Точка абсолютной субъективности

…На краю Пучины дикой — зыбки, а быть может Могилы Мирозданья, где огня И воздуха, материков, морей, В помине даже нет, но все они В правеществе загадочно кишат, Смесившись и воюя меж собой, Пока Творец Всевластный не велит Им новые миры образовать…. …Укрыв В глубокой тьме причины всех вещей…

— Джон Милтон, «Потерянный Рай», кн. 2 и 3.

Имя его не имеет никакого значения, ибо в историю он вошёл без него. Никто не помнил этот пустой набор букв и звуков, образующих то, что люди называют именем. Имели значения лишь его грандиозные мечты — над которыми сперва потешалась сама объективная реальность. Тот, кто родился простым человеком без предприимчивой жилки или без должного интереса к делам суетным — навсегда был обречён остаться в лучшем случае непонятым мечтателем. Никто из нормальных людей не мог понять его, он был лишён всякого общения в своём одиночестве до наступления сорокалетия. Сейчас подобных ему назвали бы хикикомори — вот только тогда в старой доброй Англии, пронизанной пуританским духом королевы Виктории, подобных японских слов не знали, они появятся лишь в 21 веке. Единственный талант его заключался в создании скульптур — прежде всего на античный манер. Фавны, дриады, все они вырезались им из камня час за часом в уютной мастерской. Эоны спустя он жалел о том, что не ограничился этим. Подумать только — сиди себе и делай своё дело в поте лица, как заповедует Библия. Благо пока средств хватало для того, чтобы не думать о хлебе насущном и трудиться для удовольствия. Но нет. Впрочем, кто тогда мог знать о том, чем всё закончится? Всё начиналось столь безобидно. Что может быть безобиднее сна? Люди спокойно каждые сутки кладут головы куда могут и уходят в забытье из дневного мира, где над их мечтами ежесекундно возносится злой рок тирании того, что люди называют «объективной действительностью». Лишь у немногих хотя бы раз бывают редкие сны, позволяющие выйти за грань чего-то такого смутного и блеклого, отражающего прожитые впечатления. В двадцать пять лет он решил запечатлеть себя в камне. Пока он ещё молод. Пока он не обратился в прах, куда уходит всякий человек — и царь, и бродяга. Явленный в белом мраморе образ сохранил в себе все черты его античного лица, принадлежащего словно фавну, украшенному бородкой. Мечтал он, правда, о чём-то более юном, о тех временах, когда борода только проклёвывалась. Он хотел вечно быть молодым и никогда не умирать и страшно ненавидел безысходность жизни и смерти. Но ещё больше он хотел власти. Власти над этой поганой реальностью, чтобы сломить её и заставить служить себе. Чтобы Солнце восходило лишь по его воле. Чтобы каждая звезда ходила по своду лишь с его ведома. Сколь бессонными часами он не глядел в ночное небо на Северную Корону, а такой власти не достигнуть человеку никогда. О ней он может лишь мечтать. И претворять во сне. Сны давали возможность конструировать и разрушать целые миры. Да, он постепенно овладел этим. Поначалу в двадцать пять лет он лишь случайно заметил, что может управлять ходом привычных и банальных сновидений, отражающихся явь. Лишь потом он осознал, какой масштаб стоит за всем этим. Сперва он учился летать во сне, проносясь над сегментарными поверхностями, которые сложно поддавались описанию. Тут скользили некие неясные формы, откуда открывались своего рода окна в самые разные сновидения. А эти пропасти меж ними отнюдь не пустовали — их заполняли скопления какого-то вещества совершенно невероятной формы и неестественно резкой окраски: некоторые из них имели, видимо, органическую природу, другие — явно неорганическую. Несколько таких органических предметов, казалось, вызывали у плавающего тут наблюдателя смутные воспоминания о чём-то, но мечтатель-скульптор, снова ощутивший эфирное тело, подобное своему настоящему (спасибо психопроекции), не мог дать себе ясный отчёт, на что, собственно, могут с таким ехидством намекать ему эти потусторонние образы. Позже он разделил для себя массу органических объектов на несколько, по-видимому, естественных классов, явно отличных друг от друга по способу и характеру перемещений. Из всех этих групп особенно выделялась одна, включавшая предметы, чьи движения казались более осмысленными и поддающимися логике, чем это было присуще остальным. И все же эти странные предметы — равно органического и неорганического происхождения — совершенно не укладывались в рамки категорий человеческого разума. Неорганические гады иногда имели определённое сходство то с разнообразными призмами, то с какими-то лабиринтами, нагромождениями кубов и плоскостей, даже с циклопическими постройками; среди органических объектов наблюдатель с удивлением находил и простые скопления каких-то пузырей, и некие подобия осьминогов и многоножек, и оживших индусских идолов, и наконец, отвлечённые узоры, изысканные линии которых, переливаясь, переходили одна в другую, составляя нечто вроде тела огромной змеи. Некоторые из этих объектов неожиданно возникали из пустоты и столь же неожиданно исчезали. Окружавшую его бездну наполняла смесь визжащих и ревущих голосов; невозможно было бы определить высоту, тембр или ритм этих звуков, но казалось, что они каким-то образом согласованы во времени со смутными видоизменениями являвшихся предметов и существ. И здесь плавали осколки, содержащие, сколь он быстро понял, сны обычных людей, где он мог появиться и всё изменить, насылая кошмары на тех, кто ему не нравился. Потом он нырнул очень глубоко через все эти осколки и как вышел из земли на поверхность под лазурное рассветное небо. С затаённым дыханием он продолжил путь и вскоре сполна встретил здесь земные пейзажи и сказочные дали, где стояли свои города — прекрасный Селефаис, очень тихий и мирный Ултар, жители которого поклоняются кошкам, стеклянный Илек-Вад под красной звездой на берегу Сумрачного моря… Разумеется, начинающий мечтатель встретил в Пещере Огня жрецов Нашт и Каман-Та. Эти бородатые венценосные деятели вдруг стали заверять его, что Мир Снов объективно существует и что многие из тех, кто осведомлены здесь о земном существовании, напротив, полагают материальную явь — сном и иллюзией. Любые нейронные импульсы в головном мозге живого организма имеют отражение в Мире Снов, объясняли обитатели Пещеры Огня, иначе говоря, эта реальность подконтрольна мыслительным процессам разумных существ. Способность той или иной личности влиять на Вселенную по ту сторону сна напрямую коррелирует с её волей и с широтой сознания. Они даже подогнали под это странную философию: мол, вещественный мир — это точка абсолютной объективности, место, где все события, будь то поступки конкретного человека или движение планет, заранее предрешены обстоятельствами — эти обстоятельства определяют всё и воля человека не может сломить их. Чтобы там не думали все те, кто мечтает бросить вызов судьбе. А вот Мир Снов, где можно управлять прямо или косвенно реальностью — это область, отдалённая от царства грубого вещества, где правит механистический фатализм, это же территория большей свободы, где обстоятельства уже подвластны воле человека или иного разумного индивида, живущего где-нибудь на одной из планет близ Арктука. Из этого вытекает возможность напрямую разумом повелевать пространством и временем, меняя будущее и прошлое местами, например, обращая одно в другое. Потому Мир Снов — это область богов и ангелов, созданных коллективным бессознательным человечества или привлечённых к нему извне и принявших антропоморфную форму, например, как древний Ноденс, Владыка Бездны, правящий ночными мверзиями в подземном царстве. Здесь также пребывают демоны, духи и живущие в сказочных дворцах джинны, как тех называют люди, и самые разные вещи, созданные мечтателями других планет, будь то разумные грибы Юггота, движущегося по дальней эллиптической орбите на задворках Солнечной системы, или жуки-философы на одной из лун Юпитера, или далёкие ракообразные с Йаддита, освещаемого несколькими солнцами на расстоянии в чёрти-сколько световых лет от Земли. Атал, верховный жрец Ультара, уверял его, что у каждого человека есть «Свой Мир снов», добавляя, что Страна снов, которую все знают — это «Земля общих видений», природа которой остаётся неизменной для всех её жителей. Он встретил ещё много кого — мудрого волшебника Яги-Коша, известного благодаря индуистской религии как Ганеша. Говоря кратко о нём, стоит сказать, что его тело напоминало человеческое, отличительными чертами служили толстые ноги, оканчивающиеся подобием присосок вместо привычных стоп, руки обладали множеством пальцев, расположенных сложнее человеческой кисти, кожа обладала зеленоватым оттенком, но более всего волшебника-изгнанника с планеты Яг характеризовала непропорционально здоровенная голова, похожая больше всего на доставшуюся от слона — об этом говорили вислые уши и гибкий хобот, по обеим сторонам которого торчали большие белые бивни с золотыми шариками на концах. Остальные подробности от глаз двадцатипятилетнего скульптора-мечтателя скрывала шелковая мантия разных цветов, облачавшая высоченную фигуру слоноликого. Яги-Кош изначально обладал крыльями и происходил с планеты Яг на внешней стороне материальной Вселенной, волшебник был изгнан на Землю, там его взял в плен один колдун давным-давно в эпоху Киммерии, и освободил Яги-Коша лишь бравый варвар по имени Конан, будущий король Аквилонии, — ну как освободил? Дал наконец умереть после долгих пыток, но Яги-Кош, будучи волшебником, смог сохранить себя в Мире Снов благодаря распространению образа слоноликого бога в коллективном бессознательном людей, потому теперь жил в башне-маяке на Сумеречном море в «земной» области Мира Снов, где встречал только самых достойных и давал советы. Ещё наш странник снов встретил золотую деву на звере багряном из откровений сумасшедшего Иоанна Богослова и Алистера Кроули, каковая вдохновила скульптора идти и посвятить жизнь достижению заветной мечты, предупредив, что это лучше сделать до того, как сумасшедший и до сих пор живущий на Земле мраккультист Иоанн с Патмоса, наслушавшейся голосов из Сияющего Трапецедрона, решится реализовать пророчество написанной им Книги Откровения во славу своего отвратительного семиглазого повелителя, рождённого две тысячи лет назад в Иудеи от союза смертной женщины и «Таящегося за Порогом». Конечно же, пробудившись после всех этих откровений, одинокий скульптор только посмеялся над философствованием Нашт, Каман-Та, да и скорее бы признал положение Атала о том, что даже этот параллельный мир неизменен. Как бы потому что не поверил, что судьба даёт возможность. Но на самом деле лишь потому, что не мог поверить в то, что грандиозная мечта может сбыться. Это невозможно. Достигнуть точки абсолютной субъективности? Та, что полностью противоположна плоскости материального мира — что-то такое было у Платона и у гностиков, но все эти древние мистерии — лишь пустая болтовня, лишь тщетное желание выразить тайну за гранью понимания, о которой мистики могли иметь лишь смутное представление, над которым потешался материалист Нордау. Он хотел, но не решался. Очень хотел. После стольких без толку прожитых лет в полном одиночестве, каковое ему помогали разделять лишь каменные истуканы, год за годом бережно сотворяемые им — все эти мраморные Сафо и безмолвные Артемиды. И вот однажды по прошествии ещё пятнадцати лет на железнодорожной станции он встретил его — странного человека, бьющегося в припадке эпилепсии или в чём-то таком. Он разогнал зевак и помог. Ему тоже было около сорока лет, на это указывали глубокие морщины на изнурённом, со впалыми щеками, но безукоризненно правильном и красивом лице — да ещё редкие нити седины в густых волнистых волосах и небольшой аккуратной бородке, которая прежде была, вероятно, иссиня-чёрной. Высокий божественной формы лоб был точно высечен из белоснежного мрамора. Достаточно было лишь раз взглянуть в эти лихорадочно блестевшие чёрные глаза, чтобы пришло понимание — он будет связан с этим человеком на всю жизнь. Имя… было ли у этого Друга имя? Неважно, это не имело никакого значения. Да, имя у него было, он сам высек его в камне, в белоснежном мраморе. Но какое значение могут иметь буквы и звуки на фоне тех замыслов, что родились в таких душах? Если трёхмерный мирок людей — точка объективности, которую все нормальные люди полагают единственной существующей реальностью и перед которой склоняются, а лежащий за сновидениями Мир — это лишь область отделения от точки абсолютной объективности, то… должно быть нечто за границей этого, всё то, что предшествует точке абсолютной субъективности, и Она Сама: место, где пребывает то, что философы бессмысленно рекут «Принципом бытия», «Абсолютом», «Богом-с-большой-буквы», «Последней Философской Истиной» и так далее. И пока умозрительно, лишь в сфере ничего не значащей философии, оказавшись там, он возжелал подчинить ЭТО своей воле. Прямо как он прекрасно контролировал свой собственный сон. Чтобы материальный мир склонился перед ним, чтобы все планы существования угождали ему. Затмевая в тщеславии ангелов и демонов, его Друг первым до самого конца осознал данное желание, но не решился вымолвить. Даже написал на бумажке, но потом отказался показывать. Но этого и не требовалось. Общая воля повела двоих мечтателей вперёд к пределам Мироздания. Этот крестовый поход за короной Бога Богов начался в мастерской, где они вместе жили, порождая среди немногих людей, кто их знал, определённые слухи. Днём, пока он вытёсывал скульптуры от вдохновения после ночных прогулок в царстве грёз, его Друг готовил наркотические смеси. Для добычи ингредиентов потребовалось начать переписку с различными знающими людьми, которые могли бы стать их друзьями — но… не нужны были им люди, не нужно было им всё это. Одиночество естественно для того, кто желает восседать в покоях за пределами обозримого космоса. Они дошли даже до того, что связались с группой еврейских учёных, занятых изучением в далёкой заокеанской Японии некого загадочного масштабного подземного образования в форме «чёрного яийца». Потом к ним пришли в мастерскую странные люди и попросили не соваться в подобные дела. Кажется это дали о себе знать влиятельные ессеи-масоны из тайной секты семиглазого бога, мечтающие вознести к Абсолюту всё человечество через истребление индивидуальности. Потому они оказались в высшей степени отвратительны Другу. — Прочь! — Друг просто дунул на них, и непонятно откуда взявшийся сказочный песок заставил недругов в ужасе бежать, ибо самые монструозные кошмары отразились в глазах несчастных. — Гораздо проще отправить ничтожеств туда, откуда им не будет возврата, чем самому воспарить. Столь могущественными они стали. Старость отступила и они снова выглядели молодыми, потому годы дальше полетели незаметно. Они уже научились погружаться в сон простым усилием воли, фактически покидая этот маленький голубой шарик, где они уже могли бы стать всемогущими магами, в тени которых растворятся все те сонмы жуликов, способных одурачить даже таких образованных людей как сэр Артур Конан Дойл, занимающихся фокусами в темноте и вызовом духов, чьё мерзкое ремесло стало популярным после последней войны и свирепствовавшего испанского гриппа [1]. Их это не интересовало лишь потому, что они знали — этот космос лишь мыльный пузырь, выдуваемый из высших сфер настоящим фокусником, достойным их внимания, которому они бросили вызов. Их интересовала причина причин, скрытая «в глубокой тьме», как поэтично писал Джон Мильтон. Потому они летели прочь от материальной плоскости, хотя с их талантами они вполне могли бы научиться зажигать силой мысли звёзды. Друзья-мечтатели постигли различные восточные мантры, благодаря которым Коридор Мёбиуса отворился их снам — в этом протяжённом месте рядами шли окна или двери в самые разные версии этой реальности. Это место тесно забивали фантомные тела самых разных существ, которые во снах попадали сюда — кто-то походил на морские организмы, а кто-то на многоруких индуистских идолов — они все расступались или просто исчезали перед ними во время величественного шествия. Секреты будущего и прошлого открывались жаждущим глазам — они созерцали через окна времени далёкие события древности, когда шогготы возводили монолитные циклопические цитадели для своих космических звездоголовых лордов; видели падение арийского Ломара под натиском орд жёлтых варваров, словно сошедших с расистских плакатов; видели, как Атлантиду разрушают гигантские чудовища, извергающие ядерный огонь, созданные Старцами для войны с Ктулху; видели, как похоронил этих монстров всемирный потоп, упомянутый в Библии и в Эпосе о Гильгамеше, который смогла пережить лишь цивилизация Кейнана, вовремя уйдя в подземелье и замуровав проход. Они видели будущее, где ядерные взрывы возносятся над городами; видели футуристические небоскрёбы; видели, как покидает умирающую Землю последняя цивилизация разумных существ — высокоразвитых тараканов, каковые напоследок возвели большую статую, держащую в руке направленную к небу ракету. Но всё это не так волновало Друга, как то, что находится за Пределом. Ведь только невежды — только передающиеся страстям божки и бесы земных культов — видели уже в этой надлунной сфере конец. — Меня не интересует гедонизм, меня интересует Абсолют, — стиснул кулак Друг. С помощью воли они свели на нет побочные эффекты от наркотиков. Да, тогда они могли бы уже отказаться от редких зелий для более полного погружения, но Друг считал, что надо группировать все средства для наращивания процесса расширения сознания. Они скупили целую кучу книг по теме, которые в дальнейшем продали, не найдя ничего интересного в бреднях мадам Блаватской. — Знаешь, — однажды вымолвил Друг, созерцая разлитый пламенем закат, — все эти христиане, платонисты и прочие, исказили истину под себя. Искать крупицы истины здесь — это сплошное издевательство. Мы должны сами найти её за теми чёрными пропастями возле Арктука. Уж там будет куда светлее, чем здесь… Он ухмыльнулся, явно с удовольствием и тщеславием понося всех этих нравоучительных мистиков и святош. «Наша реальность — лишь творение абсолютного начала», — провозглашали они, — и опошляли истину своими жалкими нравоучениями и позорными бреднями. Всё это лишь для того, чтобы заставить других жить так, как они хотят. Здесь. На Земле. В надежде лишь потом попасть на Небеса, покуда жалкая жизнь подойдёт к концу. Но Человек Истины, как говорило Бесконечное Бытие, стоит по ту сторону добра и зла. Он распрямил руку и пламя вспыхнуло меж пальцами, среди багряных языков разлетелись крохотные спирали. — Даже уже сейчас я могу создать миниатюрное подобие Большого Взрыва, как назовут это явление наши потомки — если помнишь… Даже сейчас я могу создать подобие температуры Планка в одной элементарной частице, — Друг развеял эти искры в порыве приятного свежего вечернего ветра, отворачиваясь от заката и глядя в противоположную сторону, где чернота брала власть над сводом. Тьма нравилась Другу много больше, ведь он считал себя сыном ночного неба. Да, они владели миром необъяснимых квантовых реакций, где кошка Шредингера одновременно жива и мертва. — Даже Эйнштейн, наивный, не знает, что «неделимый» атом можно разделить. Друг хотел написать Эйнштейну письмо о том, что когда начнётся новая глобальная война ему предстоит работать над ядерной бомбой, но всё же отказался, забыв об этой шалости после последующего погружения. Когда они нисходили в сон, то Друга всегда скрывала величественная мантия под цвет ночного неба, и красные маки служили буквальным продолжением его волос. На пару с этим величественным царём сумрака он пересёк столь же прекрасную и мрачную, тускло-золотистую долину, где в конце обнаружилась могучая стена, опутанная виноградными лозами. Своей волей они раскрыли в ней маленькие бронзовые ворота — за ними отверзлась пучина кристального забвения, именуемая теми оккультистами-ессеями «Комнатой Гафа». Она служит тем источником, из которого в мироздание приходят живые существа — живительный импульс мироздания, именуемый в Некрономиконе «Шуб-Ниггурат» (разумеется, эти искатели приключений не обошли стороной сей широко известный гримуар знаменитого безумного араба Абдула Альхазреда), сам по себе лишённый идентичности, хотя и способный зримо уплотняться в конкретные конгломераты ужаса — именно из них появилась на свет одно время знаменитая в узких кругах Лондона мадам Бомон; именно этот дьявольский импульс Великого Бога Пана или рогатого Бафомета тамплиеров гонит потенциальную жизнь из этих чертогов. Как говорят, ранее осведомили их Нашт и Каман-Та, все разочарованные мечтатели, все сокрушённые судьбой, все сломленные и несчастные стремятся обратно сюда в лоно Демона Жизни: во всём творении это небытие будет наиболее милосердной территорией для них, поскольку не содержит в себе ничего, включая неосуществлённые желания, в то время как движение в противоположную сторону, к пределу мироздания, лишь влечёт за собой постепенное приближение к высшему ужасу, безымянным вершинам агонии и страха, а также к потере идентичности. Пересекая в воздухе легко и непринуждённо, они рассмотрели фосфоресцирующие недра Отца Океана, где русалки и тритоны поклонялись Ноденсу и Нептуну. На глади плавали различные земли — Истинная Нарния под управлением самодовольного бога-императора Льва Аслана, который питался религиозной верой своих поклонников; земля Зар, где обитали мечты и прекрасные мысли, появлявшиеся у людей, но потом снова забытые, откуда обычные мечтатели, единожды ступив, выбраться не могут; конечно же — Нетландия, где один малолетний негодяй, не желающий взрослеть, творит беспредел и куда похищает детей себе в свиту; северные Льды Безвременья, где безумный и уродливый Сатурн замораживал всех, к нему попавших, желая остановить разрушительное время и не спрашивая, хотят ли того его жертвы; Таларион — Город Тысячи чудес, где злой демон идола Лати морочит жертвам головы, проецируя в сознание прекрасные иллюзии, а взамен пожирая и оставляя лишь белеющие кости на своих готических улицах, где бродят демоны, которыми стали мечтатели, и призраки, которыми стали простые жители Мира Снов; земля Ксур — страна Недостижимого блаженства — которая с виду кажется благополучным раем, но на деле — лишь сборище отчаяния, где смердят могилы тех, кто никогда не достиг счастья; страна Стетелос, созданная кошмарами и отчаянием стариков, которая вызвала особенный ужас; была тут и блаженная земля Сона-Нил — друзья-мечтатели задержались здесь на празднике Тарпа в прекрасном храме Дориба, где изваяния были похожи на обитателей Олимпа, и скульптор в высшей степени оценил их. В городе Закарионе друзья-мечтатели отыскали папирус, который они смогли прочитать даже никогда раньше не зная его языка, просто пожелав того. И вот что неизвестный автор сообщил им: «Нетленная явь есть, всегда была и всегда будет основанная на неподвижности, безгранична и кристальна в целом, находясь за пределами мнимых понятий, как время, пространство, направление, цель или сознание, ей присущ некий паттерн или ритм, определяющий регулярные отношения части к части в ткани неизменного целого. Специализированные аспекты этого импульса как раз и лежат в основе представлений о времени, пространстве, движении, материи и изменениях, и являясь тем, что можно назвать непосредственными реальностями, зависящими от фиксированного и конкретного воспринимающего наблюдателя. Есть Вальпургиевый ритм — импульс, который во всей его пространственной полноте смертному воспринять невозможно, космический ритм, концентрирующий в себе все первичные, абсолютные пространственно-временные проявления, лежащие за обширными сферами материи и иногда вспыхивающий в размеренных реверберациях, слабо пронизывающих каждый слой сущности и передающий зловещий смысл через миры в определённые ужасные периоды, во время которых и совершаются самые мерзкие безымянные колдовские ритуалы». Да, ещё до того, как Эйнштейн придумает свою мышь, способную взглядом изменить ту иллюзионную химеру, именуемую реальностью, они знали, что материя — не субстанциальна, но, подобно тому, как не всякий человек может управлять своим сном, далеко не каждый способен бросить вызов и этому наваждению Бога Богов — тех кто мог хоть немного, называли волшебниками, колдунами, магами, чудотворцами — обратить камень в хлеб, а воду в вино — это лишь детские шалости, идущие против воли Бога Богов, по вине которого простой квантовый наблюдатель не способен подогнуть под себя Вселенную — это всё следствие подлой космической тирании Наблюдающего Всё из точки абсолютной субъективности! Вот бы подвинуть его… А лучше пинком под зад. Далее из Закариона они направились вдоль течения великой реки Времён. Она проходила в цикле изменений через колоссальную протяжённость и брала начало в окрестностях самого предела Мира Снов, где царит древнее великолепие и обретают плоть божественные желания, где каждая не имеющая места память имеет свой источник. Несмотря на то, что Времена берут начало на внешней границе фантазий, сами сотворённые обители грёз зачастую акаузальны ему, благодаря чему содержат собственные временные потоки. Немногие вернувшиеся мечтатели свидетельствовали, как рассказал им Яги-Кош, у самого истока реки Времён на границе Мира Снов можно наблюдать ползущий ход вечности, подходящий к своему завершению и к новому началу в бессчётном числе кальп. Циклы, обитатели которых появляются и уходят снова и снова, всегда и всегда, без какого-либо начала, постоянного направления или конца, бесконечный и бессмысленный круговорот, из которого невозможно сбежать. Сами наблюдатели грандиозного космического вращения Колеса Сансары часто теряли рассудок при виде даже этой, столь малой тайны, скрытой пока ещё в пределах упорядоченного универсума. Пройдя вдоль реки Времён, они нашли место, где та впадает в Океан Эфира — Нун, также известный под разными именами в различных мифологиях, скрывающий в себе самые разные тайны и забытые грёзы, превосходящий по размерам вещественную Мультивселенную, простирался он бирюзовой гладью во все стороны и направления. Его постоянно и плотно окутывал ультрамариновый вязкий покров, также, видимо, бывший эфиром. Ветер казался простым газообразным, а его более сгущённая похожая на гель субстанция простиралась неким подобием жидкости. Этот внутренний эфир, сколь они потом могли сравнить, отличался блекло-лазурным оттенком от того, что простирался на границах творения — последний напоминал мрачно-сиреневые скользкие и липкие пары тумана, на которые они позже наткнуться, когда пред ними падёт предпоследний барьер. — Здесь правда скрываются пантеоны всех религий — девы и асуры вот, например, — друг указал на очередную неземную страну, омываемую со всех сторон аквамариновыми приливами, из которых торчали высоченные рифы. — В этой среде как рябь на поле или как радиосигналы расходятся мыслеволны, они заставляют тут вещи принимать соответствующие формы… И главное — никогда нельзя сказать, что появилось на свет вначале, Толкин ли придумал Арду и она появилась здесь, или это Толкин узнал об Арде. Более того, знаешь ли, наиболее возможный вариант будет таковым, что это Толкин придумал и создал тем самым Арду… после того, как получил мыслеволны от Арды из будущего. Они снова вспомнили того человека с восточными глазами, Эйнштейна, который первым заговорил о том, что время относительно, а не постоянно и абсолютно, как считалось до этого в классической физике Ньютона. Фиолетовый газ Сгнак встретил их на исходе первой бесконечности и констатировал, что они добрались сюда. По его словам, он уже разговаривал с человеком по имени Куранес, который с помощью экзотических наркотиков смог добраться до этой границы из обычного Мира Снов, и поведать Сгнаку о существовании привычной материи и о том, как её механистические законы безжалостно тиранят несчастных смертных «в точке абсолютной объективности». Попутно Сгнак предостерёг от восхождения к более далёким областям, где всё становится ещё более бесформенным, где нет грёз людей и где вместо них простираются грёз тех, кто живёт во многомерных мирах, каковые простому человеку понять не дано. И что куда более страшно — где-то там, рассказывал Сгнак, обитает ужасающий и безграничный Султан демонов Азатот, живущий в месте величайшей ночи за океаном предвечного эфира, омывающего его чёрный престол, куда не долетают сны. Но Друга это не остановило, его не смутили недоступные людскому восприятию сны многомерных мечтателей, способных ползти сразу в нескольких направлениях и потом грезить об этом, а с Азатотом он вообще не стал считаться. Дальнейшие приключения парочки происходили здесь, где ничего нельзя было уже описать словами, где отдельные кубы и рёбра содержали обрезки менее сложного пространства-времени. Это всё превосходило расчёты математиков и астрономов в недосягаемой степени. Потому все открытия происходили теперь на уровне ощущений, недоступных опыту ни одного из людей на Земле. Трансцендентное перестало для них быть таковым и стало легко обозримым. Однажды они погрузились в звёздный сон, минули Фомальгаут, где живёт Ктугха, двойную Звезду-демона Алголя, лживую и глумливую Полярную Звезду, а потом устремились к Северной Короне на характерный звук, минуя потоки Аринури, за которыми стоял город счастья из янтаря и халцедона пот названием Телое — Друг отвергал такие места «низменного гедонизма» в пользу своей главной цели. Тогда, когда они пролетели джунгли с каменным небом, созданные фантазией кого-то из жителей Арктука, и пересекли головокружительную архетипическую многомерность, пал последний барьер. Они вышли в пределы предвечного эфира, липкого и обтекающего, где в долгих полётах преодолевали эти скопления. Обычно сюда не долетали сны. Весь снова молодой и ясный, в мрачном торжестве Друг наконец достиг последнего предела, а он запутался и не смог пройти. Как потом подумал, наверно потому, что Друг решил пока оставить его тут, чтобы первым взглянуть на Абсолют — на точку абсолютной субъективности, где, как они предполагали, согласно своей философии, должен находиться истинный Бог Богов, этот проклятый тиран всего сущего… Это оказалось должной мерой, но недостаточной. Страшный крик Друга разбудил его. Несчастный впал в панику. Когда вопль прекратился, Друг мог лишь в ужасе требовать никогда больше не спать. Тараща глаза, он не мог рассказать о том, что увидел за последним туманом, да и, наверное, невозможно было словами описать то нечто, что там таилось и столь напугало его. Но с тех пор дерзкой мечте настал конец. Воля иссякла и они ничего более не могли. Им осталось лишь жалеть, что они не довольствовались малым. По иронии судьбы им пришлось принимать препараты для сопротивления сну. Друг ничего не мог сказать, кроме произносимых со страхом отдельных фраз: — Ядерный хаос!.. эти флейты! А-а-а! Оно может мстить! Искать нас! Я знаю, что время непостижимо, и… Одна часть нас всё ещё может быть там! Если она там, в любой момент… В любой момент, оно схватит Нас! Оно… нас целиком! Если Оно снова нам приснится, мы… Обречены! Колдовство развеялось и они очень быстро дряхлели, время безжалостно мстило тем, кто вознамерился столь бесцеремонно воспротивиться тирании естественного порядка вещей. Они продавали всё, лишь бы купить средства против сна. В таком состоянии они перебрались в небольшую мастерскую, в мокрую туманную столицу, ближе к толпам. Они избегали разговоров о тех днях, когда пытались проникнуть за пределы реального мира. Наркотики, беспорядочный образ жизни и нервное переутомление отвратительно сочетались с тем, что друзья умудрялись спать не более одного-двух часов в сутки, ибо уж слишком сильно боялись неумолимо надвигавшейся из прошлого тени. Друг с тех пор ненавидел находиться под открытым небом, особенно опасаясь Северной Короны. Ещё больше он ненавидел одиночество и судорожно искал компании. Как же странно два дрожащих старика выглядели на юношеских пирушках в злачных местах близ мерзкой Темзы. Наконец настала роковая январская дождливая ночь, когда вместо снега и зимней стужи Лондон моросило по осенне-гадко. Друг уснул на кушетке, и более не было никакой возможности пробудить его. Тогда откуда-то из северо-восточного угла неба явился поток золотисто-кровавого света, который не рассеивал тьму вокруг, а был направлен точно в голову спящего, в нём Друг стал вновь молодым, ибо сын ночного неба оказался Там, как в тот момент… Или это было продолжение того момента? Может они не уходили никогда с того момента, как соприкоснулись с точкой абсолютной субъективности? Чёрные, глубоко запавшие глаза вдруг в ужасе раскрылись, отражая то, что он Там видит… Страшный крик разбудил соседей. Они пришли… нашли лишь его, безумного от страха, и скульптуру из белого мрамора на кушетке, которая потом, как они сказали, изумила их своим исполнением. Что же касается пропавшего Друга, то соседи утверждали, что никогда не знали его, что он, выживший из ума скрученный полуслепой дед, всё время жил один в своей угрюмой мастерской и что лишь искусство, философия и сумасшествие заполняли его нелепую и трагическую жизнь. И что, якобы как он им раньше сказал сам, этот бюст на кушетки изготовил он же лично по своему образом и подобию где-то в двадцатипятилетнем возрасте. И назвал этот самовлюблённый шедевр «Гипнос» — в честь античного хозяина снов, каким он себя воображал, начиная учиться управлять своими грёзами. Слушая соседей, он недоумевал, пытаясь вспомнить прошлое по деталям. Но едва ли сейчас затянутая пеленой склероза трясущаяся башка дрожащего старика могла это сделать, события в ней перемещались самым туманным образом. Он уже не мог отличить фантазии от действительности. Неужели всё это был лишь кошмар умирающего старика — одинокого и никому не нужного — нищего, нервно истощённого наркомана, ничего не добившегося и всеми забытого — того, чьё имя не имеет никакого значения в следствии полного забвения? Полностью раздавленный мечтатель, сокрушённый жестокой реальностью, где воля человека ничего не значит перед обстоятельствами в точке абсолютной объективности, где всё зафиксировано от и до волей Бога Богов, этого космического создателя и тирана Вселенной, наш несчастный — очередная жертва этой деспотии — он был не совсем прав на склоне лет. Да, на Земле о нём никто более не вспомнит — разве что составляющие мировое правительство ессеи-масоны, чтущие семиглазого идола, занесут его в справки как экстрасенса и смутьяна. Но в Царстве Грёз его всё же упомянут и оценят по достоинству. В своей башне на берегу Сумрачного моря Яги-Кош наставлял молодого мечтателя-человека — уже теперь так и намазываемого «хикикомори». Одетый в светлую рубашку, очень утонённый и женственный подросток-азиат с пронзительными голубыми глазами, отвечал слоноликому: — Да, я спрашивал, мне говорили, Гипнос умер, — юный хикикомори всунул руки в карманы брюк и попереминался с ноги на ногу, он стоял босиком, немного мокрый. — Как это и почему случилось — мне говорили, мол, это знание лишь для посвящённых. Меня только наставляли не искать ничего за пределами снов… Мол, Гипнос протянул ноги из-за этого. — Я расскажу тебе историю Гипноса, ибо она поучительна. На Земле жил человек — никому там неизвестный скульптор-наркоман, — начал своё повествование Яги-Кош. — В какой эпохе это было я точно не знаю, но город Лондон на материальной Земле тогда уже существовал, как говорят, этот странник снов жил там, думаю, тебе знакома эта эпоха, но не знаком сей мечтатель: никем не признанный там дома, не вошедший в анналы твоей истории, забытый на фоне бесчисленных царей и лордов, забытый на фоне Цезаря, родившегося за тысячи лет, и потому безымянный и в империи Тцан Чана, которая будет править на Земле через три тысячи лет после возведения твоего Токио-3. Этот человек не носил имя в сновидческом универсуме и не раскрыл своё в «бодрствующем» — потому он остаётся для нас безымянным, но даже так его помнят мудрецы и многие мечтатели, ибо он породил величайшее существо Мира Снов! Гипнос родился как его мечта. — Бог родился из мечты человека? — молодого мечтателя-человека это удивило. — Да, у нас возможны и такие чудеса. Гипнос был сно-душой. Есть сновидцы, давшие жизни целым материкам и океанам, планетам и звёздам, а есть такие, кто породил на свет отдельных самостоятельных индивидуумов. Сно-души воплощают желанный идеал создателя о самом себе или о ком-то ещё: Гипнос воплощал в себе идеал того скульптора в глазах самого себя — ведь у них было одно лицо: его гордость, которую он в себе отрицал, его амбиции, столь страшные и великие — их обладатель никогда бы самому себе в них не сознался! Гипнос желал стать Абсолютом! Сын ночного неба, он глядел на звёзды и видел дальше их — и дальше! Там он прозревал самые отдалённые рубежи бытия… и он смотрел ещё дальше! За каждой бесконечностью, где буквально вечность могли блуждать ограниченные существа, Гипнос находил ещё и ещё бесконечности! И он переступал через них. Да, Икари Синдзи, ты должен поражаться силе мечтателей и чудовищности амбиций — ангелы и демоны вообразить себе не могли о том, что у кого-то может быть такое Желание. Гипнос везде видел лишь ограниченность, дробность и уязвимость — и жаждал найти уровень Абсолюта, последнее небо, где кончается Всё! И самое ужасное — он верил, что ему будет по силам укротить этот Абсолют, чтобы саму им стать! Вот какая самонадеянность! Какая иррациональная гордыня! Ни одному ангелу и демону такое не снилось! Повелевать движением звёзд, определять судьбы живущих — вообрази это?! — и всё это лишь ничтожное ребячество в сравнении с истинным желанием Гипноса! Юный мечтатель затаил дыхание, желая знать конец, хотя и наперёд понимал его закономерную суть: — Всё кончилось плохо… Так всегда бывает: мне священники много такого рассказали, как мечтатели гибли в рисковых странствиях, ну, или с ними творилось чё пострашнее смерти. А тут! Выше головы не прыгнешь, мда, — начинающий мечтатель из современной Японии пробовал показать улыбку на нежном юном лице, при её явной красоте, она не могла скрасить мрачность ожидаемого финала. — Твои земные мудрецы, когда говорили: «выше головы не прыгнешь» — была правы, но они не воображали насколько! Гипнос достиг Безымянного Тумана, которого в самых тайных заклятьях именуют Нёг-Сотепом, так Гипнос пересёк последний предел, где кончались всякие упорядоченные формы бытия. Идущий следом компаньон Гипноса — породивший его скульптор, не смог последовать за ним до конца… Вернее Гипнос всегда его вёл, сейчас, осознавая последний предел, он всё же решил ступить первым, а компаньона оставить позади — на всякий случай… Ужас! Могучий Гипнос был сокрушён невообразимым ужасом! Сражённый, он бежал и не смог вынести этого… Долго Гипнос не прожил, угаснув, он обратился в безжизненную скульптуру, какой был изначально высечен до оживления, запечатлевавшую на себе лицо самого молодого скульптура. — Яги-Кош ещё раз указал жестом на изображение Гипноса, хотя Синдзи не мог поверить, что лицо Бога Сна могло когда-нибудь принадлежать простому человеку. Для наглядной демонстрации Яги-Кош создал объёмное изображение, нечто вроде голограммы. Эта иллюзия запечатлела в себе образ «человека» (в кавычках, ибо любому жителю Мира Снов с первого взгляда было ясно — никакой это не человек, а нечто большее), облачённого в колдовскую мантию под цвет ночного неба, кажется, из паутины членистоногих Ленга, казалось, всем своим видом этот мечтатель излучал волшебство, оно, кроме того, представлялось каким-то угасшим и в то же время, ещё дававшим о себе знать. Особой же выразительностью поражало прекрасное лицо, словно ночное солнце, обрамлённое короткой бородой, чуть тронутые улыбкой губы, гордый изгиб бровей и густые вьющиеся локоны, иногда переходящие в стебельки алых маков, как венок они украшали этого величественного владыку грёз. — Гипнос так и не поведал ни единой живой душе о том, что же его так напугало за последней пеленой Безымянного Тумана, но мудрецы знают — лишь отдалённо, но знают, Что там было скрыто… — Яги-Кош сделал паузу, чувство страха слушателя уступило жажде познания: — Не томите, Яги-Кош-сама: что там было по вашему мнению? — запросил Синдзи, быстро опуская взгляд на пальцы своих босых ног и двигая их. — За последней пеленой Безымянного Тумана Нёг-Сотепа, — Синдзи поднял изящное лицо и затем блестящие голубые глаза уставились на зелёную слоновью морду. — Мудрецы говорят, — продолжил причудливый рассказчик, шевеля хоботом, — самые первые упорядоченные формы бытия возникают из разлитого Безымянного Тумана, проступая и заполняя Последнюю Пустоту вокруг Первого Архетипа Йог-Сотота. Потому рождение Йог-Сотота предписывают Нёг-Сотепу, а кто родил его… А там — за последним пределом, как шёпотом говорят мудрые, сам я не проверял и проверять не буду; там бурлит Абсолютный Хаос! Да, Икари Синдзи — Абсолют есть, и он есть Хаос! Кошмарное Извне, лежащее за бездонным ничто, полнейшая бесформенность и отсутствие места, бесконечное, неизменяемое и неизменное, превосходящее само понимание пустоты, трансцендентность форме, силе и симметрии, а также полное их уничтожение: финальный рок и безымянная гибель, само ядро Хаоса, где на своём чёрном троне пребывает Султан демонов Азатот. И Фатальная Истина — сокрушающая надежду правда мироздания, невыразимое Нечто, которым является Азатот. Само это имя лишь милосердно скрывает под собой Окончательность, которую из себя представляет сам монструозный ядерный Абсолютный Хаос.