***
Наруто горел. Сгорал изнутри от ярости, боли и ненависти к самому себе. Дома было холодно: деревянный пол жёг кожу, ступни давно потеряли чувствительность, а голова болела так, что хотелось умереть. Останавливала лишь кроватка в спальне. В ИХ спальне. С момента смерти Хинаты прошёл ровно месяц. Но Наруто так и не смог заставить себя пойти на кладбище и увидеть её имя на могильной плите. Это невыносимо. - У вас мальчик! Наруто радостно крикнул что-то отдалённо напоминающее стандартное «даттебайо» и смахнул выступившие слёзы. Сын. Вы представляете, у него родился сын! - Наруто… - тихо позвали из-за спины. Он подпрыгнул и широко улыбнулся. - У меня сын, Сакура-чан! Но подруга не улыбалась и даже не пыталась разделить его счастье. - Наруто…, - так же тихо повторила она и опустила голову, пряча взгляд за отросшими волосами. Внутри всё сжалось. Кто-кто, а Харуно никогда бы не повела себя так без веской причины. - Что? – в горле пересохло. – Что случилось? - Роды были тяжёлыми, - почти шёпотом ответила девушка, - Хината потеряла слишком много крови… Дальше Узумаки слушать не стал и рванул в палату. - Стой! Он распахнул дверь и сразу тяжело осел на пол: Тсунаде трясущимися руками закрывала лицо его жены белым покрывалом. - Что вы делаете? – пробормотал он, чувствуя, как дерёт горло. – Зачем вы…? Сакура опустилась рядом и обняла, прижав его к себе. - Мне жаль, - шептала она, оглаживая золотистые волосы. – Мне так жаль. Сил отвести взгляд от больничной койки не было. Он видел, как сквозь белоснежную ткань проступило кровавое пятно, видел, как Тсунаде вынимала катетер из бледной руки его жены. Видел, но не мог заставить себя сказать хоть слово. Словно разом забыл всё: как говорить, как ходить, как дышать. В голове оставались лишь руки Сакуры в волосах и поразительно уродливый контраст накрахмаленной больничной ткани с обескровленными руками Хинаты. Её больше нет. - Хината! – прорычал он и выпал из реальности. В тот день он едва не уничтожил госпиталь с несколькими сотнями пациентов, лишь чудом подавив ярость. Но злость, всеобъемлющая и не затихающая ни на минуту, не оставляла даже в алкогольном бреду. Он постоянно вспоминал её иссиня-чёрные волосы, причудливо разметавшиеся по подушке. Её необыкновенные нежно-лавандовые глаза, в которых никогда не было и намёка на ненависть. Её кроткий, но в то же время невообразимо сильный характер, за который он так сильно любил. Он никак не мог забыть Хинату, да и не хотел. Как не мог и забыть своей вины. Она не притуплялась ни алкоголем, не вспышками ярости, ни баюканьем маленького тёплого тела в руках. Все картинки, которые услужливо рисовало сознание, только выводили из себя. Вот они втроём выходят из госпиталя, счастливые и здоровые. Вот они с Хинатой со слезами смотрят на первые шаги своего сына, а вот провожают его в Академию. Наруто видел лишь золотое будущее и никак не мог смириться с тем, что его больше никогда не будет. Жить не хотелось. От петли на шее спасал лишь беспокойный мальчонка в колыбели. Господи, он даже не дал ему имени. Только и вспоминал, что нужно покормить, помыть и уложить – примитивная череда бессмысленных действий. Какой в них смысл, если и семьи-то уже нет? Узумаки потянулся за очередной бутылкой, неловко смахивая груду пустых, и растянулся на полу, неуклюже поскользнувшись на липком пятне. - Пофиг, - пробормотал он и отсалютовал начатой бутылкой фото в чёрной рамке, прикладываясь к горлышку и делая жадный глоток. Плохо пахнущее пиво, уже застоялое, как русская бражка, потекло по подбородку. В горле появилось чёткое ощущение гадящих кошек. Наруто оттёр рот тыльной стороной ладони и развалился на полу. На кромке сознания слышался плач ребёнка, но вставать жутко не хотелось. Ему вообще ничего не хотелось. Он не мог сказать точно, сколько пролежал в такой позе и был ли в сознании - из оцепенения его вывел оглушительный грохот. Хмельная голова, уже находящаяся в стадии ужасного и абсолютно вонючего похмелья, отказывалась воспринимать хоть что-то адекватно, поэтому, когда парня хватили за сальный воротник и вздёрнули на ноги, он лишь вяло отмахнулся. И в следующую секунду едва не протрезвел, шокировано хватаясь за полыхающую щёку. - Ты что устроил, дерьма кусок? Перед ним стояла Сакура: в её потухших бирюзовых глазах горела злость, а на форме АНБУ запеклись капли крови. И Наруто совсем не желал знать, откуда они. - Если решил свою жизнь под откос пустить, хоть бы о ребёнке подумал, - прорычала она, для пущей убедительности врезав другу ещё раз. И уж в этот раз сознание заработало на полную. - Тебя это не касается, - оскалился парень, пытаясь оттолкнуть девичьи руки. Ага, руки Сакуры оттолкнуть. В похмелье. Не евши нормально несколько недель. - Меня касается всё, связанное с тобой, дебил! Такая забота взбесила. Он дёрнулся в сторону, оставив в руках девушки знатный кусок одежды, и заорал, вкладывая всю свою боль в обычные слова: - Тогда почему ты не спасла её?! Харуно удивлённо выдохнула и отступила на шаг. В её взгляде промелькнуло что-то до жути знакомое, родное - Наруто мог поклясться, что сердце подруги разорвалось. В очередной раз. Он не хотел, чтобы это прозвучало ТАК. - Сакура, - начал он, мгновенно трезвея, - я не то имел в виду… - Нет, ты сказал именно то, что и хотел, - прошептала она, будто стараясь сдержать слёзы. – Я пыталась… Правда. Узумаки знал это. И никогда бы в трезвом уме и крепкой памяти не стал винить единственного человека, всегда стоявшего подле и за него до последнего. Сакура не заслужила быть виновной во всём, в чём Наруто винил себя. - Прости… Она мотнула головой и оттёрла с глаз слёзы. Они всегда были командой номер семь. С тех ещё светлых времён, когда все трое верили в искренность дружбы и святость бытия. Даже тогда, когда ушёл Саске, они продолжали верить в самое лучшее, что оставалось – в дружбу. У них двоих на тот момент не было другой опоры. Они верили друг в друга. Смерть Хинаты подорвала веру Наруто во всё: в семью, в дружбу, в любовь. Точнее, в первую очередь в любовь. Для него Хината была той самой опорой, которую парень так искал после одного небезызвестного события. Он тогда и на ногах стоял нетвёрдо. Наследница Хьюга дарила всю себя без остатка и верила без оглядки – другого было и не нужно. То, что было тёплой благодарностью, Узумаки принял за любовь. Ну, знаете, замена понятий и прочая психологическая лабуда. Он не думал, что Саске когда-нибудь надумает вернуться. Мечтал, верил, но не надеялся. И когда это случилось, все понятия встали на место. Живот взорвался болью. - А теперь послушай меня, - кулак Харуно в третий раз встретился с его телом, - ты можешь жалеть себя сколько угодно, можешь впустую пропивать свою жизнь, пуская мечты Хинаты на самотёк, но вспомни о сыне, идиот. Наруто стало почти стыдно. Людям свойственно защищать свои чувства, порой в ущерб другим. Даже своим близким. Нельзя их судить. Это животный инстинкт: хочешь жить, умей вертеться. Узумаки всегда гордился собой, считал, что сумел победить гордость и эгоизм, что ставил жизни друзей выше чего бы то ни было, но сейчас, в этом злосчастном доме, который купил для своей семьи, он с кристальной ясностью осознал, что всё это время думал только о себе. Да, Харуно была права. Только признать это значило сломать себя, чтобы построить нового. Кирпичик за кирпичиком, как он делал это всегда. Если не ради деревни, то хотя бы ради маленькой жизни, дарованной ими. - Я забираю ребёнка, - сказала Сакура и опустилась перед ним на колени, пристально смотря в глаза. – Я не знаю человека сильнее тебя, Наруто. Вспомни обо всём, через что ты прошёл, что НЕ стать тем, кто сидит сейчас передо мной. Девушка тяжело вздохнула, невесомо провела по золотистым волосам рукой и ушла, бросив кому-то на улице: - Он твой.***
Двухэтажный особняк пропах отчаянием и горем. Он был абсолютно неразличим среди таких же строений на улице, но люди старательно обходили его стороной, сталкиваясь с темной аурой траура, прибивающей к земле. Саске не мог заставить себя зайти в этот дом. Он видел, как Сакура вынесла дверь, как зашла в него, слегка поёжившись, но не слышал, что конкретно происходило внутри. Просто чувствовал, что там всё плохо. На уровне подсознания, что ли. Порог стал невидимой чертой, переступить которую было невозможно. Внутренние мотивы бились в истерике, эмоции лились через край, а на лице не дрогнул ни один мускул. Сила привычки. Нужно было делать выбор: его эгоизм или жизнь самого близкого человека. К тому моменту, когда Сакура вышла из дома, баюкая в руках крохотный притихший свёрток, Учиха был готов разнести квартал. Он видел по её взгляду, что Наруто было чертовски плохо, но продолжал мяться около двери. - Он твой. Он кивнул и глубоко вздохнул, делая, пожалуй, свой самый важный шаг. Запах сносил с ног: алкоголь, запах мочи и пота, детских испражнений – было мерзко. Деревянный пол был в чём-то липком и отвратительно грязном, в бутылках, пачках из-под лапши быстрого приготовления и детской смеси – складывалось впечатление, будто сюда перетащили свалку. Саске передёрнуло. И как Наруто жил здесь больше месяца с маленьким ребёнком?! Вышеупомянутый нашёлся в кухне. Он сидел сгорбившись, пряча лицо в ладонях, и раскачивался из стороны в сторону, мелко потрясываясь. Смотреть на это зрелище было тяжело. - Наруто? – тихо позвал Учиха, борясь с желанием удрать. Парень не ответил, но раскачиваться прекратил. Он не верил, что Саске пришёл ради него. Боялся, что такой знакомый голос окажется пьяным бредом. Это был не тот Узумаки Наруто, которого все знали. Это был сломанный до последней осознанной мысли мальчишка, потерявший смысл жизни. Мальчишка, достойный спасения. - Наруто? – ещё раз позвал он и присел рядом, опустив руку на прижатые к лицу ладони. Узумаки был мертвецки холоден. – Орочимару тебя задери, – рыкнул брюнет от досады и силой поднял бренное тело с пола. Сопротивления не последовало и парень поволок друга на второй этаж. На верхнем этаже было намного чище и практически не пахло. Учиха затащил блондина в ванну, усадил на пол и включил тёплую воду. И снова никакой реакции. Хотелось схватиться за голову. Он дрожащими руками стянул с исхудавшего тела футболку, следом штаны и застыл. Привычный нарутовский загар сошёл, почти прозрачная кожа обтягивала рёбра, выставляла напоказ ключицы и демонстрировала синюшные вены – даже таким Наруто оставался притягательным. За него было страшно: открывшееся зрелище ломало психику, доводило до истерики и заставляло обдумать всё, что Саске не хотел подвергать сомнению. Не хотел, но готов был подвергнуть. Признаваться себе было тяжело. Для таких моментов никто до сих пор не придумал эпитетов и сравнений. Одно можно было сказать со стопроцентной уверенностью - после такого Учиха не сможет держаться от солнечного паренька подальше. Совесть не позволит. Он примет всё, что уготовано, проглотит всё возражения и упрёки, но будет подле будущего Хокаге. И никогда более не допустит подобного. Наруто не заслужил гнить в одиночестве. Саске бережно моет уже совсем не друга, вытирает, держа в дрожащих руках пушистое полотенце, укладывает в постель, укутывая в пару одеял, и спускается в кухню, где заваривает чертовски крепкий чай с мятой. И напрочь игнорирует бешено заходящееся сердце. Он всё обдумает потом. Сейчас только Наруто. Он возвращается в спальню и заставляет раскрасневшегося блондина выпить чай мелкими глотками. Алкогольный туман сходит, к небесным глазам возвращается осмысленность, сбитая лишь сонной поволокой. Саске снова укладывает его на подушки, подталкивает одеяло и делает шаг в сторону двери (внизу вонь и бардак, надо бы убрать этот беспредел), но застывает на полпути от тихого: - Не бросай меня… Узумаки всё так же лежит, уткнувшись в подушку, только сбивчивое дыхание выдаёт с головой. Учиха едва заметно улыбается и возвращается на постель, сгребая парня в объятия. Тот расслабляется, утыкается носом в его шею и почти мгновенно засыпает, посапывая заложенным носом. - Никогда, Наруто.