***
— Я сделаю! — А не забоишься? — Да что тут хитрого? — И чтоб ни одна живая душа не заподозрила! — Вы, господин хороший, не разговоры разговаривайте. Задаток бы. — Ну ты смотри мне, щенок, не управишься... Когда богато одетый господин спешивался подле ресторации, к нему опрометью кинулся мальчишка — стремя придержать, коня принять. В общем, услужить. Дело привычное. При хорошем заведении такой вот малый на побегушках завсегда найдется. Так что никто и внимания не обратил. А уж того, как зажатая между пальцев монетка полоснула подпругу, и подавно не заметили. После вся столица дня три судачила, как молодой боярин Скорцеску, красуясь перед дамами, по-над обрывом с лошади навернулся. Расшибся знатно и как только живой остался. Вроде и покушение подозревали, но, сколько жандармы ни бились, следов не нашли. Уж кому и зачем тот боярин понадобился — кто их знает, но за это его падение полновесным золотом уплатили. Да и запомнилось Раду, что монетка не только карманы резать годится.***
Жандармов принесло не вовремя. Впрочем, эту братию всегда не вовремя приносит. Но в этот раз уж совсем некстати. Налетели, оцепили рынок, начали прочесывать, равно как мелким гребнем вшей гонять. Ну кто мог ждать, что лавочник наведет облаву? Ведь давненько скупал все, что хозяев поменяло без их ведома. А тут нате вам. Жандармы из-за этих цацок весь город на уши поставили. И было б чего шум поднимать — ведь не убили никого, так, слегка карету пограбили, на боярышне даже кружев не порвали. Хотя вот теперь уже убили. Сначала скупщика этого, чтоб ему черти в аду не жалели дров под сковородкой, а потом и жандармов двух подстрелили. И сейчас прятались за загонами со скотом, пока облава медленно сжимала кольцо. — Прорываться будем? — хмуро поинтересовался Йон, крутя в руках пистоль. Все молчали. По лицу Пеши, старшего из троих, виделось, что согласен. Кому охота в каталажку загреметь, тем более что жандармы раздухарились, могут и не за решетку, а прямиком на тот свет спровадить. Но втроем — супротив нескольких десятков? Даже в суматохе расклад неравный. Да и суматохи особой не было... Пока. И под руку снова подвернулась монетка. — Погодь, — Раду придержал Йона. — Сейчас шумиху устроим. День благо был базарный, и народу, и товару хватало. Самого разного. Птица, скотина, а в одном загоне громко фыркал и косился налитыми кровью глазами племенной бык. Шумиха ему явно не нравилась. И еще меньше понравилась заточенная монетка, брошенная меткой рукой прямо по носу. Бык взревел, ринулся вперед, снося загон, телеги, прилавки — все, что на дороге попалось. С воплями шарахнулись по сторонам не только торговцы, но и жандармы. У кого-то понесла лошадь. У кого-то сдали нервы, и он выстрелил. Началось сущее светопреставление. Покамест все утихомирилось, воровской троицы и след простыл. Монетка, правда, в суматохе потерялась, некогда подбирать было, пришлось новую завести.***
Уж чем-чем, а женским вниманием Раду никогда обделен не был. Привечали. И подруги-циркачки, и селянки, и купеческие дочки с женами, да и боярышни молодые стреляли глазками. С боярышней-то история и вышла. Не первая она была, и что в постели с женщиной делать, Раду знал давно. И как поцеловать, и приласкать где... Вот только циркач ей приглянулся настолько, что не мимоходом в укромном углу, где только юбки задрать да панталоны спустить, и не на постоялом дворе — в дом пригласила. Мол, все равно отец в отъезде, прислугу разогнала, самое оно. И ведь барышня была хороша, все при ней. Вот только наряды эти господские... После-то наловчился, самому вспоминать смешно было. А тогда аж растерялся. Рюши, корсет, юбки нижние — покуда разберешься, что тут расшнуровывается, что расстегивается, что как стягивается, опозориться впору. Тем паче, когда девица сама прижимается, и ласкает, и дразнится, так что никакого терпения не хватит. Вот и не хватило. На корсете оно аккурат и закончилось. И пока в шею целовал, одной рукой обнимал, грудь гладил, второй тихо достал монетку и порезал ту чертову шнуровку у корсета. Ножом бы так не вышло, да и кто в постели с девицей нож достает? А вот монеткой оказалось очень даже сподручно. Боярышня только поутру и заметила, что наряд в негодность пришел. Правда, после того случая со всякими дамскими ухищрениями Раду управляться навострился, а то мало ли. Норика довольна осталась, но за корсет все же обиделась.***
Погорел Раду не на бабах, хотя многие ему предрекали. А уж после случая с женой французского дипломата так и вовсе ставки делали. Рогатый муж тогда очень озаботился, чтобы найти того проходимца, с которым его благоверную жандармы при облаве застали. Да еще на захудалом постоялом дворе. В общем, скандал вышел знатный. И даже не на убийствах засыпался, хоть за хорошие деньги не брезговал и помочь кому с костлявой повстречаться раньше срока. Подвела его любовь к лошадям. Видно, не обязательно цыганом родиться. Если долго с ними жить, оно сказывается. Мимо хорошего коня он никогда спокойно пройти не мог. Даже коли самому и не нужен был, руки так и тянулись увести. А жеребец был диво как хорош, на господареву конюшню впору. Вот как, увидав такое чудо на постоялом дворе, мимо-то пройти? Раду и не прошел. Кто ж знать мог, что это конь свежеиспеченного австрийского посла. Тот поднял такую бучу, что жандармы не успокоились, пока не отловили вора и не упекли за решетку. А тюрьма — это вам не притон с веселыми девками. Не то, что вспоминать тянет. Правда, к тому времени имя Заячья Губа среди воровской да бандитской братии у многих на слуху было, так что не совсем туго пришлось. Хотя некоторых и окорачивал. И от надзирателей прилетало, и в карцер попадать доводилось, и прикончить пару раз попытались. Врагов-то нажить он себе умудрился тоже немало. Раду выживал, как мог, и прикидывал, как бы удрать из этого негостеприимного места, но не складывалось. Все-таки надзиратели не совсем даром свой хлеб ели. А после случай подвернулся, да только не тот, на который рассчитывал. Родни своей он не знал, визитеров не ждал, и когда жандарм сообщил, что его пожилая матушка хочет видеть непутевое чадо, удивился — не сказать, как. Но виду не подал. Добиться свидания в тюрьме не так-то просто, любопытно стало, кому ж это он понадобился. Старуха, тщательно прятавшая лицо, на неизвестную матушку не тянула, на бабку разве. Но что обозналась она, тоже не верилось. — Ты, что ли, Заячья Губа будешь? — Ну я. Тебе-то чего, старая? Или матушкой величать прикажешь? — Для этих, — она махнула рукой в сторону двери, — можешь и матушкой. И язык придержи, если не хочешь и дальше тут гнить. — Я-то, может, и не хочу, так ведь не выпускают. — А это уж от тебя зависит, — хмыкнула та. — Сделаешь, как я скажу, получишь свободу. — Вербуешь, старая? — Раду скривился. — Надзирателям доносить не буду. — И без тебя найдется, кому, — буркнула та и двинула рукой, подавая условный знак, распространенный среди разбойной братии. — Так слушать будешь или кого посговорчивее поискать? — Можно и послушать. Вроде никуда не спешу. — Вот и слушай, — старуха прошаркала по комнате, остановилась у двери, прижалась ухом. — Привезут завтра одного, Сандэ кличут. Повязали его над трупами, так что дело ясное. Но суд будет, чтоб все по закону. — А мне-то что с того? — Тебе, может, и ничего пока. Но коли Сандэ не доживет до суда, многим хорошим людям легче станет. И тебе тоже. — А мне-то как? — А вот так! — шикнула старуха. — Сумеешь все провернуть, вытащу тебя отсюда. — Интересно, как? — А ты не любопытствуй! Мое это дело. Сам смотри. Или соглашайся, или дальше сиди себе. Уже много позже Раду сопоставил, сообразил, кто к нему приходил, и откуда росли ноги у этой истории. А тогда хоть и сомневался, но за шанс выбраться на волю уцепился. Тем паче слухи-то в тюрьме ходили, и быстро стало известно, что того самого Сандэ повязали за убийство целой семьи: застрелил мужа с женой, да еще и дочку малолетнюю. Так что совесть не мучила. Только пришлось расстаться с очередной монеткой, которой Сандэ вскрыл себе вены. Но старуха не обманула. И даже не побег устроила. Выпустили Раду честь по чести — не прошло и недели. А спустя несколько седмиц после освобождения снова нашла и предложила очередное дело. Притом еще и намекнула, будто должен ей. И если что не так, то жандармы старые грешки и припомнить могут. Да и старуха оказалась личностью известной. На улице ее звали Ведьмой.***
Долговязый, назвавшийся Марцоля, Раду сразу не понравился. Не походил он ни на дельца, что конкурентов убрать хочет, ни на боярского сынка, который за наследство на тот свет кого из родни спровадить пытается, ни на обычного бандита. Да и где это видано, чтоб заказчик сам в деле участвовал? Как бы у него мундирчик-то в шкафу не обнаружился... Да и само дело: кого убрать, как, да еще и что на трупах оставить. Дурно это все пахло. С другими раскладами, может, Раду бы и не согласился. Но у Марцоля рекомендации были от старой стригоайки,* расплатиться с которой давно хотелось, но не выходило никак. Больно шустрая ведьма оказалась. Сколько раз уже мерещилось, что рассчитался и свободен как ветер. А после новое всплывало. Умела она, где надо, подмазать, в свою пользу повернуть, так что хочешь не хочешь — должен окажешься. А в долгу Раду оставаться не любил. Да и плату Марцоля посулил хорошую, всей шайке хватило бы, чтобы пару месяцев сытно есть, девок одаривать и под пули не лезть. У Раду-то как раз ветер в карманах гулял. Прятала его от облавы недавно одна вдовушка, а в доме-то нищета. Заплатка на заплатке, и детишки мал мала меньше по лавкам. Вот и выгреб все, что было. Деньги, они же что вода, как пришли, так и ушли. Не жалко. В общем, столковались они. И задаток Марцоля дал как положено, и дело прошло без накладок. А вот после... Пообещал он рассчитаться, только когда до постоялого двора чуть дальше по тракту доберутся. Раду это странным показалось. Если деньги при себе — отдал бы сразу, и разбежались. После того как не последних людей, судя и по карете, и по платью, к архангелам отправили, стараются в воздухе раствориться, а не толпой держаться. А если деньги на тот постоялый двор кто привезти должен, так снова странное выходило. Слишком уж много осведомленных, а такие дела лишний глаз ой не любят. Праздновали окончание дела знатно, от мяса стол ломился. И на выпивку Марцоля не поскупился, сливовицы выставил — хоть купайся в ней. Но Раду неспокойно было, и он держался настороже, ни капли не проглотил, только вид делал. Потому и заметил, что Марцоля подмигнул корчмарю, прежде чем выйти по нужде. И успел под лавку скатиться, когда солдаты распахнули двери, выбили окна и начали стрелять. Закончилось все быстро. Несколько залпов, потом редкие стоны в тишине, шаги, еще несколько одиночных выстрелов, после которых стоны стихли, а солдаты принялись выволакивать трупы. Раду и не думал хвататься за пистолеты, слишком уж неравные были силы. Растянулся на полу и прикинулся убитым. А когда один из солдат склонился над ним, то ли примеряясь, как ухватить покойника, то ли присматриваясь, чем поживиться, полоснул того по глазам зажатой между пальцев монетой. Нож-то, когда падал, достать не успел, а монетка оказалась под рукой. Брызнула кровь, солдат с воем отшатнулся, хватаясь за лицо, а Раду рванулся, выпрыгнул в окно, двинул кому-то в зубы, вскочил на первую подвернувшуюся лошадь и дал деру. Пули вслед, конечно, полетели, одна рядом с ухом свистнула, но обошлось. Правда, солдаты не отстали. Повисли на хвосте, что репей на бродячей собаке. Несколько дней гнали. То казалось, что удалось оторваться, то снова находили. Закончилось все на дунайском берегу безнадежным прыжком в воду и... брошенной с баржи веревкой, разделившей жизнь на "до" и "после".***
— Дай-ка монетку, — попросил Марджелату, крутя в руках запечатанный конверт с завещанием, ради которого они и влезли в банк. — Вернуть не забудь, — Раду протянул заточенный кругляш. Марджелату нагрел монету на свече, ловко подцепил сургучную печать. Изучил содержимое конверта и с усмешкой продемонстрировал Раду пустой лист. — Сам видишь, какой представитель Ватикана этот Ла Пероль, — Марджелату ловко запечатал конверт — и не заметить, что вскрывали. — Давай, Зайчик, бумаги на место и убираемся отсюда. — Монетку верни, — Раду выжидающе протянул руку. — Далась тебе эта монетка, — хмыкнул Марджелату, возвращая требуемое. — Ты ж вроде кражей кошельков не промышляешь. Да и переписку чужую вскрывать не часто приходится. — Да не скажи. Она много для чего сгодиться может, — усмехнулся Раду. — Монетка, как говаривал один мой знакомец, она в нашем деле вещь незаменимая.***