегодня долго искать не пришлось, Донхэ был рядом, а за их спинами были и остальные, но Ынхек то и дело продолжал смотреть на него, как на свое отражение в зеркале, двигаясь и чувствуя, что это все, что ему нужно. Сейчас и всегда. Донхэ успел проснуться. Улыбка, с которой он оборачивался, чтобы посмотреть на других, сменялась сосредоточенным выражением. Донхэ не думал, что все заметят это, когда будут просматривать видео с тренировки, он старался показать, что все, что они делают – легко, и не нужно позволять усталости захватить себя, вогнать в уныние. Возможно, это помогало, но с каждой переменой на лице Донхэ Ынхек чувствовал, будто его придавливает к земле огромной гранитной плитой. Донхэ было тяжело, потому что весь сегодняшний день в расписании стояли репетиции, потому что и впереди, и позади была изматывающая подготовка к супер шоу, потому что из-за своей гиперактивности он спал по два часа в сутки, а потом крутился, как белка в колесе. Так же, как все. И только Донхэ строил из себя супермена, потому что усталость он тоже делил на двоих, когда они оставались наедине, позволяя себе начать жаловаться в тот момент, когда уже засыпал, поэтому каждый раз фраза «Я так устал от…» обрывалась на самом интересном месте. Донхэ засыпал, а Ынхек оставался с повисшей в воздухе усталостью, тяжелой головой на коленях и огромным ворохом собственных эмоций, от которых никак не мог избавиться. Но, когда начиналось хоть какое-то движение, все забывалось. И вечером повторялось снова. Колени и ладони слишком быстро и слишком неожиданно ударились об нагретый солнцем пол, и Ынхек долго простоял в этой нелепой позе, стараясь осознать, что именно произошло. Из-за шока почти не было боли. Потом приходилось улыбаться окружившим его людям, на лицах которых было такое выражение, будто он пострадал от взрыва, а не от нелепого падения. Саднили ладони, болели запястья и колени, но все это казалось ерундой по сравнению с тем, что именно случилось. Никто не был застрахован от падения. Все падали, неудачно поставив ногу или поскользнувшись на скользком полу, но Ынхек просто не мог себе этого позволить. Потому что он стоял впереди. Вместе с Донхэ. С Донхэ, который не произнес ни слова, просто растерянно смотрел в глаза, держа его руки в своих. - Эй, я же не умер, - раздраженно пробормотал Ынхек и резко поднялся. Колени дрожали. - Я устал. Они сидели на кровати плечом к плечу, и Ынхек с легким раздражением рассматривал распахнутый шкаф, на который как будто бы совершила набег стая обезумевших фанаток. - Еще бы ты не устал, - не без сарказма отозвался он. Удивляло, что Донхэ заговорил об этом именно сейчас. Он не выглядел так, будто собирался вот-вот отрубиться. Он выглядел так, будто собирался о чем-то сказать и никак не мог собраться с мыслями. - Все еще болит? Ынхек почувствовал прикосновение теплых пальцев к своей ладони. Ничего не болело с того момента, когда он поднялся и снова начал танцевать, будто бы не было никакого падения. Неприятное чувство все равно осталось, и Ынхек совершенно не представлял, как с ним бороться. - Нет. Донхэ на несколько мгновений сжал его руку, но быстро выпустил, отчего-то смутившись. - Злишься на меня? Ынхек еще раз посмотрел на шкаф и вздохнул. - Нет. - Устал? Донхэ продолжал смотреть на него в упор, даже когда получил в ответ тяжелый, полный непонятных чувств взгляд. - Устал. За признанием не последовало никакого ожидаемого облегчения. Ынхек прислонился затылком к прохладной стене, закрыв глаза. Сонливость накатывала волнами, забирая всю способность трезво соображать. - Ложись. Ынхек никак не отреагировал. Он привык спать сидя, он привык, что вся жизнь проходит в движении, поэтому засыпал, как только останавливался. Донхэ обнял его за плечи и почти силой уложил на кровать. Ынхек потерся щекой о шероховатую ткань его шорт и лениво подумал о том, что чужие колени – не самая удобная подушка. Но в некоторые моменты – самая лучшая. Донхэ запустил руку в его волосы, медленно и успокаивающе перебирая их. - Мы не прощаемся? Отвечать не хотелось. Не было сил. Вместо ответа Ынхек подвинул голову и прикоснулся губами к колену, пахнувшему домом, теплом и уютом. Уже засыпая, он подумал о том, что завтра все повторится снова. Но даже если так, нарушить обещание все равно будет сложно.