farthest north

на севере, где полынья и льды опасно вырастают под ногами, я брошу якорь в синь морских глубин, пройду твоими снежными следами. наш петербург остался далеко, на широте и долготе воспоминаний. а до тебя — почти подать рукой, обнять заиндевевшими руками. ты помнишь свою внучку, мой родной? ты говорил, моя святая саша, ты вырастешь. на самый край земной ты отплывёшь однажды капитаншей. ты только вырасти. два года — как туман над пристанью в те пасмурные ночи, когда едва ли слышен океан, и колет ветер северо-восточный, несёт с собой утрату и беду — и ветер тот крепчает с каждым годом. но я пообещала — и найду кратчайшую и верную дорогу к тому, чтобы вернуть тебя домой. я соберу отважную команду, и маленькая саша, мой родной, покинет берег бравой александрой. в пятнадцать — не вязать морских узлов, в пятнадцать свои судьбы с кем-то вяжут. здесь, дедушка, уж больно ветер злой; здесь люди — с ними рядом мне не страшно, и наш корабль нерушим, несокрушим. стращает нас холодный вьюжный полюс; на запад, мимо ледяных вершин, мы движемся от баренцева моря. мы не сдались, и нас ещё ведёт надежда, и решимость, и отвага. я знаю: твой корабль среди вод, закованный во льдах архипелага. мне жаль, что ты не встретишься живым, что твой компас не вызволил из бури, мне жаль, что никогда не сможем мы увидеть то сияние лазури, что в петербурге заслоняет тень, а здесь оно светло и бесконечно. мне очень жаль, что твой полярный день окончился настолько скоротечно. вставая с криком чаек поутру, читаю путеводные журналы, смотрю, как опоясывая круг, корабль твой подводим мы к причалу. и капитан, и юнга — все горды, повсюду толкотня и развеселье. а я, наверное, осталась среди льдин, и сердце моё просится на север. ты говорил, что там неблагодать: где холодно и совершенно пусто, ты говорил, что север может взять и не отдать — вот в чём его искусство, ты говорил, там только мрак и мгла, а это нашу кровь всегда влекло. но я тебя нашла. родной, нашла. и мне тепло.