kiss me

— Поцелуй меня, — неожиданно просит Пятый, сидя на диване перед камином и блестящими от алкоголя глазами поглядывая на Клауса.       Клаус заинтересованно поднимает бровь и ухмыляется. Пьяный Пятый такой лапочка. Клаус вообще-то не поддерживает детский алкоголизм, но только под большой дозой крепких напитков из светлой радужки Пятого исчезают тени прожитых лет и убитых людей, и он становится похож на обычного подростка, без серьезных проблем и забот в виде апокалипсиса и мертвой семьи, которую он обязан спасти. Поэтому все-таки немножко поддерживает. — Поцелуй меня. Ну же, — снова повторяет пьяный подросток и двигается на диване чуть ближе к креслу брата. — Ты такой пьяный, чувак, — отвечает Клаус и кривится. Он бы поцеловал. С радостью бы вылизал этот чертов рот с чуть пухлыми губами, которые не дают ему спокойно жить последние пару месяцев. Но Клаус не мудак. И Клаус трезв как стеклышко — ни-ни с самого неслучившегося апокалипсиса. Поэтому Пятый в пролете. — И что? — резонно спрашивает подросток и смешно поднимает темные брови. — Если бы ты меня попросил, я бы тебя поцеловал, — его язык чуть заплетается, а обиженно надутые губки влажно блестят в свете горящего в камине огня. Клаус не может не признать, какой этот пиздюк красивый и невероятно возбуждающий со своими острыми коленками и прилежно выглаженной белой рубашкой. Ну чисто мечта педофила.       Клаус хмыкает и подается чуть вперед, упираясь локтями в свои колени. — Если бы я тебя попросил, ты бы меня убил, Пятый. — Это правда, — он кивает, соглашаясь, и вдруг расплывается в широкой улыбке. — Но ведь ты — не я. Ты меня поцелу-у-уешь, — парень пьяно тянет последнее слово, ему это кажется до жути забавным, а Клаусу кажется, что он сейчас сойдет с ума, если этот несносный ребенок не прекратит свои возбужденные домогательства. Вот и докажи потом полиции, что это ты стал жертвой несовершеннолетнего, а не наоборот! — И почему же я должен тебя целовать? — Клаус делает самое суровое лицо, на которое только способен, надеясь отпугнуть этого засранца, но Пятый то ли слишком пьян, то ли слишком возбужден, но на недовольство брата не реагирует от слова совсем, продолжая гнуть свою линию. — Потому что ты этого хочешь, — неожиданно томно шепчет Пятый и вдруг сползает с дивана, опускаясь голыми коленками на деревянный лакированный паркет, горячий от жара камина.       Клаус конечно не считает, что стоящий на коленях Пятый — самое сексуальное зрелище в его жизни, но, черт возьми, выглядит это все равно безумно горячо, его член заинтересованно дергается в тесных кожаных штанах. Пятый тем временем медленно, по-шлюшьи облизывает свои губы, этим жестом повторяя свою просьбу — поцелуй же меня, смотри, как я этого хочу, не отказывай себе в удовольствии. Влажный, наверняка горячий, как сам ад, язык скользит по губам немного неловко — Пятый слишком пьян, чтобы отыгрывать маленькую шлюшку, но Клаус не привередливый, он съедает взглядом это действие и его возбужденный член требует добавки. — Ты пьян, — отчаянно повторяет Клаус, пытаясь одной этой фразой вразумить и брата, и самого себя.       Пятый не отвечает. Вместо этого он встает на четвереньки и делает несколько шажков ближе к Четвертому, останавливаясь перед его креслом. Их лица вдруг оказываются слишком близко, и Клаусу приходится откинуться на спинку, чтобы сохранить дистанцию и остатки разума (хотя от разума за столько лет упарывания всем, чем только можно, и постоянных бэд-трипов мало что осталось). — Я пьян, — соглашается Пятый и кладет свою узкую ладонь на колено Клауса, ведет ей вверх по его бедру. — Но тебе же это только на руку, Номер Четыре. Давай же, возьми меня, пока я сам прошу тебя об этом. Я знаю, ты хочешь. Я вижу, как ты на меня смотришь, — его дьявольский голос кажется намного более горячим, чем разведенный огонь в камине. По крайне мере, от огня Клаус не плавится, как блядский пломбир на палочке. — Если я это сделаю, утром ты протрезвеешь и точно убьешь меня, — мужчина невесело усмехается и смотрит на брата с болезненной нежностью в глазах. Это правда. В трезвом состоянии Пятый ни за что бы не попросил Клауса поцеловать его. От этого становится как-то грустно. Даже развратный вид этого пиздюка на мгновение перестает возбуждать.       Пятый снова согласно кивает. В какой раз за вечер уже? — Да. Вероятнее всего убью, — спокойно резюмирует подросток, но черти в его мутных глазах не перестают плясать ни на секунду. Он вдруг тянется к коленке Клауса, несильно кусает ее через ткань и довольно улыбается, будучи в восторге от собственной выходки. — Но оно того стоит. Обещаю, — голосом, которого не должно быть у мелких засранцев — хрипящий, сексуальный, возбуждающий до звездочек перед глазами — шепчет парень и прижимается щекой к худой коленке брата.       Клаус обреченно вздыхает и стискивает зубы. Блять. Он слабее и льва, и тигра, нахуй. А еще он непозволительно трезв. Быть трезвым, кстати, тот еще отстой. Ноль из десяти, Клаус никому не рекомендует. Мало того, что стремные мертвецы не дают спокойно подрочить в душе, так еще и всякие моральные терзания всплывают в голове, когда пьяный младший-старший брат предлагает пососаться (и не только). Ноль, блять, из десяти.       Пока Клаус испытывает муки совести, Пятый уже добирается своими тонкими быстрыми пальчиками до ширинки брата. Пара пуговиц никак не поддаются, но парень чувствует своими ладонями чужой стояк и это вселяет в него дополнительную уверенность. Пятому хочется долго целоваться, а потом так же долго трахаться. Хотя нет — трахаться лучше быстро. Быстро и жестко. Чтобы по комнате эхом разносились и несдержанные стоны и громкие шлепки. Ох, блять, как же хочется.       Руки Пятого неожиданно замирают, так и не расстегнув ширинку. Клаус удивленно смотрит, как тот робко закусывает губу и странно краснеет. Ого, это что-то новенькое. — Тебе помочь? — неуверенно спрашивает Четвертый и успевает расстегнуть одну пуговицу, когда голос брата застает его, блять, в расплох. — Не надо, — говорит он, накрывая своей ладонью чужую руку. — Я сам справлюсь… папочка, — тихо добавляет он, и у Клауса кажется начинают летать искорки перед глазами.       Если бы его член мог встать второй раз, он бы непременно встал после этих слов. Ахуеть. Ладно, Клаус правда не слышал ничего более возбуждающего в своей жизни. Вот же гадкий ребенок! Ну вот и о каком самоконтроле может идти речь, когда этот несносный засранец называет его «папочка» с этим еще придыханием ебучим?       Ладно, ладно. У Клауса всегда стабильно стояло на всякие извращения. Дрочка с удушением? Классно! Связывания, наручники и плеточки? Замечательно! Легкий бдсм и садо-мазо? Дайте две! Поэтому стоящий на коленях Пятый все в той же сраной форме академии, и с придыханием называющий его «папочка», вполне вписывается в общую картину. Да, именно тот уровень извращений, который предпочитает Клаус. Лучше, блять, не придумаешь.       Клаус зажмуривается на секунду, словно собираясь по меньшей мере, нырнуть в бездонную холодную пучину, и осторожно, нежно касается рукой чуть растрепанных волос Пятого, поглаживая того по голове и дурея от того, что он может так сделать, и Пятый даже не сломает ему руку за это. Все-таки детский алкоголизм — абсолютное благо! — Малыш, — зовет Клаус, и его голос прокуренный и хриплый от возбуждения. — Да, папочка? — Пятый звучит увереннее, его серых радужек уже почти не видно за расширенной чернотой зрачка. Клаус успевает задаться вопросом: только ли алкоголь в крови мальчишки? Но развить эту мысль он не успевает, потому что дрожащие бледные пальцы наконец справляются с пуговицей и молнией и пробираются под резинку трусов, касаясь возбужденного органа ласково и нетерпеливо, поглаживают совсем легонько. Глаза Пятого ярко загораются каким-то дьявольским восторженным светом, словно ребенок наконец-то получил игрушку, которую давно выпрашивал у родителей. — Теперь ты поцелуешь меня? — спрашивает подросток и сам тянется к чужим губам.       Клаус сводит брови к переносице и качает головой. Пятый на мгновение теряется и смотрит так искренне-растерянно, что у Номера Четыре едва хватает сил придерживаться роли в их маленьком спектакле. Зацеловать Пятого хочется нежно, страстно, медленно, быстро, грубо, ласково. Хочется целовать его всю оставшуюся ночь и потом еще немножко. Но Клаус не дает себе этого сделать. Он начинает понимать, чего от него хочет этот засранец. — Тебе следует попросить лучше, малыш, — спокойствие в голосе дается ему тяжело, потому что пальцы Пятого все еще поглаживают его член, но все же дается, и Клаус правда горд собой.       Пятый поджимает губы и смотрит почти умоляюще. Но Клауса совершенно не трогает этот взгляд — он смотрит на мальчишку с тем же холодным ожиданием, хотя мысленно уже раздел брата и вытрахал во всех позах, да. Но внешне он почти равнодушен. Кажется, это талант. Может следует попробовать себя в театре? — Пожалуйста, — его голос срывается и немного дрожит — он так сильно возбужден, что едва дышит. — Пожалуйста, папочка, поцелуй меня.       Пятый тянется совсем близко к лицу брата, и Клаус просто не смеет отказать ему в этой просьбе. Он собирался поцеловать его сперва нежно и мягко, чтобы дать Пятому привыкнуть к ощущениям. Блять, это ведь его первый поцелуй! Но нежно не выходит, потому что Пятый — ебанное хранилище сексуальной энергии. С ним нежно просто не выходит. Он словно так и напрашивается на резкие движения и неприкрытую страсть. Поэтому выходит довольно грубо. Клаус впечатывается в его губы и без промедления раздвигает их языком, проникая в горячий, отдающий виски и абсентом рот. Пятый стонет в его губы и обвивает своими тонкими руками его шею. Пятый податливый и неожиданно послушный. Кто бы, блять, мог подумать!       Поцелуи выходят смазанными и быстрыми. Клаус словно не может напиться горечью этих мягких, пухлых губ. А Пятый отвечает так иступлено-искренне, со всей страстью, желая большего, распаляя прикосновениями горячих пальцев, забравшихся под короткую футболку Клауса. Это все так ахуенно, что сносит крышу и вставляет попизже любых наркотиков. Пожалуй, если бы Клаус имел зависимость от такого возбужденного и возбуждающего Пятого, а не от наркотиков, то с такой зависимостью он бы точно не справился. Главное сейчас на это не подсесть. Клаус не дурак, понимает, что это — единичная акция, и на утро Пятый и правда не захочет иметь с братом ничего общего. — Папочка, — шепчет Пятый между поцелуями и опять тянется руками к паху Клауса, пытаясь снять с него штаны вместе с трусами. — Чего ты хочешь, малыш? — спрашивает Клаус самым властным своим голосом и крепко держит мальчишку за подбородок. — Расскажи мне. — Я… — Пятый вдруг теряется и закусывает губу.       О боги, он такой робкий, раскрасневшийся и фантастически растрепанный, словно его уже хорошо оттрахали. Даже не верится, что это Пятый. Тот самый Пятый, который «убил столько людей, сколько ты и представить не можешь». Тот самый Пятый, который проторчал в одиночестве в апокалипсисе сорок пять лет, а потом вернулся и предотвратил этот самый апокалипсис. Вот этот самый Пятый сейчас стоит на коленях между ног Клауса раскрасневшийся и возбужденный, закусывает свои влажные, чуть припухшие губы и собирается рассказать брату о своих порнушных желаниях. Ох, блять, не кончить бы без рук от такого.       Пятый, видимо чтобы не отвечать на заданный вопрос, зарывается лицом Клаусу куда-то в изгиб между шеей и плечом, несильно кусая чуть солоноватую кожу, ведет носом выше по шее, к уху и щекотно облизывает мочку, прикусывая и ее. Чтобы сделать это, Пятому приходится чуть привстать и выгнуться в спине, поэтому Клаус, наслаждаясь незамысловатой лаской, опускает ладони на чужую задницу, чуть сжимает ягодицы и несильно шлепает, слыша в ответ слабый стон.       Клаусу кажется, что на них обоих слишком много ненужной, мешающей одежды, от которой стоит избавиться как можно скорее. Поэтому он стягивает с Пятого пиджак и кидает в сторону. Расстегивать пуговицы на рубашке он даже не пытается, знает ведь, что его дрожащие пальцы просто не способны справиться с такой непосильной задачей, так что он тянет ее вверх, и Пятый послушно поднимает руки, давая себя раздеть и сам тянется к футболке Клауса, чтобы нетерпеливо отбросить ее туда же к своей одежде и прильнуть разгоряченной кожей к коже, теряясь в приятных ощущениях и сгорая от желания почувствовать еще больше.       Пятый обхватывает ладонями лицо Клауса и по-детски невинно целует в щеку, касается языком острой скулы и обдает горячим влажным дыханием висок. Затем немного отстраняется, чтобы заглянуть своим темным туманным взглядом в блестящие желанием глаза брата. — Я хочу, чтобы ты кончил… на меня, — шепчет Пятый, не отрывая взгляда от помутневших глаз Клауса.       Клаус зажмуривается и из последних сил сдерживает стон. Из уст мальчишки это звучит так порочно и неправильно, но вместе с тем так сексуально и, блять, правильно, что сносит крышу и не оставляет ни малейших шансов на отступление. Клаус рычит и тянет Пятого наверх, заставляя его подняться с колен и усесться на свои бедра. Да, так значительно лучше. На то, чтобы снимать штаны и шорты нет ни сил, ни времени, поэтому Клаус только расстегивает ширинку парня и чуть приспускает шорты вместе с бельем, поспешно обхватывая пальцами возбужденный член, истекающий смазкой.       Пятый судорожно всхлипывает и прижимается еще ближе к Клаусу, не оставляя между их телами ни миллиметра расстояния. Кожа Пятого — мягкая, гладкая и бледная, совсем детская еще, даже несмотря на грубые шрамы на руках и животе. Клаусу хочется поцеловать, потрогать, облизать каждый дюйм этой бледной чувствительной кожи. Но кончить хочется еще больше, поэтому поцелуи могут пока встать в очередь. Пятый снова шепчет это дьявольское «папочка», и Клаус с силой сжимает его бедро и кусает плечо, сразу же зализывая место укуса и втягивая кожу в рот, превращая ее в яркий, наливающийся краской засос. Что ж, на утро Пятый точно не скажет ему спасибо за это. Но знаете, что самое прекрасное? Клаусу плевать.       Клаус достает собственный член и обхватывает ладонью его и член Пятого, сжимая их вместе. Пятый несдержанно стонет, а Клаус шипит и впивается зубами в бледную шею брата, оставляя очередной засос, потому что — блять, да, это слишком хорошо. Номер Пять откидывает голову назад, открывая больше доступа к своей шее, цепляется ослабевшими пальцами за плечи брата и толкается в его руку. Это мало похоже на тот секс с Клаусом, который он представлял, но это все равно так хорошо-ахуенно-правильно-приятно, что ему не остается причин жаловаться.       Клаус дрочит им обоим, пытаясь игнорировать желание отсосать этому пиздюку, или заставить его отсосать себе — Клаус еще не решил, чего хочет больше. Между их телами жарко, горячо, влажно и просто потрясающе. Их члены соприкасаются и посылают острые иголки удовольствия по всему телу. Клаус жадно оставляет поцелуи повсюду, куда может дотянуться, облизывает острые выпирающие ключицы, покусывает чувствительную кожу, оставляет повсюду ярко-красные метки-метки-метки, чтобы даже через неделю Пятый не забыл, что произошло и при каждом взгляде в зеркало вспоминал это свое блядское «папочка». — Пожалуйста… пожалуйста… — срывающимся голосом шепчет Пятый и толкается в руку брата. — О чем ты просишь, малыш? — прихватив зубами нижнюю губу мальчишки и чуть оттянув прежде чем отпустить, спрашивает Клаус и немного замедляет движение своей руки по их членам. — Я… — Пятый зажмуривается, — я так хочу кончить, пожалуйста, папочка.       Пятый закусывает губу до крови и громко стонет, когда Клаус начинает двигать рукой быстрее и сжимает крепче. Клаус слизывает языком выступившую каплю крови с губы Пятого и улыбается. — Ты можешь кончить, малыш. Давай.       Пятому хватает еще всего пары движений по члену, и он изливается в руку брата с хриплыми ругательствами и заглушенными стонами. Пятый обмякает, но все равно тянется к Клаусу с долгим чувственным поцелуем, пока Клаус продолжает поспешно дрочить самому себе. Номер Пять целует его в губы, потом спускается ниже по шее, быстро проходится губами по груди, коротко облизывает соски и наконец полностью соскальзывает с бедер брата, снова оказываясь на коленях между его ног. Он убирает руку Клауса и осторожно касается его члена языком — быстро, словно на пробу, пытаясь разобраться в этих новых ощущениях. Клаус довольно мычит, и Пятый понимает, что делает все правильно. Он повторяет свое движение, задерживаясь дольше, впуская ярко-красную головку в рот, посасывая ее, играясь с ней языком. Парень пытается брать глубже, но выходит у него плохо, он задевает чувствительную кожу зубами и давится. А Клаус снова шипит и срывается на короткий стон. Пятый решает больше не рисковать, хотя насадиться ртом на чужой член и почувствовать его глубоко в своем горле хочется до трясущихся пальцев, но он только проводит языком по всей длине и снова посасывает головку.       Пятый понимает, что Клаус скоро кончит, когда с его губ все чаще начинают срываться несдержанные стоны. Он выпускает член изо рта и продолжает уже своей рукой. — Ты кончишь на меня, папочка? — сладким невинным голосом интересуется Номер Пять и почти сразу чувствует горячую сперму на своем лице.       Пятый расплывается в улыбке и слизывает пару капель, попавших на его губы. Клаус тянется рукой к лицу брата и кажется пытается вытереть сперму с лица, но только больше размазывает ее по щеке и чертыхается. Сил почти ни на что не остается. Клаус поднимается с кресла и тянет за собой брата, чтобы вместе с ним упасть на узкий мягкий диван перед камином и уснуть. По пути он все-таки поднимает с пола собственную футболку и вытирает ей лицо Пятого, который довольно, сонно улыбается.

***

      Утром Клаус просыпается первым. Воспоминания накатывают снежной лавиной, и Клаус всерьез жалеет, что вообще проснулся, а не умер во сне. Он неловко поднимается с дивана, стараясь не разбудить Пятого. Номер Четыре находит свою футболку, испачканную в собственной сперме и безнадежно прикрывает глаза. Блять. Они ведь и правда это сделали, ахуеть. Его штаны тоже не самые чистые, но идти переодеваться нет сил, Клаусу сейчас нужно выпить — кофе, естественно, с алкоголем-то он тоже завязал, хотя хочется нахуяриться аж до дрожи в пальцах. Пиздец.       Клаус как раз кладет сахар в свою чашку кофе, когда слышит осторожные шаги Пятого за своей спиной. Клаус морально готовит себя к чему, блять, угодно. К прилетевшему в голову ножу, к холодной отстраненности и умело отыгранному виду, будто ничего не было. Клаус даже готов к истеричному подростковому скандалу с обвинениями и криками. Но. — Ты сделаешь и мне кофе, папочка?       У Клауса кажется останавливается сердце, а Пятый улыбается своей самой блядской, дьявольской улыбкой.