Цыганская душа

Марджелату не собирался устраивать потасовку. Вот истинный крест — не собирался. За последние два месяца ему перепало столько укоризненных взглядов Дэйвоса и тяжелых вздохов Раду, что он начал обнаруживать у себя зачатки совести, которая обычно спала мертвым сном и хозяина не беспокоила. Поэтому, чтобы пообедать и пропустить рюмку-другую ракии, он выбрал место поприличнее — ресторацию при далеко не худшем постоялом дворе. И публика там собралась самая что ни на есть почтенная. Около окна восседала пожилая перечница в сопровождении дородной служанки и с брехливой пуховкой на коленях — пока голос не подаст, и не поймешь, где голова, а где хвост. Через стол вели под сливовицу неспешную беседу какие-то мелкопоместные бояре. Несколько зажиточных горожан, явно завсегдатаев, отдавали должное кабанятине с чесноком и перцем, попутно обсуждая последние городские сплетни. Правда, в глубине зала расположилась компания молодых военных, но они так рьяно отмечали отпуск, что и господаря, вздумай он тут объявиться, уже не признали бы. В общем, хоть и людно, а драку не с кем устроить, даже будь такое желание. Около стойки хозяин, то и дело оглаживая ухоженную бороду, беседовал с кем-то из постояльцев. Марджелату присмотрелся, больше по привычке, чем из интереса. По виду — то ли приказчик состоятельного купца, то ли сам купец, из тех, кто уже успел нажить кое-какие деньги, но не успел отрастить брюхо. Дверь приоткрылась, в зал проскользнул мальчишка и подбежал к стойке. — Коня вашего заседлали, как велено, — доложил он. — Благодарствую, господин хороший. Мальчишка поймал кинутую ему постояльцем мелкую монетку и умчался обратно на кухню. Тот перекинулся с хозяином еще парой слов, распрощался и двинулся к выходу. Вояки орали очередную здравицу за какого-то капитана Динулеску, перемежая ее пожеланиями этому самому капитану поскорее провалиться в ад, драить языком чертям сковородки. Дверь тем временем опять открылась, и вошел припозднившийся Раду. И чего задержался? Говорил, на минуту, а тут уже и горячее подать успели. Марджелату сдвинул блюдо с запеченным бараньим боком на середину стола и щелкнул пальцами, подзывая служанку. Потом снова окинул взглядом зал. Старуха щебетала над своей пуховкой, которую собакой можно было назвать не иначе как по недомыслию. Горожане обсуждали новый выезд госпожи Мазилеску, ставший причиной нашумевшей дуэли между итальянским атташе и сыном боярина Драгича. Марджелату плеснул себе еще наливки из кувшина, а в следующий миг едва не выронил кружку. От удивления. Раду, проходя мимо того самого «приказчика», подставил ему подножку, да еще и в спину подтолкнул. Тот улетел головой на колени старой перечницы. Собачонка взвилась, будто пинка получила, и залилась оглушительным лаем. Старуха возмущенно разоралась визгливым, под стать ее псине, голосом. Раду подмигнул Марджелату, мотнул головой, указывая на «приказчика», и сгреб с ближайшего стола два кувшина. Запустил один в компанию вояк, второй — в хозяина ресторации и ринулся назад, к двери. Марджелату еще несколько мгновений разве что глазами не хлопал, пытаясь понять, что происходит. Чтобы Раду — и устроил такое? Раду, который частенько ворчал, что Марджелату только и ищет, где кулаки почесать. А после драк вздыхал так выразительно, что аж извиниться хотелось. Какая муха его покусала? Свалка тем временем набирала обороты. До разухабистой кабацкой драки пока не дотягивало, но посуда уже зазвенела. Пьяные офицеры не поняли, откуда им прилетело, но с отборной бранью запустили кувшином и горшком в ответ, на кого бог пошлет. Послало на горожан. — Йона! Пеша! — рявкнул хозяин, мимо которого просвистел еще один кувшин. Для себя он мигом определил вояк, как зачинщиков беспорядка, и ринулся к ним с дубинкой в руке. Раду добрался до двери, распахнул ее и вывалился наружу с криками: — Спасайте, люди добрые! Убивают! Да что ж такое деется! Марджелату тоже швырнул, что под руку подвернулось, внося свою долю в создание неразберихи, двинул в зубы «приказчику», который удачно оказался рядом. В конце концов, Раду же сам попросил. Вряд ли он просто так учинил это безобразие. Зал наполнился воплями, руганью и грохотом битой посуды. Собачонка вырвалась из рук хозяйки и, захлебываясь лаем, вцепилась в щиколотку одному из горожан. — Ах ты, сатанинское отродье! — взревел тот, дергая укушенной ногой и стараясь стряхнуть собачонку. — Фифи! Деточка! — взвизгнула старуха и огрела его ридикюлем. Бедняга, не ожидавший нападения еще и с этой стороны, попятился, зацепился за стул и с грохотом свалился на пол. Старуха подхватила собачонку на руки и залезла на стол — видимо, рассудила, что там сейчас безопаснее всего. Следом за ней, ахая и охая, забралась служанка. Марджелату, раздавая зуботычины, пробирался к двери. У выхода он прижался к стене, пропустил двух дюжих конюхов, спешащих на подмогу хозяину, и за их спинами выскользнул наружу. Обернулся и только головой покачал. Он все-таки был прав: обстановка для драки здесь совсем негодящая. Хозяин и конюхи принялись шустро наводить порядок, и все закончилось, толком и не начавшись. — Сматывайся! — мимо промчался Раду, верхом на незнакомом вороном. Второго коня окрест не наблюдалось, так что Марджелату ринулся в ближайший проулок. И вовремя. Следом за ним из дверей вывалился «приказчик» и один из конюхов. «Приказчик» практически выполз, цепляясь за стену, обвел взглядом улицу, и его вдруг перекосило так, словно еще один удар под дых получил. Несколько мгновений он напоминал выброшенную на берег рыбу, только рот открывал, а после разразился истошными воплями: — Изверги! Душегубы! Убили! Ограбили! — он кинулся на конюха, хотя тот был его куда шире в плечах, схватил за грудки: — Упустили! Засужу! По миру пущу! Конюх попытался вырваться, но «приказчик» вцепился в него, как клещ. Переведя дух, он завопил еще громче: — Жандармы!

***

— Да для полюбовницы, а не жены! — возмутился краснорожий мужик в штопанной душегрейке. — Да не, точно жены! Уж говорят, она так разорялась, — возразил его собеседник, тощий, с козлиной бородкой, и одетый подобротнее. — Тебе-то почем знать?! — встрял третий. — Дык тетка Крина говорила. — Тю! Она соврет, недорого возьмет! — Да не скажи! Ее кумы племянница-то, — козлобородый поднял палец, — у самого примара служит. Кому ж знать, как не ей? Марджелату прекратил вслушиваться. Компания за соседним столом трепалась о том же, о чем последние дни судачил весь Бухарест: об ограблении достопочтенного купца Перельмуттера, у коего ловкие пройдохи увели кругленькую сумму в драгоценных камнях и украшениях. Точной суммы и деталей происшествия никто не знал, однако слухи гуляли разные, вплоть до самых неправдоподобных. И, судя по тому, как усердно жандармы проявляли служебное рвение, деньги таки украдены были немалые. — Да вы все не то говорите, — к спорщикам присоединился еще один, и Марджелату снова покосился на них. — Вот я доподлинно знаю, как дело было. — Брешешь же, Сорин, — усомнился мужик в душегрейке. — Неоткуда тебе знать. — А вот и знаю, — Сорин довольно усмехнулся. — Мне Михай-кузнец рассказал. А ты ж сам знаешь, он человек непростой. У него господаревы люди коней перековывают, они ему и порассказали. — Расскажи! — тут же послышались просьбы со всех сторон. — Оно и можно бы, да вот говорить долго. А в горле пересохло, — протянул Сорин. Дождался, пока перед ним как по волшебству появится аж три кружки со сливовицей, неспешно приложился к одной, заставляя слушателей изнывать от нетерпения, и продолжил: — Дело оно вон как было. Купец-то этот сам из Констанцы, да только кралю себе завел аж в Сибиу. — Так-таки в жене дело или в полюбовнице? — перебил рассказчика кто-то нетерпеливый. — Так я к тому и веду, — Сорин снова отхлебнул из кружки. — Сам-то он голь перекатная был. Но женился на деньгах, и дела в гору пошли. Только баба его все едино кошелек крепко в руках держала, воли не давала. А молодой-то полюбовнице и подарки надо, и со всем обхождением. Смекаешь? А где тут деньги взять, коли законная супружница каждую копейку сосчитает? Ну, он и подстроил, будто дом обнесли, драгоценности скрали. А на деле сам те цацки и прибрал, припрятал покрепче. Жене-то рассказал, что, мол, в Бухарест поедет, самому господину начальнику жандармерии жаловаться, чтоб в беде помогли, злодеев сыскали. А сам в Сибиу, к крале своей сбежать хотел. А в Бухаресте его уже и взаправду обокрали. Как врал, так оно на деле и вышло. — Это что ж он, вот так взял да жандармам все и выложил? И про жену, и про полюбовницу? — с сомнением протянул козлобородый. — Он-то, может, ничего и не выложил бы. Кричал, что обокрали, живота лишили. Да только второго дня принесло в Бухарест его супружницу. Вот тут-то все и вскрылось. Говорят, она муженька с постоялого двора за вихры вытянула, едва не по всей улице гоняла. Пол города слышало, — Сорин выкатил глаза, передразнивая: — «Дорогая, меня же обокрали! Снова?! Ну...! Да я тебе, кобелю поганому! Где украшения?! Дорогая, но в этот раз меня действительно обокрали!» Слушатели разразились хохотом, потом кто-то уточнил: — Так обокрали его таки или снова брешет? — Да кто его знает, — Сорел задумчиво почесал в затылке. — Но в этот раз, кажись, обокрали. Больно уж убивался. И что коня у него свели, много народу видело. — Конь ладно, — махнул рукой мужик в душегрейке. — А деньги-то, деньги? Неужто он их вот так, без присмотру, бросил? Я бы на груди хранил, чтоб наверняка. — А вот тут дело темное, — покачал головой Сорин. — Никто не знает, где он украшения супружницы спрятал, и как их скрали. Но скрали точно, то-то жандармы так бегают. Такие деньжищи! — Неужто правда, что брульянтов у него увели аж на сто тыщ? — благоговейным, не иначе от величины суммы, шепотом уточнил кто-то. — Да что там тыщ, бери выше, — Сорин наставительно поднял палецю — Ажно на целый мильен! — Вот уж свезло кому-то, так свезло, — завистливо протянул мужик в душегрейке. Козлобородый покивал, соглашаясь. Марджелату залпом допил сливовицу, кинул на стол мелкую монету и двинулся к выходу. До невезучего купца и его украшений ему дела не было. Точнее, не было бы, если б молва так упорно не связывала ограбление с «Золотой Бочкой» — той самой ресторацией, где Раду вдруг решил устроить погром. Теперь, в свете слухов про драгоценности, становилось понятно, с чего вдруг ему это понадобилось. Да и где были спрятаны пресловутые бриллианты, догадаться несложно — в седло зашиты, к гадалке не ходи. Вот только самого Раду Марджелату не видел с тех пор, как они удрали из «Золотой Бочки». Ни в цирке, ни у Дэйвоса, ни еще в двух оговоренных местах тот не объявлялся. Марджелату не проверял лишь их схрон в скалах, за городом. Лень было ехать. А волноваться особо нечего: не впервой им было вот так разбегаться, чтобы через несколько дней найтись. В другой ситуации Марджелату обождал бы, пока Раду сам вернется, но сейчас собирался его отыскать. И не потому, что думал, будто тот, прихватив камешки, удерет куда подальше. Скажи кто такое, Марджелату расхохотался бы ему в лицо. Его просто одолевало любопытство: откуда Раду узнал про драгоценности и с чего вдруг решил их спереть.

***

И Раду, и уведенного им вороного — вместе с седлом, конечно же, — Марджелату нашел, где и думалось. В своей ухоронке, в скалах. — Долго ты, святой отец, — Раду отставил плошку, в которой что-то перемешивал, и хлопнул его по плечу. — Я тебя еще второго дня ждал. — Так облавы на всех дорогах, — Марджелату подпустил в голос ехидства. — И в кои веки — не по моей милости. — Еще скажи, что по моей, — Раду снова взял плошку и долил туда немного воды из фляги. — А по чьей же? — усмехнулся Марджелату. — Если б тебя по всем дорогам за каждую разнесенную корчму ловили, ты бы уже давно и носа в Бухарест показать не мог, — Раду улыбнулся. — Так с чего бы мне такая честь? — Зайчик, ты же этого купца тысяч на триста обчистил. Твое счастье, что нас никто не запомнил. Одного понять не могу, откуда ты про камешки и цацки узнал? — Какие триста тысяч? — Раду едва не выронил плошку, на его лице отразилось искреннее недоумение. — Какие цацки? — Седло где? — спросил Марджелату, начиная подозревать неладное. — Вон там валяется, — Раду махнул рукой на балку, служившую коновязью. — Валяется! — Марджелату расхохотался. — Зайчик! Нет, ну надо же! Валяется! — Чего смешного-то? — Раду насупился, как всегда, когда чего-то не понимал. — И какие еще цацки? — Вот эти цацки, Зайчик, — все еще посмеиваясь, Марджелату достал нож, вспорол подушку седла, вытащил кожаный мешочек и, распустив завязки, вытряхнул из него два ожерелья, две пары серег, с десяток колец и целую горсть камней без оправы. — Триста тысяч, а то и больше! А у него — валяется! Марджелату посмотрел на ошарашенную физиономию друга и опять расхохотался. — Ну, Зайчик! Ты что, правда не знал?! — Не знал, — буркнул тот, сосредоточенно рассматривая мыски собственных сапог. — Чего ж ты все это устроил, раз не знал про украшения? — поинтересовался Марджелату, отсмеявшись. — Чего, чего... — Раду смущенно отвернулся, подхватил плошку и отошел к вороному. Конь тут же приветливо фыркнул, ткнулся ему мордой в бок, явно проверяя карманы на предмет вкусненького. Раду примостил плошку с краской на выступ, погладил коня по шее, и принялся закрашивать ему белую звезду на лбу. — Ну вот зачем тому купчине, такой конь, а?