Between

Малик понял, что простил Альтаира, когда тот в очередной раз с победной улыбкой спустился в бюро и выложил окровавленное перо прямо на разложенные карты. Малик понял, что в нем не осталось и частички ненависти и презрения к наглому новичку, когда тот с полнейшей беззаботностью в голосе назвал его скучным и занудным. Когда Альтаир впервые после произошедшего в храме Соломона упомянул Кадара, но и сейчас не признал свою вину, Малик понял, что действительно простил. Логичной причины, оправдывающей неожиданное смягчение собственного характера, араб не находил, а если быть совсем честным, - и не искал. Он только чуть больше возненавидел за это себя, а вскоре - и саму неопределенность, с которой засыпал каждую ночь и просыпался каждое утро. С той же скоростью, с которой вновь поднимался по рангу Альтаир, менялся Малик. Он, вероятно, просто обезумел от одинокой жизни рафика и отдал своему прошлому все, кроме одной единственной маски задумчивой неприкосновенности. А под ней было все: от улыбки молчаливой радости до обиды пошатанной гордости. Довольно впечатляющий интервал, если вспомнить каждый оттенок всей гаммы человеческих чувств. И полное колебание от крайности к крайности могло проходить за один день, но частота таковых была удушающе малой. Отсчет начинался, стоило только нагрянувшему в Иерусалим Ла-Ахаду перешагнуть порог бюро. В брошенном навстречу безразличном взгляде невозможно было разглядеть искру счастья, с которой рафик был готов разрывать собственное одиночество. В неменяющемся бесчувственном тоне голоса нельзя было расслышать ноток благодарности, с которой Малик на одну лишь пустую болтовню выбрасывал все свое свободное время. А по короткому прикосновению к плечу перед самым уходом ассасина едва ли можно было определить мольбу, с которой араб просил брата вернуться живым. От односторонней ненависти не осталось и маленькой толики, до высоких теплых чувств недоставало долгих лет доверия и взаимопонимания. Оставалась неизмеримая пропасть, которой Малик мысленно дал достаточно глубокое и емкое понятие – «между». Только «между» позволяло хватать за грудки едва живого убийцу, из последних сил добравшегося до бюро, грубым толчком прижимать его к стене и губами ловить тяжелые вздохи. Лишь под властью «между» можно было нетерпеливо раздевать уставшего ассасина, целовать горячие плечи и неожиданно исчезать, толкая его в царство Морфея. Ничто, кроме «между», не могло удержать опасного, но запретного возбуждения. «Между» не нуждалось в оправдании. - Мира и покоя, Малик, - донеслась до уха типичная фраза, но рафик даже не обернулся. - Покой со мной, пока ты рядом, - отмахнулся он с не менее типичной, но как никогда честной фразой. К такому Альтаир проявлял не больше внимания, чем к аккуратно расчерченным картам города, на которые он имел обыкновение класть окровавленные перья, оружие, да и просто класть. Разговор продолжался в прежнем ключе, как всегда не лишенный язвительных замечаний и колкостей. Но если раньше они имели цель задеть, то сейчас проскальзывали мимо, как какая-то формальность, ведь Малик не мог вслух принять свое поражение, не мог признаться в том, что давно сдался неоправданной нужде быть где-то «между».