Все нужное - просто

В 22 года, после войны, Александр Алексеевич Зайцев вернулся с наградами, медалями и шрамами в родные края и устроился на Ковровский оружейнопулеметный завод в отдел главного конструктора. Апрель стоял влажный и теплый, непонятно было, что именно журчит и сверкает: солнечный свет или ручьи. И непонятно было молодому конструктору, что ждать от светлого, но туманного будущего. Война закончилась, хотя казалась бесконечной. Казалось, будто на сашином веку ничего больше и не будет, кроме боев, грохота металла и пота. Руки тянулись конструировать и улучшать. Коллектив принял его дружелюбно и с беленькой. Чертежи, разработки - все шло своим чередом, но будто очень медленно, как-то сказочно. И так продолжалось бы и дальше, если б в октябре того же, 1946 года, не был направлен в Ковров Михаил Тимофеевич Калашников работать над своими образцами. Он принимал участие в конкурсе, и, хотя его эскиз не получил даже второй премии, он, тем не менее, был рекомендован к доработке, чтобы в конце года предоставить оружие для испытаний. Знакомство произошло в кабинете главного конструктора завода, где Зайцеву предложили работать над чертежами Михаила Тимофеевича, на что Саша с энтузиазмом согласился. Им выделили отдельную комнату для работы. Коллеги быстро сошлись, во многом благодаря молодости и общему делу. Они были готовы день и ночь пропадать на заводе, постоянно вносили какие-то изменения в проекты. Михаил Тимофеевич был на 5 лет старше Зайцева. Выдающийся лоб, широкий нос, вечно торчащие вверх темно-русые волосы. Крепкая стройная фигура как раз под твердую фамилию. Ну а Зайцев что? Зайцев под стать своей фамилии: не очень высокий и выражение лица такое смутное. Непонятно от чего Саша об этом иногда думал, но если уж на то пошло, Калашников был статным за них обоих. А вот по мозгам ему Зайцев не уступал: когда изобретатель сбивался в расчетах, Саша обязательно ошибку находил и подробно объяснял ему, если время позволяло. А времени катастрофически не хватало. Так что немного подумав и посовещавшись, конструкторы пришли к заключению действительно работать круглосуточно, с урывочными перерывами на сон и баню. Директор завода назначил им двухразовое питание в столовой и в целом всеми силами способствовал успешной работе. Перед Зайцевым стояла задача проработать технический проект и разработать полный комплект технической документации на 7,63 мм автомат, чтобы в итоге мог быть изготовлен опытный образец, которой будут испытывать уже на полигоне. Работа шла с напряжением из-за недостатка времени, но все же весьма слаженно. То ли от того, что Михаил Тимофеевич был неконфликтным человеком, то ли от того, что самому Зайцеву он очень нравился. Было ли это восхищение гениальным изобретателем или что-то другое - неважно, хотя, конечно, знай бы кто об этом отношении Зайцева, удивился бы, ибо паренек и сам на изобретения был не пуст. Дни текли, подобно встретившим Зайцева по возвращении после войны в Ковров апрельским ручьям. Конструкторы вместе завтракали и обедали, пили кофе ближе к вечеру, негласно отодвигая рабочие инструменты и вооружившись кружками. В баню ходили раз в неделю и в такие вечера отдыхали даже больше, чем во время сна, потому как в бане разговор о деле совершенно не клеился, зато шутки шутились будто сами собой. В общении между делом обсуждали либо само дело, либо рассказывали что-то о себе. Истории, как ни странно, никогда не заканчивались. В один прохладный вечер ноября Михаил Тимофеевич хлопнул Зайцева по плечам, заставив того вздрогнуть и оторваться от чертежей. - Алексей Александрович! - так уж повелось, что Калашников при обращении к Зайцеву иногда намеренно менял местами имя-отчество, а когда настроение хорошее, то еще и на "вы", - Бросайте чертежи! Пойдемте сегодня в кино? Александр Алексеевич отказаться не смог. Он и не помнил, когда был в кино в последний раз. Хотя предложение товарища его очень удивило. Времени в обрез, а сам же Калашников в кино и собирается. Но погода в тот день была отвратительнейшая, работалось не лучше. Так что терялось немногое. На фильме же была заполнена лишь треть маленького зала. Конструкторам удалось занять места в самом центре. В какой-то момент фильма Зайцев поймал себя на том, что шея затекла, а он смотрит вместо экрана на Мишу. Он вообще очень долго не позволял себе называть Калашникова по имени вслух, обращаясь только по имени-отчеству, пока тот не стал после уговоров не "выкать" и перейти на имена называть Сашу "зайцем". Тогда Зайцев сдался и "Михаил Тимофеевич" превратился в "Мишу". Мягкое пушистое имя было приятно перекатывать на языке, и еще приятнее было получать внимание, которое следовало вслед за обращением. В черно-белом свете от экрана лицо Калашникова смотрелось каким-то меловым. Зайцеву нравилось в нем вообще все, и если поначалу он пытался отыскать в себе зависть, то теперь просто любовался, как любуются цветами, фонтанами в скверах, девушками, красивым новым оружием, чистыми глянцевыми машинами. Михаил Тимофеевич, конечно, пристальное внимание коллеги замечал, однако списывал его на восхищение. 22-летний парень казался ему почти что мальчиком, хотя и была между ними разница всего в несколько лет. Саша был очень ответственным и открытым, он мог быть серьезным, а мог - шутить без конца и сбивать с настроя. Но всегда каким-то фантастическим чутьем понимал, в настроении ли Калашников отвлекаться от работы. Михаилу Зайцев нравился, казался многообещающим оружейником, изобретателем и просто большим Человеком. У Зайцева было много своих разработок, еще не законченных, но уже интересных, и, тем не менее, Александр Алексеевич все свои внимание и силы, не жалея, вкладывал в детище Калашникова. Иногда Михаил Тимофеевич ловил сашины пристальные взгляды, и в такие моменты между ними на доли секунды возникала неловкость. "Почему он смотрит?", "Отвести взгляд или нет?" и тому подобное крутилось в головах обоих. Чаще всего они просто улыбались друг другу, иногда смешком, иногда усмешкой, и продолжали заниматься каждый своим делом. Декабрь сорок шестого ознаменовался первым туром конкурсных испытаний, проводимых на щуровском полигоне. С Ковровского завода на конкурс поехал Калашников и Александр Андреевич Дементьев Из пяти конкурентов остались только трое: Калашников, Дементьев и Булкин из ЦКБ-14. Комиссией было принято решение дать возможность троим конструкторам переделать образцы к концу мая 1947 года, что сулило бесконечные доработки, доведения и улучшения. Михаилу Тимофеевичу предстояло вернуться в Ковров. И, хотя уж очень ему были любы его товарищи под Коломной, он с теплотой вспоминал ковровские улицы. Он любил в редкие часы отдыха ходить на пристань реки Клязьмы. По ней неторопливо шли пароходы в Москву, Горький и Владимир. Тогда еще в Коврове не было автобусного сообщения и все расстояния приходилось преодолевать пешком. Впрочем, пешие прогулки доставляли удовольствие: маршруты пролегали обычно через сады, парки, скверы, которыми славился город. Калашников был рад, что работа над автоматом привела его именно сюда, на Инструментальный завод №2, позже названный именем Дегтярева. Люди здесь работали невероятно талантливые и усердные. Без их стараний и поддержки собрать хорошее оружие казалось трудновыполнимым заданием. Когда поезд мчал Михаила Тимофеевича из Москвы, он более всего ждал встречи с Сашей Зайцевым, хотел как можно быстрее поделиться с ним своими новыми задумками по доработке оружия. Очень обрадовался, увидев знакомое улыбчивое лицо. Едва вышел из вагона, как попал в объятия друга. Спутник Михаила Тимофеевича, сотрудник ГАУ Владимир Сергеевич Дейкин, тогда сказал: - Не задуши, Саша, нашего Михтима в своих объятиях, видишь, как он похудел за время испытаний? И хотя Калашникову не терпелось показать Саше, что он надумал по образцам, Владимир Сергеевич был непреклонен и отправил его спать. И был прав, Михаила срубило, едва он коснулся головой подушки. Приснилась ему чертежница из ГАУ, Екатерина. С ней они еще до направления Калашникова в Ковров начали свое ненавязчивое общение. В эту же встречу Михаил Тимофеевич решился на отважный шаг, так что, хотя брак еще не был зарегистрирован, помолвка все же свершилась. Насчет Кати у конструктора были смешанные чувства: она казалась такой же холодной, как металл автомата, что делают оружейники, и такой же горячей, как кровь, которую выпускает пуля, пущенная из этого автомата. В любом случае, о помолвке он говорить никому не собирался, однако это стало известно от обмолвившегося об этом Дейкина. Ну, что же. Итак, следующий этап испытаний был назначен на май-июнь. И хотя хотелось выдохнуть, мол, на этот раз времени достаточно, чутье и опыт подсказывали браться за работу всеми силами уже сейчас. У Колашникова с Сашей Зайцевым втайне от руководства созрел дерзкий замысел: вместо доработок сделать полную перекомпоновку всего автомата. Это, конечно, было рискованно: условиями конкурса перекомпоновка не предусматривалась. Но она значительно упрощала устройство оружия, повышала надежность в самых тяжелых условиях - игра стоила свеч. Беспокоило одно: необходимо уложиться в срок, отведенный для доработки образца. В свой тайный план конструкторы посвятили и Владимира Сергеевича. Вникнув в расчеты и эскизные наброски, он не просто поддержал затею, но и помог советами как специалист по стрелковому оружию. Михаил с Зайцевым сутками сидели у чертежной доски, разрабатывая новые детали, торчали в цехе, воплощая задуманное в металл и снова спали, как в первый месяц, урывками. Обильный снегом февраль превратил окрестности Коврова в белоснежные перины из детских сказок. Зайцев повадился вытаскивать пару раз в неделю Михаила Тимофеевича в поля. Сначала Калашников, конечно, отпирался, но потом, однажды прогулявшись с Зайцевым до леса, все же согласился. В тот день по радио гоняли романтично-тоскливые песни, и работа плелась совсем неохотно. В то же время, на улице было мягкое облачное небо, сливающееся вдали со снежными холмами. Легкий снегопад, прошедший утром, сейчас покоился под окнами. Когда Александр Алексеевич заглянул в рабочий отдел, то застал подперевшего голову Калашникова сидящим за столом. Из радио душевно тянула под музыку красивым таинственным голосом какая-то артистка стихи Гумилева: "Еще не раз вы вспомните меня и весь мой мир, волнующий и странный". - Миша, пойдемте гулять! Там погода чудесная, вы все равно, вон, сидите. До обеда еще несколько часов. Погуляем и вернемся как раз к нему. А потом, может, и работа попрет! Михаил Тимофеевич неохотно раскрыл глаза и обернулся. Зайцев уже был в покосившейся меховой ушанке, а тулуп висел на одном плече. Калашников поднялся и без слов взял с вешалки в углу теплую одежду и направился вслед за обрадовавшимся Зайцевым на улицу. Заводские коридоры выглядели всегда одинаково: что зимой, что летом, разве что летом было потеплее в них, поскольку бетон не источал этот могильный холод. Во время прогулки, когда снег скрипел под выданными валенками, а впереди маячил выезд из города, оба конструктора, как-то совершенно независимо друг от друга, почувствовали себя как будто вне времени: впереди - широкая белизна, манящая своими плавными изгибами упасть и забыться, как в самом мягком одеяле; такое же серое пуховое небо, а посреди бесконечной облачной пустоты - просвет голубого пятнышка с маленьким облачком в центре. - Смотри, глаз Бога, - указал на него Калашников, не замедляя шаг, в тот же момент, когда Зайцев об этом подумал. - Выглядит удивительно. И, правда, на глаз похоже! - Видел такое когда-нибудь? - Да, один раз всего, - произнес Зайцев, бросив взгляд на Мишу, который кивком попросил, мол, "продолжай", - Ну, я тогда был радистом в Заполярье, ходил в разведку, в основном, на лыжах. И вот помню, однажды спустился в овраг и напоролся на медведя, представляешь? Я, конечно, сразу спрятался в какую-то яму и лежал там не меньше часа, пока косолапый хрустел ветками рядом. Страшно было - но а что делать? И все это время я смотрел на небо, а погода была в тот день как сейчас. Смотрю - а там такая же дырка в облаках! Только там в ней солнце было. У меня внутри аж все замерло! Казалось, смотрит прямо на меня, как я лежу тут с рацией за спиной, прячусь от медведя. И подумалось, что все мы такие маленькие по сравнению с этим небом, с этой землей и солнцем. И что медведь этот - такое чистое и живое создание, что и умереть от лап его - не так уж страшно, - усмехнулся Зайцев, - Вообще, конечно, тяжело в то время было: порой приходилось спать прямо на снегу в самые морозные ночи. Хорошо, что война закончилась! Хорошо, что проходить через это пришлось нам, а не нашим детям и внукам. Никому такого бы не пожелал! - Мы с тобой делаем оружие для войны, - сказал Михаил Тимофеевич, глянув на приунывшего товарища. - Пока есть оружие, будет и война. - Ну, оружие хотя бы мы делаем хорошее! - внезапно улыбнулся Саша и, дождавшись ответного смешка, осмотрелся по сторонам и толкнул второго конструктора в сугроб у дороги. Сугроб был настолько большой и высокий, что ошалевший от неожиданности Калашников даже не оказался в горизонтальном положении. Наоборот, он будто бы полуприлег-полуприсел, да вот только из-за рыхлого снега так глубоко, что из сугроба внизу только ноги виднелись. - Сашка! - воскликнул Михаил Тимофеевич сквозь смех товарища. - Простите, Михаил Тимофеевич, ой, то есть Миша! Уж очень захотелось вас в этот сугроб уронить! - одновременно извиняющимся и смешливым тоном проговорил Зайцев и протянул руку, чтобы помочь подняться пострадавшему. Но Калашников, крепко ухватившись за протянутую руку, потянул ее на себя, и Зайцев с хриплым "А!" шлепнулся в снег совсем рядом. - Вот я как знал! Как знал! Что ты так сделаешь, - прохрипел он, поворачиваясь на спину и отряхивая руки. Так и лежали они рядом, прижимаясь друг к другу плечами, бок о бок, в сугробе, а сверху, из февральского тучного неба, смотрело на них сквозь "глаз Бога" что-то возвышенное и непонятное.