Ach so gern

             Завтра все повторится.       Снова и снова – до тех пор, пока его надменные самодовольные речи не превратятся в жалкий скулеж. Можно спуститься и присоединиться к веселью сейчас, но спешить совершенно некуда: он будет жить, пока она того желает.       Ей нравится наблюдать. Нравится контрастность красного на белом. Нравится слышать его голос. Его крики, сопровождаемые звуками глухих ударов, ей тоже очень нравятся. Девушка облокачивается на стену и закуривает, с любопытством поглядывая вниз сквозь прутья решетки, заменяющей потолок. Какая все же красивая картинка.       ***       Тилль знал, что за ним следили, но остановиться не мог. И не хотел. Более того, он искренне не понимал, в чем проблема. Он никогда не занимался принуждением, ему даже настаивать не приходилось: все те девушки уходили с ним по доброй воле. Он никогда не слышал отказа – просто пропускал мимо ушей любое «нет». Если девушка страстно отвечала на поцелуи, обвивала руками его шею – что могли значить слова? Тихое «нет» переходило в сопротивление, но, отталкивая, они только распаляли его желание. Никаких сомнений: делать девушек счастливыми – его призвание. И Тилль раз за разом доказывал это, пусть порой и ценой жизни иных строптивых дам. Они просто не знали, от чего отказываются. В итоге им приходилось жалеть об этом.       ***       – Я знал много красивых женщин в этом огромном прекрасном мире, – Тилль с опаской поглядывает на двух людей в черных балаклавах. Они знают о нем все, но все равно хотят услышать его историю. Что ж, пусть послушают, ведь об этом так приятно рассказывать.        – С уверенностью можно заявить, что я был настоящим бабником, – внезапная сильная пощечина почти оглушает, отбрасывая в сторону. Какие у него невежливые слушатели. Тилль кидает осуждающий взгляд на ударившего его человека и наклоняется, чтобы поднять слетевшую шляпу. Приводить себя в порядок в наручниках крайне неудобно, но, кажется, никто из присутствующих никуда не спешит.       – Мне говорят, что я необаятелен, черств и бессердечен. Говорят, что я занимался принуждением, – Тилль усмехается, вспоминая весь тот бред, что когда-либо слышал о себе.        – Не-ет. Правда где-то посередине. Ведь я с удовольствием целовал женщин! Но не всегда в губы… – Тилль поднимает глаза на конвоира, чтобы в тот же момент получить очередной удар по лицу. Кажется, они так и ждут развития истории. Наверное, уже кулаки чешутся объяснить ему, что именно он делал не так. И Тилль даст им возможность высказаться.       Он с надменной усмешкой рассказывает, как женщины сами падали в его объятия, как стонали от его прикосновений, требуя большего. Самодовольно улыбается, когда в подробностях описывает предсмертные хрипы тех, кто посмел сопротивляться его желанию. Смеется, когда конвоиры вдвоем кидаются на него, отвешивая расфокусированные непредсказуемые удары по всему телу. Они просто завидуют, ведь им не дано познать женщин так, как это позволено ему.       Удар в челюсть. В живот. От солнечного сплетения боль острыми стрелами разлетается по телу, заставляя согнуться пополам. Несколько секунд он не может вдохнуть, чувствуя болезненные спазмы в районе желудка. Рот наполняется слюной, и он всеми силами пытается сдержать рвотный позыв, пока два человека в черных балаклавах забавляются, толкая друг другу его ослабевшее от побоев тело.       Наконец-то удается сделать резкий вдох – и в легкие врывается колючий морозный воздух, вызывая приступ сдавленного кашля. Очень сложно удержаться на ногах, холод и боль сковывают движения, но Тилль находит в себе силы, чтобы поднять руки и показать конвоирам средний палец. Даже два – для большей убедительности. Ему хочется бросить какой-нибудь острый комментарий, зло отшутиться, задеть обидчиков грубым словом, но ему не оставляют ни секунды, чтобы собраться с мыслями. Выплеснутая прямо в лицо ледяная вода почти обжигает, тело сковывает судорога, и Тилля бьет мелкой дрожью – не только от холода. Он чувствует, как в глубине периодически отрубающегося сознания зарождается ярость. Скованные наручниками запястья не позволяют оказывать должного сопротивления, поэтому в ход идут зубы. Почти обиженный вскрик откуда-то со стороны – и еще более озлобленные удары в ответ на укус. Тилль смеется, продолжая дурачиться, дразнится, показывая окровавленный язык, но конвоиры почему-то не находят это забавным. В лицо с приглушенным звоном прилетает что-то металлическое, обрывая его нелепую пантомиму. На мгновение исчезают звуки, сознание улавливает какое-то непонятное мелькание размытых силуэтов, из глаз неконтролируемо текут слезы. Тилль дрожащими руками тянется к лицу, ощущая, как в ладони падают горячие капли крови. Ему больше не весело. Где-то глубоко внутри начинает шевелиться липкий страх, инстинкт самосохранения вопит о необходимости вырваться, бежать, скрыться…       Он уже не может держаться на ногах: легкий толчок опрокидывает его на жесткий утоптанный снег, острые льдинки впиваются в обнаженные плечи, ледяным крошевом забиваясь под одежду, больно царапая кожу.Тиллю кажется, что его пинают сотни ног: тяжелые удары прилетают по бедрам, спине, животу, в лицо впечатывается подошва чужого ботинка – он не в силах прикрыть руками хотя бы голову. Кажется, конвоиры настолько увлечены своим занятием, что вряд ли заметят смерть своей игрушки, продолжая яростно пинать остывающий труп. Один из них поскальзывается, теряет баланс и падает, наваливаясь на Тилля всем телом, но, даже не удосужившись подняться, продолжает наносить новые удары.       – Достаточно! – спокойный женский голос откуда-то сверху врывается неожиданно, и, подобно двум сторожевым псам, услышавшим хозяина, конвоиры замирают, ожидая указаний.– Тащите его в камеру. И посадите на цепь. Хотя он и так вряд ли сможет пошевелиться.       ***       Скрежет замка, тяжелое громыхание открывающейся двери – и она переступает порог камеры. Глаза постепенно привыкают к темноте, медленно вырисовываются детали, превращая нечеткие силуэты помещения в более осмысленную картинку. Впрочем, смотреть особо не на что: голые кирпичные стены, небольшое окошко с решеткой, но без стекол, опрокинутое железное ведро и забившийся в угол человек – вот весь скромный интерьер. Девушка делает пару шагов вперед, но пока не подходит слишком близко: ей хочется насладиться моментом. Обеспокоенный настороженный взгляд Тилля заставляет ее улыбнуться: оказывается, чтобы превратить самоуверенного мудака в затравленного зверя, нужно не так уж много усилий.       – Вел бы себя чуточку осторожнее – может, и не оказался бы тут, – она закуривает и подходит ближе. – Ты ведь мне даже нравился. Знаешь, хотелось тебя обнять и разбить тебе лицо – желательно одновременно. Все эти женщины, которые были с тобой, которых ты брал силой, которых ты убил… Я им немного завидовала. Потому что к тебе и правда тянет со страшной силой. Даже сейчас, – немного склонив голову набок, девушка вглядывается в лицо Тилля: почти поглотившая глаз гематома, запекшаяся кровь под носом и на висках, разбитые губы. Вот только взгляд больше не испуганный. Она поторопилась с выводами: это животное так быстро не усмирить. Вряд ли это вообще возможно.        – Я никогда не ошибаюсь, – голос хриплый, срывающийся. – Я всегда знаю, когда женщина меня хочет. И знаю, что она хочет. Я вас чую. И пока твои шавки возили меня мордой по льду, я чувствовал тебя – твое желание, – Тилль смотрит прямо в дуло внезапно оказавшегося напротив его лица пистолета, – О-о, не кипятись. Если пришла поговорить – придется и послушать.        – Напротив, я пришла заткнуть тебе пасть. Не ты один привык всегда добиваться, чего хочешь.       Тилль завороженно наблюдает за ее движениями: пистолет по-прежнему направлен в его сторону, но свободной рукой девушка расстегивает пряжку ремня, стягивает с себя штаны и, насколько позволяет сползшая ниже колен одежда, расставляет ноги. Так вот, что ощущают женщины, когда наблюдают те же привычные действия у мужчины. Дерзко.       Тилль совершенно забывает про адскую выламывающую боль во всем теле. Немного неуклюже перевалившись на колени, ползет к девушке, ощущая только выжигающую изнутри похоть, привычную абсолютную страсть. Вот оно – то, чем он живет, чем он всегда являлся. И нет ничего сильнее его желания.       – Хоть одно резкое движение – и ты почувствуешь свинец в плече. Для начала. Если мне не понравится – словишь пулю в голову, – девушка немного подается вперед: длина цепи не позволяет Тиллю подползти ближе, – И да, не то чтобы у тебя был выбор, но все же – у меня как раз начались месячные. Надеюсь, ты не сильно против.       Тилль совершенно не против. Ему просто плевать. И на насмешку в голосе его внезапной партнерши – тоже. Он любит женщин, и любит в них все. Единственное, что его сейчас беспокоит, – его разбитые губы: кровь давно засохла, превратившись в жесткую корку, и это может немного испортить девушке ощущения, а Тилль не любит разочаровывать дам. Придется быть осторожнее.       Он подвигается еще ближе, чувствуя, как натягивается цепь, как, придушивая, впивается в горло твердый железный ошейник, но Тилль полностью игнорирует неприятные ощущения. Он бы продолжал рваться к цели даже под угрозой смерти от асфиксии. Потому что это выше его, выше морали, выше всех остальных безусловных инстинктов. И ради этого он не жалел ни себя, ни девушек.       В нос ударяет запах смазки и менструальных выделений, и Тилль с восторгом касается губами внутренней стороны бедра девушки, ведет языком вверх по темно-красной дорожке, оставленной капелькой стекающей по ноге крови. Выше. С напором, но не слишком резко, зацикленными ритмичными движениями – как часто мужчины забывают держать темп, бездумно хаотично толкаясь куда попало? – Тилль же в совершенстве постиг искусство движения в такт партнеру.       На языке – медный привкус крови, смешанный с солоноватой смазкой. Тиллю хочется размазать все это по лицу, хочется коснуться дрожащих колен девушки, почувствовать под пальцами теплую гладкую кожу, притянуть партнершу ближе, быть в ней полностью – больше, чем это вообще возможно. Но он одергивает себя, сдерживается: сейчас – нельзя, не время переключать ее внимание на сторонние ощущения.       Учащенное отрывистое дыхание – и ни одного стона. Девушка не позволяет себе полностью расслабиться, не дает партнеру никаких подсказок: в иной ситуации при тех же переменных было бы немыслимо достичь оргазма. Вот только Тилль, похоже, не приукрашивал, говоря, что чувствует женщин. Девушка лишь на долю секунды теряет контроль – и чувствует, как от низа живота и по всему телу расползается спазмирующее, почти болезненное удовольствие.       Тилль смотрит снизу вверх: на коленях – он, но и победитель – тоже он. Проводит рукой по подбородку, собирая остатки крови, облизывает пальцы. Девушка наблюдает за ним, ощущая нарастающее чувство раздражения и презрения. В основном – к себе. Да, Тиллю действительно невозможно сопротивляться. А еще он совершенно безумен.       Почти отшатываясь, она делает пару шагов назад, неловко натягивает штаны и прячет пистолет за поясом. Ей хочется снять с Тилля ошейник и выгнать этого урода куда подальше, посоветовав больше не высовываться. Но он не будет сидеть тихо. А она не собирается отпускать маньяков в свободное плаванье. Только один из них останется при своем.       Девушка резко разворачивается и выходит из камеры, слыша за спиной неразборчивое шевеление и позвякивание цепи. Захлопнуть дверь, напоследок взглянуть в смотровое окошко – закрыть и его. Завтра она наденет балаклаву и присоединится к конвоирам. Завтра она опять будет с удовольствием слушать его крики. А после снова вернется в эту камеру.       Завтра все повторится. Снова и снова…