Грибы с сырным соусом и зелёной пыльцой

— Князь, у тебя были «любимые» последователи? Или такие, которые чем-то запомнились? — Ты за кого меня принимаешь, дружочек? А? Чтобы безумец — и чем-то не запомнился? Это какой тогда безумец получится? Не-ет, мой хороший лоскутный подушонок, мои последователи уникальны, у каждого — своя нота безумия в какофонии абсурда и хаоса. Каждая — звучит по-своему, особенно. Но это не значит, конечно, что я помню всех до единого… или всё-таки значит? Неважно. Я помню альтмерскую деву, которая была страшна ликом настолько же, насколько чарующим было её пение, а страшна она была, прямо скажу, ну о-очень, пьяный огр на неё не польстился бы под угрозой свежевания заживо. Я помню императоров и нищих, я помню вельмож и их смиренных слуг, я помню тех, кто стремился к величию князей даэдра, и тех, для кого верхом их ничтожной жизни было прожить ещё минуту… Я видел их глазами, как сменяются в бешеном калейдоскопе цвета небес Мании, я чувствовал их ноздрями вонь гнили и разложения, чуял, чем пахнет погребальный саван, в котором их хоронили, не сумев разбудить из сна-комы. Я видел их жизни от момента зачатия и до тех пор, пока могильные черви не выели им глаза. Выбирать любимчиков — удел смертных. Я могу выделить разве что Хаскилла, но кто мне даст гарантию, что это тот же Хаскилл, что и эру назад? Что он так же выглядит, так же пахнет, так же назойливо бубнит над ухом? Ты, что ли, муравьишка? Кто осмелится с полной уверенностью заявить, что Хаскилл это имя, а не титул, кличка, обидное прозвище? Неразумно, даже очень и очень глупо измерять меня привычным смертным инструментами, я не уложусь ни в одни рамки, я вытеку из них, испарюсь из них, вы-вер-нусь, изменюсь, потому что нельзя измерить и познать то, что для этого не было создано. Иди вон обмеряй объём груди Азуры или обхват бицепсов Малаката, а от меня отстань. Я Безумный Бог, а не спившийся царёк, развращённый голозадой свитой, чтобы фаворитов себе подбирать!