***
— С дороги! — гаркнул юноша, расталкивая локтями неприятелей. Мерзко и противно было в толпе мещан, каждый раз локтей и плеч касались чьи-то грязные силуэты, рукава всегда чистого и гладкого пиджака закатывались. Не дай бог, чихнет кто, пусть подавится соплями! Простолюдинские гены видны, стоит открыть кому-либо рот. Эридан показывал же пример всем, каким должен быть чистокровный ученик Высшей Святой Гимназии, как должен вести себя и выглядеть настоящий аристократ. Казалось, он один знал про этикет и эти правила. Ему наплевать, своё достоинство он не уронит, до их планки не упадёт: он — воспитанный, умный и молодой, знает себе цену, и, сказать по правде, она колоссальная! Он поторопился выйти за территорию школы и отправиться домой по привычной истоптанной дорожке: через школьный старый сад и задники близких к лесу домишек да сараев. Родовое поместье располагалось за хвойным лесом, вдали от глаз, которым не дано видеть красоту и жизнь благородных семей. Его походка нелепо выглядела со взгляда прохожего: спина выпрямленная и подбородок приподнятый, а шаги один другого длиннее, быстрые и целеустремленные. Стоит упомянуть, что сам Эридан рассчитывал получать домашнее обучение, отсиживаться в поместье в непогодные дни, выходить только на выездные празднества и лесные прогулки. — Вот знаете, мама! — злился тогда маленький Ампора. — За пределами нашего поместья ходит столько разнородных оборванцев, бродяг и бедняков! И самое ужасное, что один из них — разбойник, хотящий выстрелить в меня отравленной стрелою, прервать род Ампора! Вы не можете оставить этот факт без внимания и дать мне самолично подставиться под удар. Никто не слушал его, так что безвластный над волей родителей Эридан раздумал хитрый план, как избежать нежеланной встречи. Одной грозной ночью он не спал, и его сознание выстраивало шаблон его будущей жизни благородного аристократа: пройти обучение на высшем уровне, показать всем свою перспективность, выйти замуж за красивую дочь другой семьи, — сам Эридан имел взгляды на дочь местного управителя, — руководить после отца поместьем и его владениями, а после уйти в мир иной, где его власть продолжится. Такая идиллия — никому большего и пожелать нельзя. Сейчас на его пути тлеющий теплотой вечер перед приближающимися зимними холодами, покрытая чудесными листьями тропинка, Эридан шагает уже медленней и смотрит пристально под ноги. Здесь, за школьным садом и старенькими домишками ему нет опасности, а до дома около четверти часа пешим шагом. Родители почему-то отказались нанимать извозчика для сына. Эридану уже шестнадцатый год, он вольностью и самодовольством упитан, юношеский максимализм нашел в нём убежище на долгие годы юности. Ему чужды ребяческие игры, зато охотно любит выбирать свой костюм на всевозможные поводы и торжества. Занимается таким долгим трудом, как рукоделием, и не считает это по важным причинам крестьянской работой, мол, никто, кроме благородного, не может со вкусом художника и с руками творца создать чудесный наряд, достойный самого принца. Его школьную форму, которая по стандарту, розданному всем учащимся, вышитый коричневой широкой клеткой, штаны и пиджак с эмблемой, он перешил под свои мерки, миллиметр к миллиметру и, видит смотрящий, теперь это выглядит дорогим костюмом. И не говоря об уходе за нежными руками, всегда подстриженный ногти, бледная и гладкая кожа. Волосы подстрижены ровно, с фамильной челкой, закрепленной множеством шпилек к затылку. Немного вьются на кончиках, но это позволительная роскошь и шарм. Из-под рукавов пиджака всегда выглядывают белоснежные рукава чистой парадной рубашки. Его внешний вид — его доказательство принадлежности к фамильному роду, «аристократ на выезде». А над головой — грустное небо. От чего же вселенская горечь наполняет его тяжелыми серыми облаками печали… Половину своей жизни Эридан отдавал мыслям о правдивости рассказа его нянечки. Стоит ли скрывать себя, красавца, ходить по закоулкам и лесным тропкам заместо главных улиц города из опасения наткнуться на убийцу сердечного ритма. Может, не так страшно дать сердцу иссохнуть. Нянечка не выглядела изможденной или умирающей, она до сих пор улыбалась ему ласковой улыбкой и протягивала свои тёплые руки. И что же это за магия, которую так отчаянно отрицают учёные, но передают через поколения в преданиях отцы и матери. Эридан всерьёз погрузился в глубокие мысли о раненном сердце, и что же за боль способна обрушиться на него. Под ногами шуршали отцветшие сухие листья, поддеваемые носками туфель, и объемная капля упала пред носом Эридана, — начинается дождь. По капле, долгим интервалом начнет выплакивать свое горе небо, наполняя землю прохладными слезами. Ампора испугался и поднял голову после долгого разглядывания листьев и своих туфель, да тропинки, которую каждый день он проходит. Сначала он окинул взглядом лес, до которого ещё немного было пройти, дальние поля и серую мощную стену дождя, видную его слабым зрением. И будто только сейчас он ощутил ветрище, подгибающий слабые деревья, и мурашками покрылась кожа. Понял он тайну, а ненастье пришло к нему совсем близко, нашло его дорогу! И вот чудесные сиреневые глаза увидели свой страх. Из-за последнего заброшенного у лесного подъема сарая выглядывала голова и лукавые, озорные глаза мальчонки. Золотистые частые кудри в такт ветру подпрыгивали и покачивались. Румяные щеки и ямочки на щеках, светлая и гадкая улыбка. И то ли ветер засвистел, то ли чистый детский смех целым небом упал на Эридана. — Ох, нет! — неловко прокричал он, пока тело дрожало и стрункой натянулось, но ноги так с места и не сдвинулись. Под страхом его глаза яростно глядели на протянутые ручки красивого мальчика и лук в них. — Изыди! Натянута стрела и пущена под счастливый дурливый смех, а ребенок сразу убежал к полям, раскинув в победном жесте ручонки. Эридан не только тактически защищал себя, он подложил под ткань пиджака плотную ватную заслонку, прямо напротив сердца. Но не знал он, что стрела, попав в сердце, рассыпается искрами, улетающими по ветру, что никаким стенами не упрятать чуткое и ранимое его сердце. И вместе с зачастившим непробойным ливнем застонали не только крыши пристроек, но и юноша, упавший на ковёр сухих листьев и прижимающий дрожащую ладонь к сердцу. Его пустило в жар. Эридан лежал на промерзлой и сырой земле больше полутора часа, под ливнем, пока его не нашли слуги их имения, наказанные искать его. Ему было так плохо, как никогда не было. В груди, казалось, образовался широкий бушующий океан, и тяжелой ношей бурлили его волны от штормящей погоды. Лихорадка сбила всю его ясность, только бормотания выходили: «Я знал! Я предупреждал! Я говорил! Так больно! Спасите!», — стонал он всю дорогу на руках одного из служащих. Дома ему поплохело ещё более, из глаз текли горячие слезы вперемешку с шипением и рыданиями. Он руками сжимал мягкое взбитое одеяло, хотел спрятаться в нём, хотел укутать боль свою нежным касанием ткани покрывала, чтобы не ныла. Чтобы дышать стало приятней и легче всего на свете, чтобы воздух стал вновь обыденным явлением, чтобы не казалось, что от каждого рваного или глубоко вздоха на сердце давят тяжёлые серые тучи, предвещающие беспросветный ливень и грозу. Он был один в чуждой, как не родной, будто неизвестной комнате, освещенной двумя свечками: у его кровати и у окна. Слышен был давящий барабанный стук капель о стекло, ночные сумерки указывали на приближении ночи. Тогда Эридан откинул ставшее чужеродным одеяло резким движением, вдохнул так глубоко, что сдавило лёгкие, так, будто собирается погрузиться под воду, и поднялся с кровати. Он с омерзением осмотрел ночную одежду, с остервенеем снял с себя страшные тряпки, решив, что его уродливая нагота самое важное сейчас. Ему чудилось, что даже воздух сдавливает его нутро, колется напряжением об его кожу, что хочется выйти из тела и стать эфемерным и невесомым. Скривив губы в отвращении к себе и ко всему миру, он открыл окно, впустив бешеный и дикий ливень в комнату, выставив своё тело под его суд. Обе свечки мгновенно потухли, а около оконная опрокинулась на ковер, разлив горячий воск на чистые ворсинки. Тяжелые закрученные шторы забились об окна, и одна вылетела на улицу и трепетала под ударами ветра. Замерзая, дрожа и смотря на стихию, её гром, силу и свободу, он заплакал. Он заплакал, хрипя кашлем, чуть жмуря глаза, от досады и невезения. Он грудью лег на оконную раму, подставив затылок ледяным каплям, и всё плакал. Но каков был воздух — чистый, влажный и облегчающий его сердечную ношу. С каждым вдохом в него втекала неведомая сила, а выдохом — улетучивалась зараза. Он подскочил, вдыхал, вдыхал с ветром холодный воздух и улыбался своему состоянию, сладкой горечи и природной нескончаемости, как и мыслям его, таким же легким и далёким, подобно ветру. Он долго продолжал смотреть в ночную мглу, пока настоящий жар не забрал его, пока не упал наотмашь на замерзший, мокрый ковер со слабой улыбкой на губах.***
Почти три ночи нескончаемого жара сотрясали тело Эридана, забирая силу из его хрупкого здоровья. И в четвертую ночь он еле приоткрыл слипшиеся от засохшей соли и липкости глаза. Тихо вздохнув, он задрожал от ощущения слабости. Горло сковало спазмом, и непривычные хриплые покашливания были единственный звуком, которые он смог произвести в наступившую минуту пробуждения. Его кровать стояла у самой стены, напротив окошка, да и комната не представляла из себя роскошные хоромы. Только здесь Эридан пожелал быть скромнее, только в плане пространства. Шторы тёмного цвета, с редкими полосами, до этого завязанные лентами, сейчас были развязаны и раскинуты на все окно. Приложив слабым касанием ко лбу ладонь, Эридан ощутил себя потерянным и самым брошенным человеком, не говоря о состоянии его внешнего вида. — Вы уже проснулись? Вам лучше? — спросил скрипучий голос служанки со стороны дверного проема. Эридан подумал, что противнее голоса он услышать не пожелает. Родители Эридана чуть окончательно не сошли с ума, с момента как узнали о том, где нашли сына, о сильном помутнении рассудка, судорогах их ребенка и состоянии его. Прошли долгие три дня после посещения врача, пока Эридана стало лучше. Мать его сама слегла на второй день, а отец был вынужден самым суровым наказом оставить дом на прислугу. Казалось, в доме поселилось нервное отчаяние, никто и вида волнения не подавал. И вот жар спал к концу прошедшего дня, оставалось ждать пробуждения больного. К нему приставили эту служанку, но Эридан тотчас сделался капризным выродком. Как только она поправила шторы, совершенно не плавными движениями пригладила складочки и завязала канаты, дав мягкому свету приближавшегося утра осветить окружающий мир, он хрипло отчеканил: «Убирайся! Пусть приставят мне достойную прислугу, а не всякое отребье из ближайшего сарая». Не видя удивленной и уязвленной неприятности к себе, он стал понемногу подниматься. Какая гадость, когда ты должен видеть уродливые зачесанные ломкие волосы, кривые сухие губы, такие же руки, пальцы! Знать, что они будут дотрагиваться до его одежды и, не дай господь, до него самого. Слышать голос услужливости от несчастной женщины, которая не может привести свои волосы в достойное этого дома состояния. Когда он свесил ноги с кровати, зашла другая. Эридан поднял голову, обратив пытливый взор лавандовых светящихся глаз. Он увидел необычно молодую для служанки девушку; он не раз задерживал взгляд на ней в любопытстве. Видно, в данную минуту она напряжена, спину держит чересчур прямо, а глаза — яркие и укоряющие, разозлённые, глубокого зелёного полевого цвета. Она встала около прикроватной тумбы, совсем рядом с ним, где первые лучи солнца задели ее молодое личико и очертили скулы, осветили искрами невозможные зелёные глаза. Эридан чутко ощутил свою беспомощность и нарастающее опустошение, что один взгляд на сердитые глаза и сложенные у груди руки взорвали его жалкую душу. У неё короткие чёрные волосы, вьющиеся дикими вьюнками у уха, у щеки, у шеи. Такой неуход и неряшливость чем-то поразили Эридана, до этого брюзжащего на старую служанку, и он чуть слышно сглотнул и зарделся от глупого счастья. Совсем перестал понимать своих желаний и настроений. Своими текучими мыслями он хотел спросить: «Отчего вы злы?», — но произнес другое. — Почему у вас короткие волосы? Казалось, чудесные глаза расширились от удивления, даже осанка немного скованно расслабилась. Испытующим взором, наглым и исследующим она осмотрела его, отчего вновь он ощутил свою безобразность заместо возникшего счастья и, пока это гнетущее молчание не прекратилось, скрыл своё тело, одетое в ту самую ночную рубашку, одеялом. — Удобно, котда волосы короткие, — тихо она сказала и вдруг покраснела, а сердце Эридана запело. «Румянец так красив, спелым мерцанием украшает щёки», — подумал он, почудилось в миг, что родился он по-новому, без мыслей, без знаний, без рода.***
Когда не дышащая от удушья слёз добрая старая служанка вышла из покоев Ампоры-младшего, Непета впала в неконтролируемую ярость. Она любила старую служанку за её чуткость к ней, несовершеннолетней беженке, принятой в поместье по доброте госпожи. Положение молоденькой девушки без дома бесперспективно и мало, трудное будущим несчастьем встретить смерть в голоде и холоде под каким-нибудь самостройным шалашике зимой. Чудесным светом оказалась рука леди Ампоры, заметившей её в воровстве одним осенним днем, когда был солнечный полдень и хозяин пекарни вышел насладиться последним тёплыми лучами. Непета не могла удержаться, чтобы не наказать грубость к тому, кто лучшего хочет и оказывает помощь слабому. Она понимала, что новых сиделок не приставят ещё некоторое время — их попросту не было. Было гнусно осознать, как должно быть она выглядела с злыми помыслами в голове и на лице, когда весь вид Эридана ужалил её сердце: он робко и неуверенно сидел на краю кровати, держась руками, верно хотел встать, и смотрел на острые коленки. После оглядел её опасливо, настороженно, губы сжаты, под глазами глубокие тени, а в глазах — апатия подбитой надежды, тлеющий пепел, слетающий с горный вершины, — слишком тоскливой волной окинули её при рассмотрении, особенно больно было видеть блики солнечных лучей, когда глаза напротив, казалось, век не видели тёплого яркого света, тянущегося сквозь оконное стекло. И ничего, кроме доброты и окутавшей нежности, не хотелось Непете подарить ему в тот момент. Сразу, как только тихое молчание после странного вопроса отошло, Эридан попросил приготовить ему ванну, чистую одежду и супа: «Его содержимое на Ваш вкус». И сделано всё было тотчас, Непета юрко вышла из спальни, указала возвращавшейся служанке набрать ванну и наказать повару поднимать и готовить луковый суп. И побыстрее! Она хотела восстановить здоровье Эридана, а с ним и душевный покой будет стабильным, надеялась она. Тогда же Непету приставили негласной подругой-сиделкой с Эриданом на долгое время, пока его умственное и духовное здравие не восстановится, возможно, до самой глубокой зимы. Небывалым удивлением высказалась госпожа на произошедшее в то утро, когда её сын выругался перед слугой, и не выразила возражений — раз Эридан в надёжных руках, ей большего не нужно. Непета сопровождала Эридана везде, не ясно было, когда она ложится спать, весь вид её был изнеможенным. Непета прикладывала усилия больше месяца, пока не стало ясно, что Эридан здоровым стал как две недели назад.***
В это утро небо было голубым до рези в глазах при просмотре на него, но яснее дня не было уже более четырнадцати дней. И морозных воздух, и день прекрасный настроили всех в поместье на весёлое, счастливое настроение. Только Эридану всё было не по сердцу, все тучи в голове скучивались и покоя не давали беспокойному разуму. Он видел эту слепящую яркость через окна в спальне, снежок блистал на солнце, всё было тихим и размеренно спокойным, но не его душа. Он начал одолеваться сильнейшей тоской в последние дни, тоской по ночам от удушливого ощущения нужды в ком-то. Когда он начал ощущать стук сердца в ушах отчетливым тактом, то и дышал тише и ниже, скручивался в одеяле и открытыми глазами смотрел на ночное небо — с этим останавливалось время. И мысли рассеивались, и воздух становился легким, и само сердце не имело веса, или это ощущение под ним прижатой подушки становилось поддержкой, — не ясно. Если бы только стали понятны его туманные желания, стали бы они чёткой фразой, он бы не раздумывая пошел их указом. Когда он лежал на ковре и глядел невидящим взором на потолок, игнорируя чуть слышную суету и высокомерную погоду за окном, к нему зашла Непета. — Ваши родители котят выехать на прогулку и зовут Вас отправиться с ними, — она говорила мягко и размеренно, уважительно ласково, как думал сам Эридан и обожал это. — Нет, я отказываюсь. Но я хотел бы сам выйти на прогулку в Вашем сопровождении на разный случай, куда-нибудь. У него не было удивления при возникновении этого странного желания — прогуляться с нею где-нибудь, а погода нравится всем. Он решил выполнять ежесекундно свои благородные желания для себялюбивых целей. Давно Эридан понял, что боится, что страшно ему указать вслух иль в мысли о недостатке внешнего вида этой крестьянки, Непеты. Казалось, и вид её неприятен, но он ни разу не отводил глаз от ее фигуры, если была такая возможность. Пока с ним занимался вызванный учитель, он ловил её глазами каждый раз, когда она заходила проведать, не нужно ли что ему или господину. Ногти всегда спешно подстрижены, бывало она его ненароком царапнет, он вздрогнет, но ни слова не произнесёт. А волосы отстрижены так уродливо, будто поломанными ножницами, неаккуратно, и всегда в завитках, завитках… И недавно он понадеялся, она оставит по-дикому расти волосам, но снова их обстригли. Гневное отчаяние колыхнулось в нём в момент, как его глаза увидели эту адовую стрижку, только бог видел и знал, как хотел Эридан покривляться мерзким лицом и надеть ухоженный парик служанке, лишь бы не видеть. Но он молчал и примирился с тем, что даже такое безобразие очаровательно, когда вокруг столько завитков! Ему было страшно обмолвиться словом о её неправильном произношении и увидеть негодование или обиду, когда он сам знал, что говорит ещё уродливее. И иногда он ощущал себя таким уродливым, со своими одеждами, кривостью пальцев или цветом пряди волос, своей избранностью гордиться не оставалось сил. Сейчас ни на что сил не оставалось. Он продолжал говорить с нею на «вы».***
Они вышли буквально через три четверти часа и пошли в сторону привычной дороги Эридана до гимназии, — так захотел сам Эридан. Безымянное молчание, хруст снега и льда под ногами и холодный воздух окружили и ступали с ними до конца лесной чащи. В это время года хвойные деревья продолжали окружать сонной зеленью, слегка прячущейся под снежными наростами. Вдруг у самого последнего дерева Эридан остановился и вздохнул чуть слышно. Он понял, что не выходил из дома всё то самое время, как его принесли на руках и в лихорадке. Тогда он посмотрел в глаза Непеты и увидел в них какую-то недосказанность, а её саму пугала тоска в чудных глазах напротив. — Не стригите больше волосы, — начал он медленно и после, чуть подумав, добавил более громким, неуверенным тоном, — я не спорю, завитки придают Вам очарование, но с длинными чёрными волосами, как у Вас было, бы очаровательней. От его слов Непета чуть прикрыла глаза и смутилась. Эридан продолжал выискивать нужный ответ на загадку его мыслей, который спрятан точно в лице Непеты, возможно, в ней самой. Он чувствовал себя обречённым на странную погибель, обременённым быть неполноценным. Возможно, ему нужно было вернуться в гимназию и вести требуемый плану жизненный ритм, а может начать привлекать внимание той дочери управителя, чтобы по наступлении нужного возраста обручиться и отдать себя семейному обеспечению. Настолько безучастных и низких его статуса мыслей он не знал и сбросил их по мере нарастания. Он отвернулся от растерянной Непеты и выдохнул с обидой и разочарованием. Его сердце сдавливало он перестающей нужды в тепле, заботе и нежности, в способе залечить ту рану, нанесённую ударом стрелы, чтобы ни воздух, ни горечь и соль не могли проникнуть в самое дорогое и незащищенное его свойство. Как несправедливо было понимать свою несчастливость, как больно и обидно от нервных исканий чудесного озарения и тёплого счастья, от непрерывных ноющих ран. Снова посмотрев на слишком ясное небо, ожидая, когда же оно покроется тучами, стало пусто и одиноко, никого не было рядом и никто не мог ему помочь, вот он — один, стоит у опушки и смотрит на то бесконечное и совсем не сочувствующее ему. Ему судьба выдала билет страдальца и жертвы. Кажется, в глазах защипало от тех слёз, что не в первый раз захотели попортить его кожу. Он не сразу почувствовал чужую руку, пока не ощутил покалывание от тепла в ладони и пальцах. Эридан резко посмотрел на Непету, улыбнувшуюся по-особенному приятно для него. — Всё будет хорошо, мистер Ампурра! — она старалась внушить ему счастливый оптимизм и не смотреть на действительно текущие слёзы. Эридан хотел зло спросить, когда будет это хорошо, выдернуть руку из чужих прикосновений и уйти, убежать от дураков и самого себя. — Котда-нибудь будет, поверьте мне, — отвелила девушка на его мысли, потом Непета начала причудливо раскачивать руки, пока Эридан с недопониманием и брезгливостью смотрел на то, что стало с его рукой. Непета заметила выражение Эридана. — Вы действительно невыносимы! Непета не могла знать, что за чувства сковывают грузом рядом стоящего человека, человека с таким брошенным видом, она чувствовала, что именно ей требуется помочь ему словом или делом. Отпустив безвольную руку, Непета совсем близко подошла к нему и обняла своими успокаивающими объятьями, пока Эридан растерянно замирал от обвинения в невыносимости. Он, как вновь пронзенный стрелой, вздрогнул слишком видно и, боясь громко расплакаться от приятного тепла и смешанного чувства неприязни, сам же обнял её крепчайшим объятием, каких никогда не любил, — как не любил он прикосновений чужих рук к себе. И горько, и больно, и сладко, и чудно ему стало, он подумал, что нашел то самое в чужом объятии, то нежное и любящее, то теплое и искреннее, то приятное и нужное. Он держался и не рыдал, он ревел самым тихим и бездыханным способом, не отпуская объятий ни на секунду, никогда. «Почему же меня никто не обнимал?» — задался он важным вопросом, который ни разу не подумал бы. И только одно стало его сознанием: как восстановить себя, не потерять больше найденного покоя и тепла. Понял он, в чём нуждался, в какой заботе. Эридан ощущал у себя под щекой чужие сухие волосы и хотел дать должный уход тому одному, кто не задерживал внимания за состоянием волос. Он выдохнул и разжал свои крепкие объятья, не отпуская рук от чужого тела, чтобы взглянуть в лицо Непеты. Она же подняла руку и легким движением пальцев вытерла все слезинки, оставшиеся на его щеках. Эридан стерпел этот жест, обещавший ему последующие болезненные ощущения на щеках и раздражение, шелушение, и посмотрел в красивые глаза. В них не было нужного ему обожания и преданной любви, только тёплая забота и искристое счастливое выражение. Это разочаровало и почти выкинуло его на известную протоптанную тропу ледяных дождей одиночества и боли, если бы не следующие слова, от которых его ударило током: — Вы не будете одиноки, поверьте мне. — Я буду воспринимать это как обещание. Непета удивилась быстрой, самодовольной, хитрой и уверенной реплике, сказанной хриплым голосом, от, казалось, несчастного и одинокого Эридана. Он смотрел на неё с таинственной искрой во взгляде, с вспыхнувшей оживленностью и весельем в теле. Только радость и тепло вибрировало в воздухе между ними. И его красивые фиолетовые глаза очаровывали пристальным вниманием, поэтому её мысли не были наполнены серьёзной задумчивостью, что послужило причиной. Ей стало хорошо, что физическое и, возможно, душевное здоровье Эридана крепчало и улучшалось от старательной заботы. — Стоит чаще устраивать совместные прогулки. Уверен, они будут иметь благодатные последствия. И нет более приятного повода улыбаться. Пока она тешила себя приятными домыслами, Эридан ловил от её лица счастливую нотку и скорее, как можно скорее продумывал, каким образом понравиться ей, чтобы она так же сильно нуждалась в его улыбке и объятьях, чтобы именно она начала страдать от всякой сердечной боли, чтобы именно он мог вселять в неё счастье. Он бы хотел, чтобы её сердце пронзила стрела Амура, тогда бы он мог взять на себя роль спасителя раненной души и избавителя от страданий. Он бы излечил её горе, он был бы героем! Эридан ощутил давно забытое волнение и возбуждение от перспективы стать самым важным для Непеты. Его сердце забилось от приторного ожидания и выстраданной любви. Тогда же он, ничуть не брезгая к прикосновению, взял её ладонь в свою и крепко сжал, направляясь обратно в лес, к дому. Эридан повернул лицо к опешившей Непете, ведомой его волей, она выглядела не ждавшей такого энтузиазма и удивленной, но совсем не грустной, приятно счастливой, что Эридан, как умел, очаровательно улыбнулся ей, поглядывая в чужие глаза, и заметив смущенную улыбку, чуть не воспел от счастья и более быстрым шагом устремился по дороге. Он придумает, как очаровать её и связать только с его желаниями и любовью, и тогда сердце его запоет не хуже птиц, а душа станет свободней ветра.