Горе побежденным!

В баре царил полумрак. Посетителей было немного, так, трое постояльцев пожилого возраста, да пара парней-французов у барной стойки, достаточно пьяных чтобы подкатывать к миловидной владелице заведения, впрочем, та в кокетливо-шутливой форме им отвечала взаимностью. Зашедшего внутрь мужчину средних лет это вполне устраивало. Он не любил, когда в таких местах было полно народа, ему всегда казалось, что за ним могли следить, а он этого даже не заметит. Профессиональная паранойя. На него почти не обратили внимания. Парни даже не повернули голову в сторону входа, завороженно глядя на барменшу, сама же девушка задержала взгляд на вошедшего ровно на столько, на сколько нужно было опытному работнику заведения для того, чтобы примерно прикинуть сколько денег может быть у нового посетителя и с какой суммой он захочет расстаться. Единственные кто на него обратил неприлично пристальное внимание – это старые посетители заведения, что естественно не понравилось мужчине, но он не придал этому должного внимания, так как решил, что для них его внешность излишне бросается в глаза. Серый плащ добротного качества («Как и все в Германии!» - непременно добавил бы какой-нибудь фанатичный член партии), гладковыбритое лицо с острыми и почти орлиными чертами и светлые волосы. Почти «чистокровный ариец», если бы не его темные зеленые глаза. Все в вошедшем буквально кричало: «Осторожно, немец!». Прямая осанка, поставленная годами строевой подготовкой сначала в гитлерюгенд, а после в военном училище, цепкий взгляд, будто бы пронизывающий и оценивающий одновременно, да и одежда, хоть и вполне гражданская, но с каким-то странным уклоном в милитаризм. Не простояв и минуты в проходе, немец прошел к столику в самом дальнем углу помещения, лишь бы не маячить перед глазами у стариков. Над столиком висела старая картина в тяжелой деревянной раме. На ней были изображены собаколюди играющие в бильярд. Самый высокий из них – кабель с мордой немецкой овчарки в зубах которого торчала зажжённая сигара, склонился над столом с кием и пытался прикинуть как ему ударить по белому шару, чтобы закатить в лунку желтый; рядом с ним, толстый кабель-мопс в помятой рубашке и брюках с подтяжками, в одной руке-лапе держал стакан с какой-то янтарной жидкостью внутри, а другой – упругий орех ягодиц похабно вырядившейся сучки-борзой в красном платье с внушительным декольте; на все это посматривал ехидно ухмыляющийся корги, в зубах которого торчала тлеющая сигарета, а сам он отчего-то навивал мысли о своем ирландском происхождении, скорее всего из-за зеленого костюма и шляпы-цилиндра этого же цвета. Блондин слегка улыбнулся от картины, она придавала какой-то налет атмосферы двадцатого века, как, впрочем, и все в этом баре. Едва сев за столик и достав из внутреннего кармана плаща свежий утренний выпуск газеты, как к столику легкой походкой подошла владелица. - Что желаете заказать, месье? – с легкой картавостью пропела девушка на французском, на блузке которой поблескивала позолоченная табличка с серебренной гравировкой ее имени – Шарлота. - Пинту темного, пару брецелей и сигареты «SONDER MISCHUNG», без фильтра, если есть. – если его французский и был с акцентом, то он его не замечал, - И да, мадмуазель Шарлота, будьте добры поставить что-нибудь французское? От немецких песен мне хочется отдохнуть. Мужчина улыбнулся своей самой обворожительной улыбкой, хоть и получилось это слегка натянуто. Девушка, записав скромный заказ в блокноте авторучкой, кивнула и вновь зашла за барную стойку. Пока Шарлота все делала, она попутно еще отвечала на заигрывания парней, но уже не так заинтересованно, как до этого. Пока мужчина ожидал свой заказ, он решил осмотреть заведение. Бар был самым настоящим антиквариатом: деревянная стойка покрытая лаком за которой скрывался довольно большой стеллаж с разнообразным алкоголем, такой же деревянный пол, высокие одноногие стулья с мягкой кожаной обивкой, на кирпичных стенах висели разнообразные картины с изображением как все тех же собаколюдей, так и натюрмортов с алкоголем и закуской к нему. Был даже довоенный рекламный плакат американских сигарет, где три вульгарно одетых дамы окружили огромную открытую пачку изнутри которой выглядывал возбужденного вида месье в очках. А еще был американский музыкальный автомат «Вурлитцер» тридцать шестого года, весьма рабочий, судя по виду. Пожалуй, это был самый главный антиквар из всего остального в баре. - Ваш заказ, месье, - пока немец был занят разглядыванием бара, он даже не заметил как Шарлота подошла к его столику и принесла пиво, брецели и сигареты с пепельницей из толстого зеленого стекла, в которой красовался спичечный коробок. Давненько он не видел спички. - Спасибо, мадмуазель Шарлота. - Ну что вы, - улыбнулась девушка, - Можно просто Шарлота, меня все так зовут. - Хорошо. - Если понадоблюсь, то просто щелкните вот так. – она громко щелкнула своими аккуратными пальчиками, - И я пулей к вам! У нас так принято. Немец кивнул. Француженка улыбнулась и вновь ушла на свое место за стойкой. Немец проследил за ней и вдруг его взгляд зацепился за неприметную деревянную дощечку, стоящую у локтя одно из парней. На этой дощечке крупными красными буквами было написано: «КОММУНИСТОВ, ЧЛЕНОВ ПРОФСОЮЗА И ЕВРЕЕВ НЕ ОБСЛУЖИВАЕМ». *** Газетенка, купленная впопыхах еще утром на вокзале и которую он только сейчас смог иметь честь прочитать, на деле оказалась самым обычным клоном точно такой же немецкой пропагандистской газеты. Несмотря на громкое название «СВОБОДНАЯ ФРАНЦИЯ СЕГОДНЯ», на ее главной странице самой важной новостью была статья о приготовлении к торжественному празднику – «Дню Свободы», когда Третий Рейх двадцать второго июня тысяча девятьсот сорокового года, собственно освободил Францию и ее свободолюбивый народ от гнета еврейских коммунистов. В статье говорилось о важности этого мероприятия, о том, что это была годовщина – сто тридцать лет со дня освобождения. Говорилось также и о том, что приедет даже сам Фюрер Германии на торжественный парад в Париж и даст поздравительную речь о несомненной важности этой даты и о несомненной важности дружбы французов и немцев и о прочих, несомненно, важных вещах, а еще очень важно скажет, что коммунизм зло. Как и всегда говорил до этого. Привыкший к подобной пропаганде и пафосу в родных газетах, немец прочел статью по диагонали, особо не вчитываясь в подробности. Дальше шли разные статьи о важности Германии для Франции, разная реклама от сигарет до новой зубной щетки, от алкоголя до «новейшей немецкой разработки в области генной инженерии» - синтетической печени с функцией самовосстановления и улучшенной фильтрацией от вредных веществ. После этого, на предпоследней странице, спортивная колонка, небольшая колонка несмешных анекдотов про евреев, негров и коммунистов, которые слышали уже все, но были мастерски перетасованы в деталях, а в конце – кроссворд и ответы на предыдущий. В общем и целом, пафос, фарс и «ничего лишнего для мозгов». Все по канонам Геббельса. Пиво было весьма добротным, уж в чем-чем, а в пиве зеленоглазый знал толк. Брецели тоже не подвели, хотя показались черствее чем в родном Франкфурте. Музыка, к сожалению включенная через компьютер а не музыкальный автомат, настраивала на некий полуромантический лад. Неизвестная для немца французская певица, с легкой хрипотцой в голосе, пела о чем-то романтическом, но о чем конкретно мужчине было как-то все равно – он не вслушивался, да и не видел в этом смысл, искренне считая, что абсолютно не важно, о чем любят петь французы, ибо это была однообразная белеберда о любви или о чем там они поют. Молодые парни ушли, перед этим, кажется, написав свои номера телефонов на салфетке и оставив Шарлоте. Та, хотя и отвечала на их знаки внимания, скомкала эту салфетку и выбросила в урну. В баре остались лишь немец, трое стариков, пьющих виски и о чем-то шепчущихся, и девушка, курящая немецкие сигареты. Почему-то только сейчас мужчина решил рассмотреть ее получше. Она была невысокой и весьма худенькой, по телосложению напоминавшую нескладного подростка, что придавало ей весьма миловидный вид. Немного округлое личико было покрыто россыпью веснушек, красивые губы обведены яркой красной помадой, а блондинистые волосы коротко подстрижены. Глаза голубые и чистые, с длинными ресницами, они почти скрывались под челкой волос, из-за чего ей часто приходилось ее заправлять куда-то в сторону, за ухо. «Вполне красивая, - заметил немец, - И молодая. Сколько ей? Лет двадцать?» Но его наблюдение за девушкой прервал один из старых постояльцев, нагло подсевший за столик напротив места блондина. - Месье? - Здесь фрицев не жалуют. Месье был пьян. Да что там, он был настолько пьян, что его язык заплетался и стало очень трудно что-либо разобрать из его речи. - Месье, настоятельно рекомендую вам оставить меня в покое, пока… Немец не успел договорить что будет с французом после этого «пока…», как его прервали. - Заткнись, нацистская свинья. – француз громко и протяжно икнул, - Ты или проваливаешь отсюда, или… - Или? - Или я и мои друзья изобьем тебя так, что даже твоя нацистская шлюха-мать не узна… Щелчок и протяжный, нарастающий писк из-под стола прервал француза. Сначала он не понял, что это было. Потом старик побледнел, на его лбу проступили капельки пота, а в конце он сглотнул встрявший ком в горле. - Месье, вы знаете, что это такое? Старик молчал. Пот крупными каплями стекал с его морщинистого лба на кончик мясистого носа, с которого потом падал на стол. Кап-кап-кап. Немец достал одной правой рукой сигарету, сунул ее между губ, затем высунул из коробка спичку, резким движением о стол зажег ее и прикурил. Все движения были нарочито медленными и аккуратными, а за его ладонью наблюдали потускневшие от старости подслеповатые глаза француза. - Это, месье, - после каждого слова изо рта немца вырывались серые облачка дыма, - Чудо немецкой техники, нейронный пистолет марки «Маузер-Вальтер», названный «НПМВ-40». Весьма неплохой пистолет со стильным дизайном, создаёт лазерный луч, не видимый человеческим глазом, который… - Не надо, прошу… - заскулил француз. - …который, - продолжил мужчина, - При попадании по живой цели вызывает сокращение мышц, внутреннее кровотечение и «выжигание» нервов на месте попадания. При попадании в голову, в семи из десяти случаев – внутреннее кровотечение в мозг, поражение всей нервной системы, судороги, опорожнение кишечного тракта и мочевого пузыря, закипание крови и лишь затем смерть. В двух из десяти случаев – микроинсульты и, при вовремя оказанной медицинской помощи, возможность существования овощем, пока вновь не повторится инсульт или смерть не наступит по иным причинам. И лишь в одном случае из десяти – незначительные повреждения мозга, после чего человек сможет узнавать людей, самостоятельно питаться, даже говорить… Немец остановил свой монолог, потушил сигарету о пепельницу и промочил горло пивом. Все это время француз молча сидел и смотрел на человека перед собой. Лишь капли пота выдавали в нем еще живого. Кап-кап-кап. - Куда интересен результат при выстреле в район груди! – улыбнулся блондин, - Тут уже с вероятностью во все десять раз из десяти наступает мгновенная смерть от разрыва сердца и перелома позвоночника. Грудные мышцы, диафрагма, мышцы сердца и спины сжимаются с такой силой, что давят легкие и сердце, одновременно ломая позвоночник, лопатки и ребра. Получается самая настоящая каша из органов и костей, от вида этой картины неподготовленного человека может вырвать. Меня еще ни разу не вырывало. Немец вновь отхлебнул свое пиво. «Он там не помер?» – вяло подумал мужчина, допивая свой напиток. Глаза старика опустились на стол, на потухшую, но еще дымящуюся сигарету в пепельнице. - Вы… - голос, как и губы, дрожал, намереваясь вот-вот сорваться на истеричный крик, - Вы не имеете права… Блондин резко и внезапно, с громким стуком стекла о дерево, поставил уже пустую кружку на стол, от чего француз нервно подпрыгнул. «Не помер» - также вяло, как и в прошлый раз подумал зеленоглазый. - Месье, я имею полное, - правая рука потянулась в левый внутренний карман плаща, - Абсолютное право, и единственное, что может меня сейчас остановить от задуманного мной деяния – очередная кипа рапортов и отчетов, что навалится после этого. Для меня вы и ваша жалкая французская шкурка не более чем очередная цифра в бесконечной череде отчетов в бухгалтерии. Пока немец говорил, он уже достал то, за чем тянулся – это была синяя корочка документа на одной, из сторон которой красовался черный ястреб с раскинутыми в разные стороны крыльями, а в острых и кривых когтях держащий венок в центре которого блестела золотом свастика. Раскрыв корочку, проявилась красочная голограмма-лист, в которой было написано звание, ID-номер, имя, фамилия, фото и, что несомненно самое главное, организация к которой относится владелец корочки. - Оберштурмфюрер Ганс Витте, СС, Гестапо. Ганс улыбнулся своей самой обворожительной улыбкой, легко и непринужденно. *** Вечер не удался, это уж наверняка. После всего случившегося, он просто заказал еще по бокалу виски каждому старику, бросил деньги на стол (кажется, на пару купюр больше, чем нужно, да и Бог с ним) и вышел на улицу, оставив перепуганных посетителей и барменшу внутри одних. До отеля было далековато, поэтому он вызвал такси. Таксиста не было – вместо него компьютер с встроенной картой Парижа и близлежащих поселений. Набрав название отеля, Ганс откинулся в кресле и прикрыл глаза. Ему это не шло. Гражданская одежда, гражданские посиделки в баре или кафе, гражданские беседы, гражданская жизнь… Блондин помассировал переносицу и глянул в боковое окно. Под ним, в сотнях метрах над землей, проносились огни ночного Парижа. Яркие алые и желтые рекламные вывески, на которых красивые блондинки на французском, во французском платье с французским лицом продавали немецкие товары, итальянские товары, японские, да даже британские и американские товары, но почти никогда – французские товары. Франция две тысячи семидесятого года имеет вид немецкой шлюхи, дешевой, обманчиво красивой и молодой. Витте тошнит от Парижа с самого утра. По началу ему казалось, что во всем виноват локомотив «Берлин-Люксембург-Париж», доставивший Ганса за сорок минут. Он ненавидел перелеты на самолете, его вечно укачивало (сейчас кстати тоже), поэтому и старался преодолевать расстояния на локомотивах. Потом ему показалось, что все дело в запахе. Париж показался ему каким-то… маслянисто-тягучим по запаху. Будто бы он дышал какими-то парами машинного масла или нечто схожего, иногда помоями, но едва он умчался от вокзала – ничего, абсолютно нормальный запах, как и в Берлине или Франкфурте. Проторчав весь день то в отеле, то в кинотеатре, то еще где, в общем, наверстывая упущенное культурное образование, посещая разные выставки, биосферы с парками и прочие культурные достопримечательности, закончившимися тем злополучным баром, Витте наконец понял в чем дело. Дело в самом Париже и его жителях. Нет, не в тех немцах, которым удалось выбраться из Германии и поселиться в этом когда-то давным-давно прекрасном городе, и даже не в тех продажных потаскух, млеющих перед своими господами, как раб перед своим фараоном. Все дело в настоящих французах. Их взгляд всегда ощущается на спине – жгучий и обжигающий, исподлобья, так смотрят на своих врагов те, кому уже нечего терять. Так смотрят революционеры. Революция, хах. Зря Германия не напала на СССР, когда была такая возможность. Теперь этот стальной колосс напоминал огромный паровой каток, только и ждущий, чтобы прокатиться по Европе и передавить все на своем пути громадным красным цилиндром вальцов. Из-за этого все французы, настоящие французы, только тем и грезят, чтобы устроить настоящую «пролетарскую революцию». Аэрокар такси медленно опустился на крышу отеля, на специально предназначенной для этого площадке. Ганс не воспринимал мир по пути к своему номеру. Все прошло в каком-то полусне или вроде того и лишь в кровати он понял какой это был тяжелый день. Глаза медленно закрывались, а сознание постепенно погружалось в царство сновидений. «Не люблю Париж. Весь отпуск насмарку…»