второй раз, когда он проводил её до дома

Сейчас зима. И обнищалый ветер гоняет призраки по савану дорог. В сезоне ивовом, в щавельевом расцвете ты слышишь запах ладана да рок. Я вспоминаю: панцирь под кроватью и нежное и скучное на ней. Все кончено, меня никто не схватит, одной мне просто в центрах площадей. Я так думала и было хорошо. Война жевала и выплевывала, а я была комочком, застрявшим в гортани, и мне там было тесно. Я не так много сплю и ем, но хорошо гуляю, как будто бы за время скитаний мне всё-таки было мало. До того, как мы ушли, до оглашения завещания мир ещё казался сказочным — без клокотаний и скрежета в желудке, с ежедневными походами в душ и с ним. Я так говорю, и я понимаю, что я говорю, потому что он был необходим тогда и нужен сейчас. Рыжие волосы были темнее, чем всегда, когда он провожал меня до дома за много дней до свадьбы брата и француженки. Он обещал мне быть. Я тоже обещала. Но мы ни в чем друг другу не клялись. Везде за мной, погано и устало, плетется скорбная, зато живая жизнь. Я иногда в шутку называла его Джеком, а себя — Розой, но только в своей голове. Если они заплатили схваткой со стихией, то мы боролись с тараканищем, с ночным кошмаром, с нулём. Наполеон пришел воевать в город, где его никто не встретил. Сейчас я думаю, что нашего Наполеона тоже следовало бы встретить звенящей пустотой, но мы сами выбрали рубить воду копьями. Я никого не виню, но. Тепло, зуд внутри желудка, слабость в ногах не приходят тогда, когда ты того хочешь. Вообще-то, я однажды искренне попросила его помочь мне с чарами для сумки. И он помог, а потом мы говорили про другие полезные заклятия, а потом я помогла ему с леденцами мгновенного забвения — из-за них можно забыть о важном деле или даже запамятовать собственное имя на несколько часов. За бесполезным занятием у него возникла идея, как обезопасить моих родителей. В какой-то мере и они ему обязаны. Второй раз, когда он проводил меня до дома, мы шагали нога в ногу. Я позволила ему остаться. Впервые он меня поцеловал за кустами жимолости, прямо около дороги, и я переживала, что увидят соседи, и это было волнение глупое и необъяснимое, но было восхитительно переживать о чем-то кроме смерти. Потом я у него спросила, как давно он собирался это сделать, и он ответил: с первой встречи в Выручай-комнате. Сказал, что не хотел вставать между мной и своим братом. До того, как он в первый раз трогал мою шею, мои мочки ушей, мы много говорили о Рональде, но сходились на том, что сейчас не лучшее время. Как оказалось, его самого это нисколько не волновало. Меня тоже. И вдруг — война. Мы целовались, естественно и откровенно, второго мая, (и это никак не могло казаться убийством времени в судьбоносный день) всегда, когда случайно пересекались в коридорах, и никому не нужно было объяснений, а у Молли были красные-красные глаза, когда она увидела нас до битвы, и легче от этого, конечно, быть не могло. Он сказал: «Увидимся в конце». На сегодняшний день это последнее, что я от него слышала. Когда Гарри выбрасывал бузинную палочку, я, помнящая, как на мальчика падала каменная глыба, вдруг решила, что если я не выброшу свою палочку, то по крайней мере точно положу ее в комод. А смотреть на Джорджа второго числа было невыносимо и невыносимо до сих пор. Я вижу его с Анджелиной, но чувствую, что у меня отобрали счастье, похожее на принадлежащее ей. Но он дышал. На бледно-белой койке жило живое обещанье — быть. Его запястье и тихо́, и тонко считало пульс в ответе на мольбы. Я прихожу на него посмотреть. Иногда пою колыбельные. Медленное и печальное самоубийство. Семья не смирилась, а сова его — удивительно — никак не улетала и сидела за окном. Я тоже никуда не уходила. Если не знать, что завтра он может открыть глаза, а сегодня легко сжимает мои пальцы, зачем я была там, где была второго мая, и зачем вообще — побеждать? В баночке из-под йогурта я приношу свежей жимолости и надеюсь, что мне ещё придётся поделиться ею с ним и посмеяться над тем, как вселенная отыгрывается на близнецах Уизли, будто бы они ей сильно навредили. Сова ждала, угрюмо-терпеливо. Ее хозяин ненадолго в рабстве. Она смотрела, как рассвет разлило. И он проснулся и кивнул ей. Здравствуй.