Ярче Неба

Куросаки Ичиго хороший парень. Куросаки Ичиго всегда всем поможет. Куросаки Ичиго всегда всех спасёт. Куросаки Ичиго просто уже настолько привык разгребать за другими проблемы, что даже не сопротивляется, в очередной раз спеша спасти/защитить/уберечь/убить. Ичиго всего лишь пятнадцать, когда к проблемам семьи, друзей и одноклассников добавляются проблемы шинигами. А потом это всё как-то скручивается, корёжится и почти искрится, и как-то так получается, что одна головная боль наползает на другую, грозя потопить своим уродливым телом всё то, что он так старательно берёг. И семью, и друзей, и одноклассников. Ичиго, честно, не понимает как и когда это произошло. Когда он позволил этому произойти. Он хмурит брови и старательно давит в себе странное, какое-то иррациональное чувство, что когда-то подобное с ним уже было. Ну глупость же. Ичиго прекрасно знает, что такого в его жизни точно не происходило. Вот только смотря на мелкую Рукию, в очередной раз обозвавшую его бестолочью и ударившую по макушке тяжёлым кулачком, голову почему-то простреливает болью и перед глазами мелькает маленький тёмный силуэт с забавными спиральками у висков. И цвет. Жёлтый-жёлтый. Светлее солнца и очередной дурацкой рубашки отца. Этот силуэт и сам как Солнце. Ичиго не уверен, кто этот человек и почему именно он возникает остаточным образом всякий раз, когда Куросаки видит Рукию, но почему-то он ассоциируется с семьёй и тёплыми поглаживаниями маленькой ладони по пушистой голове. Ичиго как наяву чувствует мягкие касания к собственной макушке и недоверчиво проводит рукой по волосам, не чувствуя, естественно, ничего подозрительного и противоречащего логике и простой физике. Пожалуй, раскрытие сущности шинигами и этих монстров-пустых слишком сильно сказались на его не ожидавшей подобного психике, решает парень и с облегчением забрасывает тревожащие мысли вглубь разума. Ему ещё вон, одну дурочку от неминуемой казни спасать да за друзьями проследить нужно, чтобы выжили в этом налёте, раз пошли вслед за ним в эту самоубийственную атаку. Но забыть не получается. Он тренируется, сражается, практически умирает на каждой тренировке с Урахарой-саном. Слышит удивлённое: «У вас поразительная обучаемость, Куросаки-сан!» И: «Вы прирождённый боец!» Ичиго хмурится сильнее, трясёт головой, отрешаясь от новой вспышки боли, и нападает на беглого капитана, с трудом разбирая насмешливый шёпот на периферии сознания: «Никчёмный» «Бесполезное создание» «Глупый ученик» «Так ничему и не научился» И почему-то хочется рассмеяться. Тихий голос в голове звучит удивительно искренне. С таким знакомым беззлобным ехидством, что хочется смущённо покраснеть, огрызнуться и привычно протянуть забытое в ворохе прошедших лет имя, до сих пор отдающееся в ушах тусклым звоном. Губы шепчут-кричат-воют, но из перехваченного спазмом горла не вылетает ни звука. Ичиго улыбается обречённо-зло в лицо врагам и выкрикивает горячее, огненно-чёрное: — Зангетсу! Ичиго выкрикивает это снова и снова, ступая на шелковистый хвост накидки своего банкая. Выкрикивает раз, другой, третий… Десятый, сотый, тысячный. Заходится в остром болезненном рыке: — Банкай! Тенса Зангетсу! Воет остро-тоскливо, обречённо, так громко, что никто не слышит: — Реборн, помоги… — Реборн? Кто это? Ичиго удивлённо останавливается и растерянно смотрит на задумчивого Кенпачи, отловившего его на очередной разрушительный спарринг. — Что? — Кто это? — Откуда?.. — Ты его постоянно зовёшь. Его. И лишь потом свой меч. Кто это? Ичиго опускает занпакто, теряется, крутит недоверчиво рыжей головой и неожиданно перестаёт хмуриться. Ичиго, на самом деле, помнит только имя, но уверенность, дикая, неоправданная, отчасти родная, что названный человек придёт и поможет, не отпускает его вот уже четыре года. — Не знаю. Наверное, он был очень дорог мне в прошлой жизни, — отшучивается Куросаки, вспоминая слепяще-жёлтый и пронзительный взгляд угольных глаз: «Ты босс, глупый ученик, а они — твоя Семья». «О Семье нужно заботиться, как ты сможешь это сделать с таким слабым Пламенем?» «Не дрожи, они Семья, а не беспомощные дети». «Верить в Семью важно и нужно. Ты оскорбляешь их своим беспокойством». Перед глазами мелькают цвета и силуэты. Они кружат, сливаются, выстраиваются только в им понятную схему.

Жёлтый. Красный. Голубой. Зелёный. Жёлтый. Синий. Синий. Фиолетовый.

И в каждом — по силуэту. Ичиго помнит, что они должны составлять радугу, но цветов неравное количество и один из них отсутствует. Впрочем, разве это важно? Семья и не должна быть идеальной. — Тогда это хорошо, что ты не помнишь больше, — неожиданно говорит Кенпачи и поддерживающе хлопает замершего парня по плечу. — Меньше шансов запутаться в иллюзиях. Ичиго неуверенно хмурится, удивляясь чужой проницательности, переступает с ноги на ногу и внезапно светло улыбается звероватому капитану: — Наверное, так и правда лучше. И смотрит искристо-рыжим прямо в душу, выворачивая, препарируя, парализуя. — Но он Семья. Я обязан помнить. Ичиго остро, предупреждающе щурится и прикрывает искрящиеся первородным пламенем глаза. Кенпачи хрипло выдыхает и заходится в раскатистом смехе. Наверное, именно за это ему нравится Куросаки Ичиго. Временный шинигами хмыкает на такую реакцию, трясёт огненной гривой волос и как-то отстранённо жмурится на попавшие в глаза рыжие пряди. Оранжевый — самый важный цвет. Почему-то кажется, что этот оттенок он унёс с собой. — Тогда, Ичиго, обязательно вспомни, — выдыхает Зараки, скалясь абсолютно довольно и даже как-то тепло. — Вспомни и забудь. Потому что те, кого ты считаешь семьёй, должны быть уже давно мертвы. Подросток усмехается на его слова и неопределённо ведёт плечом. Пожалуй, Ичиго не скажет ему о внимательных взглядах в спину с самого своего рождения и незнакомце, неслышно каждый раз помогающем из тени. Потому что у того человека тёмная шляпа на голове с яркой рыжей ленточкой на бэнде, хлопающий огромными умными глазами хамелеон и проницательный взгляд глаз-чёрных-дыр. Да. Пожалуй, не стоит.