мимоза

Всем известно, что у ведьм да ведьмаков желтые глаза. В муках рождаются чудища эти богомерзкие, да в муках и умирать должны. Древнее писание, глава «твари проклятущие, жизни недостойные»

Когда-то Антонио думал, что их крохотный городок на самом краю государства настолько удален от остального мира, что беды и печали попросту до него не дойдут. Правда, было это еще в далеком детстве, до войны с иноверцами. Антонио верил в счастье и после того, как в родном городке родилось дьявольское отродье, вот только никто и не знал тогда, что послано оно тьмой. Словно в издевку над самой судьбой назвали ребенка Амадеем, любимцем Бога. Он был чудесным ребенком, любимцем публики. Маленькому мальчику прекрасно удавалось любое его начинание. Но лучше всего Амадею подчинялись музыкальные инструменты. Даже в совсем юном возрасте у него получалось играть так, что даже самых черствых людей пробирало до глубины души. Как и вся детвора, Сальери и Моцарт проводили много времени друг с другом и довольно крепко сдружились. Они в шутку называли друг друга «Эм» и «Эн». Ровесники смеялись, взрослые недовольно хмурились, не одобряя глупых забав, а у подростков был целый мир в руках и вечно-верный партнер рядом. Какая мерзость, думает Антонио многие годы спустя, когда костры священной веры наконец разжигают и его душу. Как мерзко было играть с этим демоническим выродком. Как мерзко было лежать вместе в поле теплой августовской ночью и смотреть на звезды. Как мерзко было держать его за руку и целовать в первый раз. Сальери стыдно за каждый свой взгляд в сторону Моцарта. А еще Сальери стыдно за то, что так и не научился врать даже самому себе. Он верит. Искренне верит в справедливость и святость пламени, но еще он любит, и от этих противоречивых порывов он хочет бежать сломя голову, до нехватки воздуха в груди, до того, как кончатся силы и придется упасть на землю. Быть может, хоть тогда его разум очистится от ведьмовского дурмана. Антонио знал, что его грешную душу спасет лишь одно. И ему было страшно. Каждую ночь он просыпался в холодном поту, видя один и тот же сон. Сколько ему было тогда? Двадцать пять, кажется? Тогда Амадей и показал свою истинную сущность. Храмовники пришли с предложением исповедаться, отказаться от своего главного греха ведьмовского. И Моцарт убил их всех. Сальери нашел лишь переломанные и обезображенные тела. А тот, кому он всегда доверял, стоял над ними и смеялся, и от смеха этого стыла кровь в жилах. В тот день от Амадея отвернулись все. Люди прозрели, но было слишком поздно. Отравленная горькой злобой земля больше не приносила урожай. Залитые отчаянными слезами водоемы высохли, не оставив ни единой надежды на спасение. И все живое покинуло проклятые территории. Амадей стал злом, а зло нужно было уничтожить. Антонио долго готовился к этому походу. И вот, наконец, сбылось. Его люди нашли логово ведьмака и доставили в столицу, к главному храму. Моцарт, хоть и выглядел помято и безумно, был все так же прекрасен. Встрепанные, неровно остриженные волосы лежали как попало, к тому же они посерели от пыли. Одежда его была сплошь исшита сизыми перьями, словно он собирался взмахнуть рукавами, обернуться в горлицу и упорхнуть из рук ловцов, стоит им только ослабить хватку. Не изменились только глаза цвета самой яркой мимозы. Под их спокойным взглядом сердце переставало биться, и Антонио пришлось одернуть себя. Отступать нельзя. Он — зло, а значит, должен получить заслуженную кару. Под крики и улюлюканье толпы Сальери ведет своего бывшего любовника к месту казни. Люди ликуют, пусть для них это лишь жестокое развлечение. Они не видят главного — не видят истины и торжества справедливости. Вот только Антонио и сам их, к своему стыду, не видит, когда палач, поднося факел к сухим поленьям у ног Моцарта, дает тому сказать свое последнее слово. Амадей обводит притихшую толпу взглядом, останавливается на Сальери, кривя губы в ухмылке, и произносит всего три слова. — Я тебя прощаю. — Языки пламени вмиг охватывают его тело, и мужчина смеется, и смех этот страшнее всего на свете. Вместе с ним в том проклятом костре горит и душа Антонио.