***
Врачи лишь разводили руками. Пять лет. Таков был вердикт. Для Ойкавы это не было какой-то новостью. Он как никто осознавал плачевность своего состояния. Жаль лишь, что приходилось оставить волейбол. И... Ойкава не ходил больше в школу. Родителей попросил не пускать Иваизуми, не отвечать ему, блокировать сообщения и звонки. Он не хотел вмешивать и без того натерпевшегося от него Хаджиме. "Так будет лучше. Все хорошо". Три года реабилитации пролетели, точно в тумане. Дистанционное обучение - та еще морока, конечно, но выхода не было. Вопреки всем прогнозам, без контакта с объектом невзаимной любви, Ойкаве стало легче. Но жизнь его превратилась в методичное существование. За эти годы Тоору успел привыкнуть к пробуждению в окружении кровавых цветов. Он ненавидел ромашки. Приступы почти прекратились.***
Ойкава не хотел быть заменой. Правда. Ему не нравилось это мерзкое чувство, которое просыпалось глубоко внутри него каждый раз, когда Иваизуми предпочитал ему хотя бы кого-то. Возможно, Тоору просто привык, что жизнь Хаджиме была сосредоточена вокруг него. Быть может, этим он его и утомил. В нынешних реалиях, время, проведённое с Ивой, ощущалось каким-то ненастоящим, словно чья-то выдумка, сказка, и не более. Однако фотографии в альбомах, переписки и сотни пропущенных вызовов говорили о том, что оно было. И он тоже был. Иваизуми пытался дозвониться каждый день. А Тоору уже сбился со счета, сколько раз едва не поднимал трубку.***
Жизнь штука несправедливая, вообще-то. Причиняет страдания и боль тем, кто этого совсем не заслуживает. Забирает лучших слишком рано. Ойкава не был на похоронах. Он не знал, что сказать или сделать, как поддержать друга детства, с которым не виделся уже более четырёх лет. И уместно ли будет его присутствие. Она погибла в автокатастрофе. Тоору не представлял, в каком состоянии пребывал Иваизуми, но ему впервые стало по-настоящему страшно, когда на телефон пришло сообщение с коротким текстом: "спаси меня, прошу". Ей-богу, даже тренер их любимой команды не смог бы предположить, что Ойкава умеет так быстро бегать. Погода была отвратительная: ледяной дождь больно хлестал по лицу, ноги скользили по каменным дорожкам, но все это не имело значения. Расстояние в пару кварталов представлялось ничтожным, парень преодолел его за пятнадцать минут, и уже стоял напротив дома с вывеской, на которой давно облупилась краска, но даже сейчас проглядывалось "Семья Иваизуми". Он сидел на крыльце. Весь мокрый и осунувшийся, с какой-то смятой бумажкой в руке. - Ива-чан. Ойкава сам удивился, как хрипло и слабо прозвучал его голос. Точно ему невыносимо больно было произносить это имя. На самом же деле, для Ойкавы нет слова роднее. - Ты пришел. Ответ не заставил себя долго ждать. Иваизуми изменился: вытянулся, стал мужественнее, и только глаза... Взгляд остался тем же: словно он видел Тоору насквозь, но не пытался выведать все тайны, а напротив, уверял в том, что "это нормально". В горле встал ком, слезы уже текли по щекам, и Ойкава тут же попытался смазать их ладонями. Внезапно, их перехватили, прижав к чужим губам. Как бесшумно он подошёл. - Ее больше нет, - надтреснутый голос выбил из Ойкавы последние остатки мужества, и он разрыдался, как маленький мальчик, громко всхлипывая и поскуливая, словно раненый зверь. - Прости, прости меня, Ива-чан, я должен был быть рядом. - Нет. Это моя вина. Мы расстались и... Я.. Не знал, как себя вести, что говорить ее родителям. - хватка на чужих ладонях стала крепче, перед глазами брюнета точно стояла пелена. - Р-расстались? - всхлипы Тоору разносились по округе, вторя дождю. - Да... Я не... Просто не смог полюбить ее так... Как она того заслуживает, - было видно, что каждое слово давалось ему с трудом, - Это моя вина. Я оставил ее одну. Я не мог быть с ней всецело, потому что.. Он ненадолго замолчал. - Я не переставал надеяться, что в один день ты ответишь на мой звонок. Иваизуми отпустил ладони Ойкавы, наконец-то заглянув ему в глаза. - Почему ты исчез? Ничего не сказав, взял и ушёл, не разобравшись. Как ты посмел?! А как же твоя мечта?! А как же волейбол?! ... - А что насчет меня? Обо мне ты подумал? - последние два предложение были сказаны так тихо, что почти растворились в шуме ливня. Ойкава согнулся в приступе кашля, будучи неспособным сказать столько вещей. Четыре крупных бутона упали на асфальт, тут же намокнув и распавшись. Лицо Ивы преобразилось: черты стали жёстче, губы поджались. - Ты... - Я не хотел быть заменой, Ива-чан, - тихо прошептал Ойкава. - Да когда ты ей был, чертов Дуракава?! Ты... Твою ж.. Да ты... - Хаджиме будто не знал, как передать эмоции, бурлившие в нем, и от этого злился еще сильнее. - Прежде чем решать все в одиночку, мог бы поговорить. Эти четыре года... Были невыносимы... Ойкава шумно выдохнул. Из глаз вновь потекли слезы. - Ива-чан, я так люблю тебя.. Я... Прости, - договорить не удалось, собеседник крепко прижал его, обхватив руками. - Если еще хоть раз ты так сбежишь..! - Н-нет, о-общею, я... - Ойкава заикался от обилия воздуха в лёгких. Впервые за четыре года он не чувствовал удушья. Впервые он смог сделать вздох. - Я знаю, Дуракава. И я думаю, ты знаешь тоже.***
Это обычная история, на первый взгляд, невзаимной любви. Ойкава Тоору был влюблён, кажется, всю свою жизнь. И он готов был пойти ради дорогого человека на что угодно, даже если его собственная душа от этого распадётся на части. Чувства Ойкавы были мощными, словно цунами, и очевидными. И с самого начала - взаимными. Любовь Ивы была спокойной. Он был для Тоору щитом, опорой, каменной стеной. Тенью ослепительно-яркого света. И Хаджиме, кстати... Любил ромашки.